— Где отец?
Мальчик пожал плечами:
— Я почем знаю... Что я, его секретарь?
— Как же это ты не знаешь, где твой отец?
Мальчишка, не считая нужным даже ответить, убежал.
Воспользовавшись отсутствием каймакама, несколько чиновников сидели в кофейне и играли в нарды. Какой-то жандарм наблюдал за их игрой. Ахмед подозвал его:
— Приятель, не знаешь, где унтер Хасан?
— Он уехал вместе с каймакамом, начальник.
— Что ж, в участке больше никого нет?
— Нет, я сегодня дежурный.
Ахмед направился к муниципалитету. Тоже закрыто... Старик слуга спит, лежа ничком на скамье на солнце. Под деревом, в углу двора, сидит пожилой крестьянин, курит...
Ахмед подошел к нему:
— Ты откуда, земляк?
Крестьянин поднялся, улыбается:
— Из Феттахлы, господин.
— Равниной шел?
— Нет, но я видел несколько человек из Чальдере...
— Что они говорят, какие новости?
— Да что скажут? Разлилась река...
— Никто не погиб?
— Немного скотины утонуло.
— А люди?
— Что с ними случится, все на деревья залезли... А ведь скотина не залезет... И посевы залило.
— Значит, урон большой?
Крестьянин улыбнулся и утвердительно покачал головой:
— Аллах принес им горе, даст им и радость. Да и земля хорошо пропиталась водой... На будущий год снимут сам-десять.
Ахмед внимательно посмотрел на улыбающегося крестьянина.
— Ты случайно не староста Идрис?
Старик расплылся в улыбке:
— Я.
— Много о тебе слышал, Идрис-ага. Будто ты хорошо говоришь.
— Болтают, да ты не верь.
— В суде ни разу не был?
— Наша деревня не знает дороги в суд. Если кто-нибудь набедокурит, отколочу как следует палкой — сразу как шелковый делается.
Ахмед вспомнил, что за последнее время увеличилось количество дел, и отдал должное методу Идриса.
— Ты кого здесь ждешь?
— Паспортиста, дочь замуж выдаю...
— Он, наверное, уехал в Чальдере?
— Нет, я заходил к нему домой. Кур резал. Сказал — часа через два придет.
Ахмед взглянул на спящего слугу.
— Подожди, я заставлю его прийти сейчас.
— Ради аллаха, бей, не надо этого делать.
— Да почему же?
— Он вспыльчивый, будет потом злиться.
— Разве можно резать кур в рабочее время?
— Можно и курицу... и овцу... Ведь он чиновник.
— Я тоже чиновник, Идрис-ага.
— Я о тебе не говорю. Если ты его позовешь, он подумает, что я пожаловался на него. Почему, скажет, имя дочери записано не Хурие, а Нурие, и станет потом без конца волокитить.
— Таки будешь ждать теперь?
— Мы привыкли ждать, что нам еще делать?
Расставшись с Идрисом, Ахмед направился в школу.
В школьном саду он встретил учителя Бекира.
— Большинство детей сегодня не явилось на занятия. А тех, кто пришел, я тоже отпустил. Нет смысла давать уроки троим ребятам.
— Что же случилось, почему никого нет?
— Все вместе с родителями отправились на равнину... С полуночи в городке необычайное волнение...
— И в самом деле, даже слуг нет на месте.
— У всех сейчас на уме затопленные деревни... У одного там поле, у другого дядя, у третьего дочь...
«Значит, только несчастье пробуждает их ото сна, — подумал Ахмед. — Самый разительный тому пример — война за независимость... Значит, для того, чтобы их разбудить, необходимо им втолковать, что их каждодневное существование — тоже несчастье».
— Слава богу, урон небольшой, — продолжал Бекир. — Говорят, жертв нет. Утонуло лишь несколько животных. Вода вот-вот спадет. Садитесь, Ахмед-бей.
Они сели на скамью под оливковым деревом.
— Будь сейчас здесь уборщица, я бы угостил вас прекрасным кофе.
— Ее тоже нет?
— Все ушли, все до одного...
Ахмед задумался:
— Может быть, и нам пойти?
— Какая польза от нас?
Пожалуй, Бекир прав. Какая от нас польза? Верно... Мы ничем не можем помочь... В этих Мозамбиках мы ни на что не годны.
XII
Дни проходили в хлопотах по установке турбины, столбов для электропроводов, в служебных делах: допросы обвиняемых, вызовы свидетелей...
Должен ли он жениться на Джанан? Ахмед не мог найти ответа на этот вопрос, заполнявший все его мысли, и совершенно потерял покой. Размышления о женитьбе напоминали ему сны, виденные в детстве. Когда он каждый вечер, вырвавшись из рук тети, которая силой мыла ему руки и ноги, погружался наконец в прохладу батистовых простыней, перед ним возникал ослепительно белый конь. Он садился на него. Конь, словно птица, перелетал через горы, пропасти и привозил его к пещере, где была заточена разбойниками соседская девушка старше его на несколько лет, с которой он каждый день играл. Сторожившие вход в пещеру разбойники разбегались, завидев, как он мчится, поднимая облака пыли. Кто не успевал скрыться, погибал от ударов его острого меча. Ахмед спрыгивал с разгоряченного коня и входил в пещеру. Девушка лежала в углу на мшистой земле совершенно нагая, со связанными руками. Глядя на нее, он дрожал, зубы у него стучали, но приблизиться к ней он никак не мог. Как только Ахмед пытался подойти к девушке, расстояние между ними увеличивалось. Он чувствовал, что ее тело с прохладной кожей нетерпеливо вздрагивает. Тяжело дыша, Ахмед бежал за ней, протягивал вперед руки, чтобы прикоснуться к ее телу, но девушка удалялась от него, словно они были в разных мирах, вращавшихся в противоположные стороны. Ахмед с грустью вспомнил, что ни разу в этих невинных сновидениях он так и не смог к ней приблизиться. Сейчас он чувствовал себя таким же разбитым и усталым, как и тогда после этих снов.
— Господин судья, а господин судья...
Ахмед вздрогнул. В дверь просунулась голова слуги.
— Господин муфтий идет, — прошептал он с тревогой, словно советуя ему тотчас вскочить и бежать навстречу дорогому гостю. Не успел Ахмед последовать этому совету, как в комнату вошел, опираясь на палку, муфтий, белобородый старик лет восьмидесяти, в машлахе[47]. На голове у него был шарф из коричневой овечьей шерсти. Не давая Ахмеду встать, он забормотал:
— Помилуй, что ты, сын мой... Давненько я тебя не беспокоил.
Жители касабы почитали муфтия как святого. Старик держался подчеркнуто скромно, но Ахмед все-таки чувствовал себя ребенком в его присутствии.
Муфтий вежливо отказался от предложенной ему сигареты. Через приоткрытую дверь слышно было, как мыли посуду. Слуга, не считая нужным дожидаться приказания Ахмеда, поставил джезвэ[48] на огонь.
— Надеюсь, вы здоровы и спокойны?
Ахмед улыбнулся. Сейчас он, кажется, спокоен.
— Да сохранит аллах навеки ваш покой... О вашей милости я всегда говорю с уважением. Обладая всевозможными достоинствами, вы занимаете действительно по праву место среди значительных особ нашего города и являетесь выдающимся человеком.
— Вы очень добры, господин муфтий.
— Помилуйте... Я говорю то, что у меня на сердце. И мне просто стыдно, что я редко навещаю вас.
«Какое счастье», — подумал про себя Ахмед, хотя и не чувствовал никакого отвращения к этому старику, который получил кое-какое образование в медресе[49] и, как говорили, многое повидал на своем веку. Ахмед понимал, что оказываемое ему уважение требовало ответного внимания, и это стесняло его. Когда долгий обмен любезностями кончился, муфтий решил, что почва для разговора достаточно подготовлена, и перешел к делу.
— Господин судья, почему вы не женитесь?
Этот вопрос сразу объяснил Ахмеду причину столь неожиданного визита муфтия. Старый муфтий улыбался, а Ахмеду казалось, что улыбается Кадыбаба.
— Не знаю, я пока не думал об этом...
— Надо жениться, сын мой, такова воля всевышнего. Пророк наш также благословил бракосочетание... Ведь и религия и вера этого требуют, не так ли?