— Где отец?

Мальчик пожал плечами:

— Я почем знаю... Что я, его секретарь?

— Как же это ты не знаешь, где твой отец?

Мальчишка, не считая нужным даже ответить, убежал.

Воспользовавшись отсутствием каймакама, несколько чиновников сидели в кофейне и играли в нарды. Какой-то жандарм наблюдал за их игрой. Ахмед подозвал его:

— Приятель, не знаешь, где унтер Хасан?

— Он уехал вместе с каймакамом, начальник.

— Что ж, в участке больше никого нет?

— Нет, я сегодня дежурный.

Ахмед направился к муниципалитету. Тоже закрыто... Старик слуга спит, лежа ничком на скамье на солнце. Под деревом, в углу двора, сидит пожилой крестьянин, курит...

Ахмед подошел к нему:

— Ты откуда, земляк?

Крестьянин поднялся, улыбается:

— Из Феттахлы, господин.

— Равниной шел?

— Нет, но я видел несколько человек из Чальдере...

— Что они говорят, какие новости?

— Да что скажут? Разлилась река...

— Никто не погиб?

— Немного скотины утонуло.

— А люди?

— Что с ними случится, все на деревья залезли... А ведь скотина не залезет... И посевы залило.

— Значит, урон большой?

Крестьянин улыбнулся и утвердительно покачал головой:

— Аллах принес им горе, даст им и радость. Да и земля хорошо пропиталась водой... На будущий год снимут сам-десять.

Ахмед внимательно посмотрел на улыбающегося крестьянина.

— Ты случайно не староста Идрис?

Старик расплылся в улыбке:

— Я.

— Много о тебе слышал, Идрис-ага. Будто ты хорошо говоришь.

— Болтают, да ты не верь.

— В суде ни разу не был?

— Наша деревня не знает дороги в суд. Если кто-нибудь набедокурит, отколочу как следует палкой — сразу как шелковый делается.

Ахмед вспомнил, что за последнее время увеличилось количество дел, и отдал должное методу Идриса.

— Ты кого здесь ждешь?

— Паспортиста, дочь замуж выдаю...

— Он, наверное, уехал в Чальдере?

— Нет, я заходил к нему домой. Кур резал. Сказал — часа через два придет.

Ахмед взглянул на спящего слугу.

— Подожди, я заставлю его прийти сейчас.

— Ради аллаха, бей, не надо этого делать.

— Да почему же?

— Он вспыльчивый, будет потом злиться.

— Разве можно резать кур в рабочее время?

— Можно и курицу... и овцу... Ведь он чиновник.

— Я тоже чиновник, Идрис-ага.

— Я о тебе не говорю. Если ты его позовешь, он подумает, что я пожаловался на него. Почему, скажет, имя дочери записано не Хурие, а Нурие, и станет потом без конца волокитить.

— Таки будешь ждать теперь?

— Мы привыкли ждать, что нам еще делать?

Расставшись с Идрисом, Ахмед направился в школу.

В школьном саду он встретил учителя Бекира.

— Большинство детей сегодня не явилось на занятия. А тех, кто пришел, я тоже отпустил. Нет смысла давать уроки троим ребятам.

— Что же случилось, почему никого нет?

— Все вместе с родителями отправились на равнину... С полуночи в городке необычайное волнение...

— И в самом деле, даже слуг нет на месте.

— У всех сейчас на уме затопленные деревни... У одного там поле, у другого дядя, у третьего дочь...

«Значит, только несчастье пробуждает их ото сна, — подумал Ахмед. — Самый разительный тому пример — война за независимость... Значит, для того, чтобы их разбудить, необходимо им втолковать, что их каждодневное существование — тоже несчастье».

— Слава богу, урон небольшой, — продолжал Бекир. — Говорят, жертв нет. Утонуло лишь несколько животных. Вода вот-вот спадет. Садитесь, Ахмед-бей.

Они сели на скамью под оливковым деревом.

— Будь сейчас здесь уборщица, я бы угостил вас прекрасным кофе.

— Ее тоже нет?

— Все ушли, все до одного...

Ахмед задумался:

— Может быть, и нам пойти?

— Какая польза от нас?

Пожалуй, Бекир прав. Какая от нас польза? Верно... Мы ничем не можем помочь... В этих Мозамбиках мы ни на что не годны.

Дни проходили в хлопотах по установке турбины, столбов для электропроводов, в служебных делах: допросы обвиняемых, вызовы свидетелей...

Должен ли он жениться на Джанан? Ахмед не мог найти ответа на этот вопрос, заполнявший все его мысли, и совершенно потерял покой. Размышления о женитьбе напоминали ему сны, виденные в детстве. Когда он каждый вечер, вырвавшись из рук тети, которая силой мыла ему руки и ноги, погружался наконец в прохладу батистовых простыней, перед ним возникал ослепительно белый конь. Он садился на него. Конь, словно птица, перелетал через горы, пропасти и привозил его к пещере, где была заточена разбойниками соседская девушка старше его на несколько лет, с которой он каждый день играл. Сторожившие вход в пещеру разбойники разбегались, завидев, как он мчится, поднимая облака пыли. Кто не успевал скрыться, погибал от ударов его острого меча. Ахмед спрыгивал с разгоряченного коня и входил в пещеру. Девушка лежала в углу на мшистой земле совершенно нагая, со связанными руками. Глядя на нее, он дрожал, зубы у него стучали, но приблизиться к ней он никак не мог. Как только Ахмед пытался подойти к девушке, расстояние между ними увеличивалось. Он чувствовал, что ее тело с прохладной кожей нетерпеливо вздрагивает. Тяжело дыша, Ахмед бежал за ней, протягивал вперед руки, чтобы прикоснуться к ее телу, но девушка удалялась от него, словно они были в разных мирах, вращавшихся в противоположные стороны. Ахмед с грустью вспомнил, что ни разу в этих невинных сновидениях он так и не смог к ней приблизиться. Сейчас он чувствовал себя таким же разбитым и усталым, как и тогда после этих снов.

— Господин судья, а господин судья...

Ахмед вздрогнул. В дверь просунулась голова слуги.

— Господин муфтий идет, — прошептал он с тревогой, словно советуя ему тотчас вскочить и бежать навстречу дорогому гостю. Не успел Ахмед последовать этому совету, как в комнату вошел, опираясь на палку, муфтий, белобородый старик лет восьмидесяти, в машлахе[47]. На голове у него был шарф из коричневой овечьей шерсти. Не давая Ахмеду встать, он забормотал:

— Помилуй, что ты, сын мой... Давненько я тебя не беспокоил.

Жители касабы почитали муфтия как святого. Старик держался подчеркнуто скромно, но Ахмед все-таки чувствовал себя ребенком в его присутствии.

Муфтий вежливо отказался от предложенной ему сигареты. Через приоткрытую дверь слышно было, как мыли посуду. Слуга, не считая нужным дожидаться приказания Ахмеда, поставил джезвэ[48] на огонь.

— Надеюсь, вы здоровы и спокойны?

Ахмед улыбнулся. Сейчас он, кажется, спокоен.

— Да сохранит аллах навеки ваш покой... О вашей милости я всегда говорю с уважением. Обладая всевозможными достоинствами, вы занимаете действительно по праву место среди значительных особ нашего города и являетесь выдающимся человеком.

— Вы очень добры, господин муфтий.

— Помилуйте... Я говорю то, что у меня на сердце. И мне просто стыдно, что я редко навещаю вас.

«Какое счастье», — подумал про себя Ахмед, хотя и не чувствовал никакого отвращения к этому старику, который получил кое-какое образование в медресе[49] и, как говорили, многое повидал на своем веку. Ахмед понимал, что оказываемое ему уважение требовало ответного внимания, и это стесняло его. Когда долгий обмен любезностями кончился, муфтий решил, что почва для разговора достаточно подготовлена, и перешел к делу.

— Господин судья, почему вы не женитесь?

Этот вопрос сразу объяснил Ахмеду причину столь неожиданного визита муфтия. Старый муфтий улыбался, а Ахмеду казалось, что улыбается Кадыбаба.

— Не знаю, я пока не думал об этом...

— Надо жениться, сын мой, такова воля всевышнего. Пророк наш также благословил бракосочетание... Ведь и религия и вера этого требуют, не так ли?