— …Господа, поднимем тост за нашу многострадальную родину, за нашу бедную Грузию. Алла верды, князь! Хай, да мравалжамиер, мравалжа-миер!..

— За Грузию, за нашу верную службу его величеству, который отметит нашу преданность, мы доказали ее, помогая усмирять Западный Кавказ.

— Главное — возбуждать в молодежи интерес к грузинской литературе, к грузинскому языку.

— Мы придем к расцвету нации только рука об руку с крестьянством. Грузинский крестьянин — единственная опора для возрождения родины.

— Лицом к Европе, господа, лицом к Европе! Нам помогут. Там уже давно прошли путь, на который нам предстоит стать.

— Будущее мира в руках пролетариев! Вы читали про призрак коммунизма, который бродит по Европе? Мне кажется, что он уже добрался до Кавказа…

Цокали копыта. Варлам что-то бормотал и напевал. Я прислушался. Он, оказывается, повторял:

— Царь милостив — хай, да мравалжамиер… Рука об руку с крестьянством — хай, да мравалжамиер… Будущее в руках пролетариата… хай, да мравалжамиер!

Мы попетляли по старым переулкам и выехали на широкую улицу, которая шла от площади перед горкомом партии к мосту через Куру.

— Куда мы теперь? — спросил Варлам. — В Киев?

— Давайте, — сказал я, — еще разок заглянем в Тквиави. А уж потом махнем в Киев.

Отшагав от Гори до Тквиави восемнадцать верст, Варлам первым делом начинает обшаривать все углы в поисках съестного. Где-то у него был кусок овечьего сыра. Неужели съел и позабыл, как съел? Или сыр утащили мыши? Про ячменный хлеб помнит, утром он поделился им с голодной соседской собакой. Крестьяне собак почти не кормят. Поэтому псы в селе такие бешеные. С голоду каждый взбесится!

На дне ларя он находит высохшую кукурузную лепешку. Зачерпывает воды и садится ужинать. Хватить бы лепешкой по голове уездного фельдшера! Сквалыга! Сидит в Гори, в деревни носа не кажет, а Варламу не дает за больными присматривать, жалуется начальству, что сопляк, неуч берется лечить людей. Варлама из-за этого даже к приставу таскали. А ведь при Плетневе фельдшер был тише воды, ниже травы, смотрел на Варлама умильными глазками и все приговаривал: — Способный мальчик, очень способный, пусть учится, мне, старику, подмога будет. — А теперь боится, что заработок отобьют. Варлам сказал ему как-то: — Если узнаете, что я хоть полушку взял, вот ваша сабля, вот моя голова. — Все равно фельдшер не поверил.

Мысленно обругав уездного фельдшера и поев, Варлам успокоился и взялся за книжку. Каждый день он сидит, зубрит латынь, знает, что студенту-медику без латыни и шагу не сделать. Латынь ему дается. А сейчас, когда вернулся Ладо, совсем хорошо стало. Если чего не поймет, бежит к нему, спрашивает. В семинарии их латынью. Как следует напичкали. Звучный язык! Repetitio est mater studiorum- повторение — мать учения. Per aspera ad astra — через тернии к звездам.

Тоскливо на душе у Варлама. Родители погибли в горах, попали под снежную лавину, Плетнев уехал… Ладо старается затащить его к себе, чтобы накормить, а он знает — у них у самих негусто. Ладо сердится. — Мое — это твое. Варлам объясняет: — У тебя еще нет твоего, все отцовское. А он: — У меня моего не будет, все будет общее, наше.

У Захария хранятся деньги Варлама, вернее, не его, а те, что собраны дворянами ему на учебу. На прошлой неделе в деревню забрел торговец, Варлам решил купить себе обувь, но у Захария и полушки не вытянешь. Он только обозлился. — В конце августа все сполна получишь, а раньше и не надейся. — Захарий, конечно, прав, начнешь тратить деньги, и прощай, Киев. Надо дотянуть до августа. Может, в работники снова возьмут. В Тквиави все же легче живется, чем в других селах. Воды для полива много, и раз в два года каждая семья продает фруктов рублей на сорок, не меньше. А если очень задождит, да на скот мор найдет, все крестьяне, кто на ногах стоит, уходят в соседний уезд, нанимаются в батраки.

Стемнело. Варлам зажег коптилку.

Где-то возле церкви протяжно закричала женщина, за ней — другая, залаяли, завыли собаки. Что могло стрястись? Всех больных Варлам позавчера смотрел — в своей деревне он плюет на фельдшера и его козни, — тяжелых среди них не было.

Послышались голоса. Варлам выскочил за дверь.

Старого Пимена он сразу узнал, а второго, Саркиса, разглядел, когда они подошли. Родители Саркиса бежали во время русско-турецкой войны откуда-то из-под Карса и поселились в Тквиави. Сестра Саркиса в прошлом году вышла замуж за сына Пимена — Васо.

— Скорее, — хрипло дыша, говорит Пимен, — беда, Васо ранен. В лес за бревнами ездили, дерево на него упало. Ничего не пожалею, спаси!

— Что хочешь проси, — повторяет за ним Саркис, — все отдам, что имею.

Бинтов, корпии у Варлама нет. Ни морфия, ни хлороформа. Даже йод кончился.

— Крови много потерял, еле жив.

Саркис дергает Варлама за рукав. Скорее, мол.

Но ему надо собраться с мыслями. От Плетнева остался саквояж с хирургическими инструментами.

Варлам умеет держать скальпель, накладывать швы, зажимать артерии. Вывихи и переломы крестьяне сами лечат, но если Васо потерял много крови, значит раны открытые.

— Грудь у него порезана, и живот, и рука, — говорит Пимен, — уходит он, уходит, только ты удержать можешь…

А если не сможет, если Васо умрет? Всего пять или шесть раз он ассистировал Плетневу, когда тот оперировал раненых. Вдруг ошибется, сделает не то, что нужно? Васо несколькими годами старше его, они играли вместе. Уездный фельдшер не ошибается, когда уверяет, что он неуч. Сказать, чтобы везли в Гори, а оттуда в Тифлис? Ухабистая дорога, ночь, к врачам Васо попадет только завтра. Оказать первую помощь, и пусть повезут? А если везти опасно? Взять все на себя? Варлама бил озноб. Не он, а кто-то другой, тот, кто когда-то подтолкнул его взять скальпель Плетнева и вскрыть нарыв, спрашивает:

— Чача у вас есть?

— Есть, конечно есть. Сколько хочешь дадим, у соседей возьмем, — отвечает Пимен, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Он не понял вопроса. Но Варлам ничего не объясняет.

— Идите вперед, подготовьте побольше чачи, два тунги, даже три.

Тунги — черпак для вина. В Тквиави он вмещает четыре кварты, в других селах — пять.

— Горячая вода нужна, вскипятите котел. Достаньте керосиновую лампу и две простыни. Знаете, что такое простыни?

Пимен кивает.

— Где их взять?

— У Коринтели попросите. Идите, я сейчас приду.

Они убегают, Варлам возвращается, берет с полки учебник хирургии, прячет его за рубаху, хватает саквояж и идет к дому Пимена напрямик, продираясь сквозь кустарник и отбиваясь от собак. Надо сделать все, что умеет и чего не умеет, другого выхода у него нет.

Возле землянки Пимена толпятся, причитая, женщины. Вдруг Васо уже умер? Женщины при виде Варлама смолкают. Он на ходу бросает им ворчливым голосом старца:

— Нечего заранее человека оплакивать.

Останавливается у порога. Господи, если только ты есть, помоги ему! Спускается вниз. Спертый воздух, много народу, в углу на соломе — теленок. Васо лежит на тахте — бледный, без кровинки в лице. Рядом старушка-мать и беременная жена Васо. Над очагом котел с водой. Варлам оглядывает крестьян. Всех знает. Землепашцы, сильные люди, привыкшие к невзгодам жизни, они знают, что им под силу и что нет. Сейчас они покорно ждут, пока не произойдет то, что должно произойти, — Васо или выживет или умрет. На него, юнца, смотрят с надеждой, и от их взглядов озноб становится сильнее. И снова не он, а кто-то другой кладет саквояж на стол, решительно подходит к тахте, делает знак рукой, чтобы женщины отошли, сбрасывает тряпье, которым укрыт Васо, и осторожно разматывает повязки из чьей-то рубахи.

Никакое дерево не падало на него, он весь изранен ножом или кинжалом. Ран много, почти все поверхностные, два отверстия только, на груди и животе, Варламу не нравятся. Но, кажется, он справится.

Сердито спрашивает:

— Что, у дерева вместо веток росли кинжалы? Или вы спутали меня с приставом? Кто его поранил?