— По роду службы мне часто приходилось сталкиваться с подобными случаями. Все эти маленькие городки — своего рода гнезда интриг. Жалобы, клевета являются здесь для некоторых любимым развлечением. К сожалению, мы не можем искоренить это зло, несмотря на все наши старания. Вам же я хочу дать совет — не расстраивайтесь из-за доноса, который был сделан на вас.

Ахмед вздрогнул:

— На меня был донос?

— Да. Я произвел расследование и выяснил, что, как и многие доносы, он ни на чем не основан. Забудьте о нем.

Ахмед почувствовал облегчение. Стараясь казаться спокойным, он спросил:

— Но в чем заключался донос, могу я узнать?

— Конечно. Мне самому хотелось, чтобы вы знали его содержание. Месяц назад в министерство пришло письмо, в котором сообщалось, что вы находитесь в незаконной связи с женщиной по имени Седеф. Подобное положение несовместимо со званием и достоинством судьи. Как вам известно, министерство не занимается анонимными письмами. Но письмо, о котором идет речь, было подписано, было указано также местожительство автора. Поэтому мы вынуждены были произвести расследование.

Ахмед снова покраснел. Голос его дрожал от гнева и отвращения:

— Кто же автор? Могу я вас спросить об этом?

— Донос подписан дровосеком Салихом Эгильмезом, проживающим в доме № 3 в квартале Намазгях... Я говорил с ним. Он не отрицает, что подписал письмо, но совершенно ясно, что оно написано не им. Этот невежда двух слов связать не может... Просто кто-то использовал его в этом деле.

Ревизор встал, и, улыбнувшись, положил руку на плечо Ахмеда.

— Для меня, а следовательно, и для министерства вопрос ясен. Я узнал, что вы достойный, трудолюбивый юноша, и услышал о вас много лестного. Министерство будет гордиться вами.

За сверкающими стеклами очков ревизора Ахмеду вдруг почудились веселые глаза каймакама.

— Провести электричество в местечке, где всего-навсего пятьдесят домов!.. Честное слово, я восхищен. И всем в министерстве расскажу об этом, Ахмед-бей.

Придя домой, Ахмед почувствовал, что у него снова начинается приступ малярии. Все тело горело, и в то же время его бил озноб. Казалось, вся кровь прилила к голове, увлекая сознание в темную пропасть. Все существо его охватило чувство отвращения. Я ненавижу... ненавижу... дровосека Салиха, Хаджи Якуба, лавочника Хасана, всех, всех!.. Ненавижу это гнездо отсталости, невежества и интриг... Ненавижу этот Мазылык...

Он словно безумный метался по комнате. Подойдя к столу, наугад взял книгу. «Кандид» Вольтера. Кандид, то есть чистосердечный, глупый человек... Это я... Надо расчистить наш сад. Но Мазылык, по-прежнему этот Мазылык!

Он взял другую книгу. «История наук». Семь тайн вселенной. Ах, этот Мазылык!

Отбросил и эту книгу, взял третью. Алдуис Хукслей, «Новый мир»... Но Мазылык, снова Мазылык!..

— Принести суп?

Ахмед смотрел мутными глазами, ничего не понимая. Перед ним — Седеф, словно закутанное в тюль привидение. Между ними огромное расстояние, которое ему ни в одном из его снов не удалось преодолеть.

— Это ты? — произнес он сдавленным голосом.

— Я.

— Подойди поближе.

Девушка нерешительно сделала несколько шагов, растерянно спросила:

— Чего тебе?

Ахмед глубоко вздохнул. Видение, в несколько шагов преодолевшее это огромное расстояние, стояло перед ним.

Он протянул руки и привлек девушку к себе. Губы его скользили по ее лицу, пытаясь разгадать душу Мазылыка. В этих поцелуях была не любовь, а ненависть и отвращение. Седеф вздрогнула, но не пыталась вырваться. Она чувствовала тубы Ахмеда на лице, шее, плечах. Дрожащие пальцы его разорвали передник, коснулись ее груди. От обнаженной груди слегка пахло йодом... У Ахмеда потемнело в глазах. Он уже не мог разглядеть видение, которое билось у него в руках.

Когда Ахмед проснулся, солнце стояло уже высоко. Близился полдень. Ахмед встал. Было прохладно. Чувствовалось приближение зимы.

Подойдя к окну, он взглянул на улицу. У навозных куч возились ребята. Ахмед узнал среди них младшего сына дровосека Салиха — вылитый отец с его огромной головой... При виде этого ребенка Ахмеда снова охватило чувство отвращения. В голове, вне какой-либо связи друг с другом, возникали мысли, образы... Дровосек Салих... Вольтер... Жить... Ревизор... Домик тети в Аксарае... Снова дровосек Салих...

Во дворе послышались шаги. Что произошло вчера вечером? Он помнил только разговор с ревизором. А потом — мрак...

— Ты что, нездоров, братец?

На пороге стоял лесовод.

— Я зашел к тебе на службу — говорят, не приходил.

С трудом переводя дыхание, Ахмед смотрел на него, но не узнавал.

— Я здоров.

— После обеда собираюсь поехать по одному делу в деревню Умурджу. Велел приготовить две лошади. Если не занят, поедем вместе.

— Да нет, особых дел нет.

— Ночи лунные, успеем вернуться. Поедем?

— Ну, что ж, поедем...

— Тогда собирайся... Лошади ждут у лавки Хасана... А я сейчас кое-чем запасусь, чтобы не голодать в дороге... Да, чуть было не забыл, тебе письмо.

Вскрывая конверт, Ахмед слышал, как во дворе лесовод перебрасывался шутками с Хатидже-нинэ. Письмо было из Стамбула, от дяди.

«Дорогой мой!

Давно уже мы не получали от тебя весточки и очень беспокоились. Особенно сильно тревожилась тетя. Она очень обрадовалась твоему письму, в котором ты сообщаешь о предполагаемом отпуске. Но непродолжительный отпуск недостаточен, чтобы утешить твою тетю. Она уже немолода, здоровье ее подорвано тоскою по тебе. Ты мечтал стать адвокатом. Мне это было известно. Но, несмотря на это, я был сторонником того, чтобы ты начал службу в Анатолии. Мне хотелось, чтобы ты стал настоящим человеком. Однако сейчас я понял, что нельзя жертвовать здоровьем старой женщины даже во имя твоих интересов. Поэтому мы с тетей считаем, что ты должен вернуться в Стамбул и работать здесь, где ты пожелаешь. Ведь у нас, кроме тебя, никого нет. Конечно, ты волен сам решать свою судьбу. Ждем ответа. Я и тетя очень соскучились по тебе и с любовью целуем тебя».

Ахмед чуть не задохнулся от радости. Снова и снова перечитывал он последние строчки письма. Ты должен вернуться в Стамбул... здесь... где пожелаешь... Конечно... решать свою судьбу... Ждем отве... Какой там ответ! Вместо ответа он приедет сам. Решено: завтра же в дорогу! И никому ничего не говорить об отъезде!

Мысль уехать потихоньку, ни с кем не попрощавшись, целиком захватила его. Никому ни слова, тайком... Ахмед лениво потянулся и снова нырнул под одеяло. В эту минуту он забыл о Мазылыке, и даже о своем обещании лесоводу поехать с ним вместе в деревню. Перед глазами у него стоял домик с садом в Аксарае. Тихо трогается поезд, все огорчения, словно станции, мимо которых он едет, удаляются, мельчают и исчезают...

Часа два провалялся Ахмед, мечтая, с улыбкой на губах. Вдруг он вспомнил о лесоводе. Вскочив с постели, оделся, вышел на улицу и направился прямо к лавке Хасана. Каким прекрасным казался ему теперь мир, все сразу стали такими близкими! Было прохладно, но он не чувствовал холода. Ахмед с любовью посмотрел на ребятишек, возившихся у навозной кучи. Он подошел к ним и, улыбаясь, погладил сына дровосека по его огромной голове.

Лесовод, не зная, что и подумать, с нетерпением ждал его у лавки Хасана.

— Опаздываем.

Ахмед даже не счел нужным извиниться.

— Едем?

— Едем.

Они направились в сторону равнины. Лошади резво бежали по широкой, ровной дороге. Солнце клонилось к западу. Некоторое время они скакали во весь опор. Наконец лошади устали, одна из них замедлила бег, споткнулась и встала.

— Какой чистый воздух! — сказал лесовод. — Хорошо скакать в такую погоду.

Крестьяне, окончив работу, оставили землю наедине с небом и ветром. Кругом ни души.

— Посмотри, в горах выпал снег...

Горы упирались своими снежными вершинами прямо в голубое небо. Вдруг на горизонте появилось какое-то темное пятно, словно дождевая туча...