— Скверно, — вслух произнес Авель.

Немного спустя Лука спросил:

— Что?

— Жарко, говорю.

Авель давно знал Ладо, встречался с ним месяцы и годы, привык к его взгляду, к голосу, был уверен, что знал об этом человеке все, но, оказывается, никогда нельзя быть уверенным, что знаешь человека до конца. То неразумие из неразумии, которое он хочет совершить — отдаться в руки тех, кого ненавидит, с кем борется, это не противоречие, не неожиданный вывих, а проявление всего, что было и есть в Ладо, — его стремления уберечь, выгородить, облегчить участь других людей, своих товарищей. «Жизнь за друга ты отдай!» — Ладо часто повторял эти слова. Увидеть бы его скорей, на свободе, без наручников, обнять и расцеловать!

— Значит, знаешь Датико? — снова спросил Авель.

Лука покосился на него черным мрачноватым глазом и кивнул.

— Знаешь, каким он человеком был?

Лука, пройдя квартал, остановился, опустил свою ношу на пыльную мостовую и вытер пот с бритой головы.

— Послушай… Ты много хвалишь Давида. Это хорошо, и я тебе верю. Только зачем ты говоришь: был, был? Разве он умер?

Авель опешил.

— Разве я сказал — был?

— Ты много раз сказал — был.

— Тебе послышалось, или я оговорился. Пойдем, некогда.

— Что случилось с Давидом?

— Ничего.

— Я так думаю, — сказал Лука. — Когда доверяют — то доверяют. Не хочешь сказать, что с Давидом, — твое дело. Пошли.

«Знал бы ты, что он вовсе не Давид, думал Авель, приноравливая шаг к тяжелой походке Луки, знал бы ты, кто он».

Передав Луке баул, Авель пошел разыскивать Болквадзе. Наборщика нигде не было. Вдруг он пошел повидаться с Ладо? Не хватало еще, чтобы и Вано угодил в тюрьму! Без него с типографией не справиться. Придется пройтись мимо дома, посмотреть, что там. Скорее всего, Ладо и Вано уже ушли, и тогда можно будет спокойно отправиться к Джибраилу. Думая так, Авель знал, что лишь утешает себя. Почему-то вспомнилось, как Ладо сказал однажды: «Не могу я, не могу спокойно брать эти деньги, пить, есть, разъезжать на них. Ты подумай только — ведь это гроши, собранные у рабочих в партийную кассу. Лучше я напишу брату, может, он пришлет».

Авель остановился у перекрестка. Издали была видна толпа на улице. Он пошел медленнее. Вдоль стен разгуливали полицейские и жандармы. У дома стояли фаэтон и тюремная карета. Подойдя вплотную к толпе, Авель спросил:

— Что происходит, братцы?

— Обыск, — ответили ему. — Туда всех пущают, оттедова еще никто не вышел. Сам начальник жандармов полковник Порошин приехал.

Авель увидел знакомых железнодорожников.

— Никак Евсея и Дмитрия задержали?

— Жандармы раньше них явились, а их самих уже потом с работы привезли. Там какой-то высокий барин с бородой и грузин-рабочий.

Ладо и Вано! Они там. Все пропало, и типографию без Вано уже не спасти. У Ладо в кармане револьвер, может, одумавшись, он начнет отстреливаться? Сколько там жандармов? Полицейские трусливы, если начнется стрельба — разбегутся. Ладо, Вано и он — трое связанных совместной работой в «Нине». Ладо, не задумываясь, решил пожертвовать собой ради Виктора и Дмитрия Бакрадзе, ради Георгобиани… Неужели Авель останется в стороне, бросит Ладо, когда он в опасности? Если начнется свалка, тяжелый кулак Авеля не помешает.

Авель больше не рассуждал. Он, словно его толкнули в спину, пошел к калитке. Кто-то схватил за рубаху.

— Очумел, что ли? Куда тебя несет?

С ожесточением оттолкнув руки, Авель вырвался и, чувствуя спиной взгляды примолкших рабочих, перешел улицу. За калиткой он забыл думать о людских взглядах, да людей и не было видно за высоким забором. Он увидел полицейских, стоящих под забором, двух жандармов у крыльца, взбежал по ступенькам и вошел в комнату, отыскивая глазами Ладо.

К Авелю повернулись. Понятые — с испугом, жандармы удивленно, полковник Порошин поднял квадратное лицо и заиграл бровью, подтянутый, надушенный ротмистр пригладил мизинцем усы и театрально щелкнул каблуками. Авель узнал ротмистра Вальтера — тот в апреле допрашивал его. Евсей, Дмитрий и Вано стояли рядышком у стены.

«Значит, все свершилось», — подумал Авель.

— Зачем ты пришел сюда? — быстро, сердито спросил Ладо.

Авель покосился на жандармов и пожал плечами. — Рад видеть вас здесь, господин Енукидзе, — насмешливо, по-грузински произнес Вальтер. — Вы избавили нас от лишних хлопот — ехать за вами в Баилов, к вам на службу.

Авель только теперь уяснил, что Ладо тоже спросил его по-грузински, виновато улыбнулся ему и покачал головой: «Я сделал то же, что и ты». Ладо молча, взглядом ответил ему: «Я знал, что делаю, а ты не имел права приходить сюда». Ладо стоял посреди комнаты — немного сутуловатый, как все книжники, волосы надо лбом разметались, и вьющаяся прядь нависла над бровью, борода мягко спадала на грудь, а глаза без очков были такими, какими бывают у очень рассерженных добряков.

Авель опустил голову. Никто им не занимался, никто его не обыскивал.

Порошин и Вальтер оживленно вполголоса переговаривались. Порошин говорил отрывисто, словно стреляя одиночными выстрелами, а голос Вальтера скользил одной протяжной длинной нотой.

Порошин с беспокойством поглядывал через окно на толпу перед домом, которая все увеличивалась. Рабочие-железнодорожники, квартировавшие поблизости от станции и депо, возвращались после работы домой и, увидев тюремную карету и полицейских, подходили узнать, в чем дело. Все громче раздавались голоса:

— Кого забирают?

— Опять нашего брата в тюрьму?

— Сколько терпеть можно?!

Порошин обернулся, посмотрел на Ладо и что-то шепнул Вальтеру.

Ротмистр сделал шаг вперед и, сияя золотыми зубами, объявил, широко взмахнув рукой:

— Гос-спода, мы забираем с собой гос-сподина Кецховели, а все прочие могут быть свободны. Прошу соблюдать спокойствие, господа, и с места не трогаться.

Евсей, Дмитрий и Вано переглянулись. У Вано расширились зрачки, и он покосился на Авеля: тебя тоже оставляют в покое? Авель ничего не понимал, ведь Вальтер намеревался арестовать его, сказал: «Вы избавили нас от лишних хлопот», а теперь вдруг… Нет места в карете? Считают, что он и так не сумеет скрыться? Рассчитывают проследить за ним? Или таково приказание Порошина, который боится упустить в толпе Ладо, хочет, чтобы жандармы во все глаза следили только за Кецховели? Может, на это Ладо и рассчитывал?

— Скорей, скорей, господин Кецховели, — сказал Порошин. Авель глазами попросил прощения у Ладо и увидел, как в ответ тот, не сердясь более, улыбнулся. Он шагнул к двери, сказав Авелю одними губами:

— Делай свое дело.

— Могу предложить сигару, — застрелял словами Порошин, догоняя Ладо. Вальтер поспешил за ними, и через мгновение жандармов в комнате не было. Толпа на улице зашумела. Зацокали копыта лошадей.

Авель кивнул Вано, чтобы он шел к выходу.

Никто за ними не следил. Они побежали на Чадровую и за ночь разобрали печатную машину и станок, уложили детали и шрифты в ящики. Не хватило досок на крышки. Когда рассвело, Авель побежал на лесную пристань, купил досок, нашел плотника, он за полтора целковых привел ящики в порядок. Теперь надо было перевезти ящики на пристань и сдать на хранение. Для всего этого требовалось рублей пятьдесят, не меньше.

— Подожди меня здесь, — сказал Авель, — я съезжу за деньгами. О чем ты задумался? Устал? Давай перекурим, передохнем.

Плотное, круглое лицо Вано словно окаменело.

— Что? — спросил он.

— Устал?

— Нет… Говоришь, Датико велел, чтобы я сразу уехал?

— Да

— И обо мне позаботился. Сколько мы с ним… Я кручу колесо — он листы накладывает, я накладываю — он крутит. Печать он лучше меня знал, а набирал медленнее. Откуда я мог знать, что он Ладо Кецховели. Для меня он все равно останется Датико. Вернусь в Тифлис, поеду в деревню к матери. Датико у меня спрашивал про нее. Я рассказывал. Он говорил: увидишь, от меня привет передай.

— Ты же наборщик, мастеровой. Что ты будешь делать в деревне?