Литмир - Электронная Библиотека

— Напилась землица, напилась, — бормотал Узеир. — Теперь бы пахать! Для этого ведь немного времени надо... Можно даже и вещи не развязывать... Поле один раз уже прошли, теперь бы еще разок быстро вспахать и можно будет трогаться. Пусть даже привязывают — все равно не останусь больше здесь, в деревне...

Зятья молча смотрели на вздувавшиеся пузырьками ручейки и тоже думали о земле, которая еще совсем недавно горела у них под ногами и, задыхаясь, молила о пощаде.

* * *

На улице валит снег. Узеир сидит около печи и не спеша ест тархану[10].

— Обязательно переедем, — говорит он жене. — Коли я так решил, отступать не буду. Я же тебе не раз твердил об этом. Но, видно, чтобы вбить что-нибудь в ваши бабьи мозги, нужно сначала их лемехом взрыхлить! Не моя же вина, что снег в этом году рано выпал? И помощников нанимал, а все равно не смогли вовремя управиться. Только двести киле[11] успели посеять — и снег выпал. Скорее бы наступал Хызыр-Ильяс[12]! Провалиться мне сквозь землю, если после него хоть на один день останусь в этой деревне!

— Что ж, мы уедем, не собрав даже урожая?

— Не вводи меня в грех! Сразу уедем. Устроимся, а потом можно будет приехать и урожай собрать. Невелика работа. За несколько дней управимся...

* * *

Наступил и Хызыр-Ильяс. Солнце опять стало пригревать землю. Деревня, спавшая, казалось, в течение всей зимы беспробудным сном, укутавшись в снежную простыню, начала понемногу оживать. Кое-кто из крестьян уже выгонял своих волов и направлялся в поле, другие возились около куч навоза, приводили в порядок свое хозяйство, ремонтировали телеги.

С юга потянулись птицы. Под толстой корой деревьев закопошились древесные жучки. Проснувшись после зимней спячки, они с усердием принялись грызть влажную древесину.

Громко ревели и резвились ослы, застоявшиеся за зиму в своих душных и сырых сараях.

На пастбище рассыпалось большое стадо овец. Маленькие козлята и ягнята блеяли, прыгали, бодались, пробуя свои силы.

Зеленые колоски пшеницы неудержимо тянулись к солнцу.

Закончив сборы, Узеир запряг волов. Тюфяки, завернутые в красные половики, привязанные друг к другу котелки, ковшики и кружки, деревянные клетки, в которых кудахтали куры, — все было уже сложено во дворе и готово к погрузке. Почуяв какие-то перемены, старый пес, прижав уши, терся около вещей.

В последний раз Узеир обошел вместе с зятьями дом и внимательно осмотрел все кругом — не осталось ли где чего? Впрочем, жена увязала в узлы все, что только могла, не забыв прихватить с собой даже совсем ненужные мелочи. Во всем доме пусто — хоть шаром покати. И все же Узеиру кажется, что в этих комнатах с голыми стенами он забыл что-то очень важное. Для успокоения совести он еще раз тщательно обшарил все углы и, не найдя ничего, с пустыми руками вышел во двор.

— Чего стоите! — заорал он на своих зятей срывающимся от злости голосом. — А ну, кладите на телегу узлы!..

Оба зятя сразу забегали, словно заведенные. Тюфяки, котелки, ведра, сундуки, клетки с курами тотчас были погружены на телегу. Маленький караван под палящими лучами солнца тронулся в дальний путь.

Далеко, насколько мог охватить глаз, раскинулись зеленые поля. На дороге, у чешме, как всегда, толпились девушки, по очереди подставляя свои кувшины под тоненькую струйку воды. На куче навоза так же сидел горбатый сын хафиза и, ковыряя в носу, глазел на них. Старуха Уркюш опять отгоняла коз от фруктовых деревьев. Буйволы старосты по-прежнему валялись в горячей пыли дороги, провожая Узеира мутными, ничего не выражающими глазами. Деревня, как обычно безмятежно спокойная, постепенно удалялась, скрываясь в туче пыли.

Когда они подъехали к своей полоске земли, сердце у Узеира сжалось, глаза стали влажными. «Ничего, — успокаивал он самого себя, — приедем в касабу, хорошенько устроимся, а тем временем и пшеница созреет. Потом приеду и за пару недель весь урожай соберу...»

Младший зять сошел с дороги и медленно шагал по полю. Старый пес, прижав уши и опустив хвост, уныло плелся сзади телеги. В деревянных клетках беспокойно кудахтали куры. Узеир невольно подумал о длинном двадцатичасовом пути, который ожидал их впереди. Если до вечера им удастся перевалить через гору, то на следующий день к полудню они будут на месте. А если нет, то придется провести две ночи подряд под открытым небом. «Лишь бы развязаться с этой землей, — размышлял вслух Узеир. — Невелика беда, если придется провести в поле не только две, но и сто две ночи...» А как хорошо, наверное, сейчас в касабе!.. Вечером горит свет, и воды — сколько хочешь на каждом шагу. А на этой выжженной целине за всю дорогу и маленького родника не найдешь. Пожалуй, одного кувшина с водой, взятого с собой в дорогу, не хватит... Голос младшего зятя вывел Узеира из задумчивости. Старший зять, тянувший за собой волов, остановился и, сощурив глаза, смотрел в поле.

— Эй, что там случилось? — крикнул Узеир. — Змею, что-ли, увидел?

Глаза у парня горели. Прерывающимся от волнения голосом он, заикаясь, выдавил из себя:

— Нет, отец... Не змею... Погляди-ка! — и он протянул руку, желая, очевидно, показать ему что-то на ладони.

Узеир спрыгнул с телеги.

— Что у тебя там? — заинтересовавшись, спросил он, подходя ближе.

Тот ничего не мог вымолвить и, вытянув вперед руку, твердил только одно:

— Погляди... Погляди... Погляди...

Узеир посмотрел. Не веря своим глазам, он нагнулся еще ниже к руке.

В ладони зятя лежало несколько уже совсем желтых зернышек пшеницы.

Земля, которая два года подряд не засевалась, а только вспахивалась, теперь сторицей возвращала свой долг.

На соседних участках пшеница была зеленая; пройдет не меньше месяца, прежде чем она созреет.

Узеир стоял как вкопанный. Вдруг он спохватился.

— Распрягайте волов! — приказал он глухим, словно не своим голосом. — Да побыстрее ворочайтесь... Сейчас же уберем пшеницу...

* * *

Прошли годы. Одно лето сменялось другим. Узеир стал уже восьмидесятилетним старцем, но по-прежнему жил в деревне. Ни на один день не забывал он о своем заветном желании переселиться в касабу, где по вечерам на улицах ярко горит свет и круглые сутки весело журчит вода. Он все время ждал для этого подходящего случая. Но что поделаешь, случая этого Узеир так и не дождался. Земля оказалась сильнее его... Она постоянно требовала к себе внимания и всегда сполна получала то, что требовала: ее вспахивали плугами, взрыхляли мотыгами, засевали семенами, стригли серпами, били цепами... А когда все работы заканчивались, она покрывалась снегом, потом ее сковывал гололед, затем дороги ее размывала грязь — и люди так и оставались на земле, которая никуда их от себя не отпускала.

Сострадание

Перевод Л. Медведко

Реджеб потянулся. Посмотрел на спящую рядом с ним жену. Бедняга разметалась в постели, словно в предсмертных муках. Слышалось ее тяжелое дыхание, прерываемое жалобными стонами. Ее грубые, мозолистые руки были крепко сжаты. Крупные капли пота одна за другой стекали у нее по лбу и, смывая грязь на лице, катились по загорелой шее, собирались во впадинах около ключиц и капля за каплей опять впитывались в смуглую кожу. Ее большие, бесформенные груди, словно два блина на сковороде, расплылись, сливаясь с окружающей их темнотой. Они опускались и тяжело подымались вновь при каждом глубоком вздохе... Реджеб долго смотрел на жену и наконец заключил про себя: «Да, пожалуй, только слепой может назвать ее женщиной...»

Было уже далеко за полночь, но по-прежнему стояла духота и в воздухе не чувствовалось никакой свежести. Пошарив руками, Реджеб нашел свои йемени. Уверенно шагая в темноте, направился к двери. Выйдя во двор, он лег на землю.

вернуться

10

Тархана — род похлебки, приготовляемой из простокваши и муки.

вернуться

11

Киле — мера сыпучих тел, равная 40 литрам.

вернуться

12

Хызыр-Ильяс — первый день лета, соответствует Юрьеву дню.

5
{"b":"851740","o":1}