Дровосек никак не мог понять, почему его подвергают допросу из-за какого-то пустяка.

— Разве это не моя жена? Хочу — бью, хочу — ругаю...

— А если бы она умерла? — спросил Ахмед.

Если бы умерла... Дровосек даже посинел от гнева. Он должен давать отчет этому молокососу? Да кто он такой? Дровосек еще больше разъярился и возненавидел Ахмеда.

Последней из числа свидетелей была заслушана Седеф. По знаку судебного пристава она встала. От обычной ее смелости не осталось и следа. Не поднимая глаз, заикаясь, рассказала она все, что видела. Ахмеду было приятно смотреть на нее, такую застенчивую и робкую.

Когда суд кончился, было уже совсем темно. Сквозь дырявый потолок мерцали звезды. Слуга давно зажег керосиновую лампу и, поставив ее на край кафедры, отправился к Кадыбабе, отнести йогурт. Сторож, выполнявший одновременно обязанности личного секретаря и слуги прокурора, болтал в коридоре с жандармами. Выйдя на улицу, Ахмед почувствовал глубокое успокоение. Ночь была темная, тихая. Возвращавшийся от Кадыбабы слуга, проходя мимо него, приветливо улыбнулся. Какая-то старуха, ворча, загоняла в хлев норовистого теленка.

У лесовода Ахмеда ждали с нетерпением. Все уже были навеселе, а потому давно забыли о дровосеке и с аппетитом ели и пили. Ахмед был рад, что не надо рассказывать, как прошел суд, объяснять, по какой статье он судил обвиняемого. И хотя он не любил пить, но сейчас с удовольствием выпил полбокала.

Лесовод, задыхаясь от смеха, рассказывал:

— Ну и новости у нас, Ахмед-бей. Трех бутылок ракы[46] стоят...

Учитель Бекир поддержал его:

— Ведь я говорил вам, что Назми бедовый парень.

Сидевший в углу Назми посмеивался:

— Прежде чем говорить с лавочником, я взялся за секретаря каймакама. За полбутылки ракы он наговорит вам четыре бутыли новостей. Оказывается, министерство внутренних дел прислало запрос каймакаму по поводу жалобы, которую состряпал скотина Хаджи Якуб...

Ахмед залпом осушил свой бокал. Значит, дело зашло так далеко?

— Ну?

— Господин каймакам дал превосходный ответ. Мне даже удалось выудить у секретаря копию, читайте сами.

Лесовод, радуясь предлогу, выпил за здоровье каймакама стакан ракы и схватил бумагу, которую Назми протянул Ахмеду.

— Слушайте: «В высшее губернское управление. В ответ на ваш срочный запрос от такого-то числа за номером таким-то... В связи с запросом министерства внутренних дел по поводу сделанного заявления было произведено расследование, в результате которого выяснилось, что достойный и добродетельный молодой человек, по имени Ахмед, являющийся помощником судьи нашего уезда, держит себя с народом всегда вежливо и обходительно, а если он и поощряет строительство электростанции в центре нашего уезда, то никого не притесняет, и к нам по этому поводу никаких жалоб не поступало. Таким образом, я свидетельствую, что вышеупомянутое заявление не соответствует действительному положению вещей. С уважением каймакам Мазылыка».

Когда письмо было прочитано, все, кроме Ахмеда, хором закричали:

— Молодец каймакам!

Лесовод встал, покачиваясь. Он с трудом удерживал в руке стакан:

— Выпьем, друзья... За здоровье Диогена...

— Почему?

— Он сказал: «Не заслоняй мне солнце, другой милости я не желаю...»

Раздались восторженные возгласы, все подняли бокалы.

Молчал только Ахмед. Сердце его было полно любви и благодарности.

Утром Ахмед проснулся с ощущением отвратительного горького привкуса во рту. Голова гудела, как котел. Открыв глаза, он увидел перед собой Хатидже-нинэ.

— Ну и разоспался ты... скоро уж третий намаз... Слуга с утра обивает порог — тебя зовет старший судья...

Ахмед с трудом встал с постели, открыл окно и, высунувшись наружу, облил голову холодной водой. Некоторое время он следил за тонкими струйками воды, сбегавшими по его мокрым волосам на землю. Вода освежила. Быстро одевшись, он проскочил через двор, где всегда пахло плесенью, и вышел на улицу.

У Кадыбабы дверь ему снова открыла Джанан. Девушка казалась свежей, как только что сорванная гроздь винограда.

— Пожалуйста, Ахмед-бей, отец ждет вас.

Ахмед улыбнулся:

— Мне тоже что-то нездоровится, еле поднялся. Должно быть, я заставил себя долго ждать?

— Не беда. У нас каймакам-бей, они вместе с отцом.

Приоткрыв дверь, Джанан отошла в сторону. Она не хотела, чтобы каймакам увидел ее с Ахмедом.

Ахмед вошел в комнату.

— А, младший судья! Добро пожаловать! Ну что, казнить тебя или помиловать? — закричал каймакам, обращаясь к Ахмеду, словно тот пришел не к Кадыбабе, а к нему, каймакаму. Он всюду чувствовал себя, как в своем кабинете, и любое событие рассматривал как относящееся непосредственно к его персоне. Это чувство привилегированного положения, порожденное долгими годами власти, было у него своего рода вторым слоем кожи.

Ахмед с благодарностью крепко пожал ему руку. Кадыбаба, очень недовольный этой неожиданной встречей, сказал, указывая на стул:

— Добро пожаловать, сын мой. Сюда, пожалуйста... Я расхворался не на шутку, ты, должно быть, устал...

— Да, уж ты постарался, Кадыбаба, — подхватил каймакам. — Свалил все дела на беднягу, а сам полеживаешь... Ведь у тебя и нет ничего, ты как огурчик... Я больных по лицу узнаю.

— Простуда, — забормотал Кадыбаба и, несмотря на всю свою опытность, покраснел.

— Где же ты простудился в такую жару? Сомнительно! Ну да ладно, все же я желаю тебе скорого выздоровления и оставляю наедине с твоим помощником.

Каймакам встал и, прощаясь с Ахмедом, сказал:

— Что же ты совсем не заглядываешь ко мне?

«Работы много, не могу выбрать времени», — хотел было сказать Ахмед, но каймакам опередил его:

— Ну-ну... Разговоры о времени — это болтовня, на выпивки у лесовода ты, однако, находишь время...

Как быстро обо всем узнают в этом Мазылыке!

— Только смотри, как бы тебя не приучили пить. Я знаю лесовода, он бутылями пьет...

Кадыбаба, проводив каймакама, повеселел. Удобно расположившись на миндере, он спросил:

— Ну, рассказывай, сын мой, как ты провел вчерашнее дело?

Ахмед рассказал об истории с дровосеком и о том, какое он вынес по этому делу решение. По мнению Кадыбабы, Ахмед правильно выбрал статью кодекса и определил срок заключения.

Через некоторое время благодаря заботам ловкого Кадыбабы Ахмед снова остался наедине с Джанан.

Сегодня девушка была одета особенно изысканно. Ее золотистые волосы, разделенные посередине ровным пробором, кокетливо ниспадали на плечи. Абрикосового цвета пушистый свитер, плотно облегавший фигуру, подчеркивал красивую форму груди и бедер. При малейшем движении маленькие девичьи груди вздрагивали. С трудом поддерживая пустую болтовню, Ахмед вдруг почувствовал, что он молод и холост... «В самом деле, почему я не женюсь на этой девушке? — думал он. — Родители согласны выдать ее за меня... Достаточно протянуть руку — и я обниму это молодое тело...»

Девушка, словно угадав его мысли, стояла потупившись. Они молчали. В доме тишина. Будто нет ни Кадыбабы, ни его жены — ушли и оставили их вдвоем. Ни звука. Неподвижны даже мухи, облепившие края оконных занавесок. Хоть бы на улице кто заговорил... И там тишина... Все молчит... Мазылык умирает... Он при смерти... Сейчас в мире живу только я... И вот она... Я ощущаю ее дыхание, от которого шевелится золотистый пушок над ее верхней губой... Что, если я прикоснусь губами к этим маленьким красным влажным губам? Если она будет сопротивляться и запрокинет голову, я возьму ее за волосы... Дрожа, словно раненая газель, закроет она свои голубые глаза... Мы рухнем на тахту, прильнув друг к другу губами... И тогда... Тогда...

Ахмед вздрогнул и поднялся:

— Уже поздно, мне пора идти...

Девушка, не проронив ни слова, пошла проводить его.

Выйдя утром на улицу, Ахмед услышал печальную весть: разлилась река! Несколько деревень на равнине залито водой. Каймакам и прокурор рано утром отправились в Чальдере... Городок был взбудоражен этим событием. Крестьяне из окрестных деревень собрались у здания муниципалитета и пересказывали друг другу подробности наводнения. Ахмед отправился прямо в суд. Двери закрыты... Даже слуги не видно... Возвращаясь, он встретил сына председателя муниципалитета.