Утром во двор конного парка ворвались полицейские. Рабочие отступили, и Темур понял, что пришел его час, что он может показать себя. Он выломил из ограды железный прут, с криком кинувшись на полицейского, и, холодея от ужаса, ударил его прутом, как копьем, в живот. Острый конец прута вонзился глубоко, полицейский закричал и повалился. Другие рабочие тоже стали выламывать прутья и выковыривать из мостовой булыжники. Темур бил ногами полицейского, не в силах остановиться. Кто-то оттащил его. — Очумел ты что ли, парень? Хватит, он давно мертвый. — К парку скакали казаки и жандармы. Темур огляделся, перелез через ограду и спрятался в саду Муштаида…

Те, кто видел, что Темур первым бросился на полицейского и убил его, молчали. Эсдекам стала известна смелость горбатого кондуктора и то, что он повел людей за собой. Полиция расспрашивала всех о Кецховели. Рабочие узнали, что назвал его имя русский слесарь. Темур выдавил сквозь зубы, что предателя надо убрать, может ведь он пьяным случайно упасть под вагон конки. Рабочие переглянулись: «Голова у тебя варит». Через несколько дней доносчик утонул в Куре, и полиция установила, что он утонул в состоянии опьянения.

Темур присматривался к членам комитета, определяя тех, кто в будущем может быть опасен ему. Однажды, подслушивая у окна, он узнал голос Кецховели. Снова этот человек! Откуда он появился? Одно лишь смог узнать Темур — Ладо будет ночевать на квартире Джугели. Кровь прилила к голове Темура, и он отошел к воротам. Когда стемнело, Закро, как всегда, подошел к нему: — Все ушли тем ходом, ты тоже можешь идти. — Темур, не глядя, кивнул. Он долго ходил по улицам, решаясь, и решился: с дороги, на которую раз ступил, не сворачивают. Он надвинул фуражку на глаза, подошел к жандармскому управлению и повелительно сказал стоящему на улице жандарму: — Передай сейчас же ротмистру Лаврову, что Кецховели будет сегодня ночевать на квартире Джугели. — Жандарм козырнул и вошел в подъезд. Темур убежал. Несколько дней он ждал известия о том, что Ладо пойман, но тщетно.

И вот теперь Костер сообщил ему об аресте.

Темур принялся за работу. Как бы узнать, правда ли, что Ладо арестован? Отправив депеши, он покосился на старшего телеграфиста — отпустит он его или нет? Услышав, что Темур нездоров, старший телеграфист разрешил ему уйти.

Темур поблагодарил, вышел и через четверть часа постучал условным стуком в ставень домика на Елизаветинской улице, где была конспиративная квартира.

Известие об аресте Кецховели подтвердилось.

Темур отправился к матери. Разбудив ее, попросил вина. Мать обрадовалась Темуру, достала кувшин вина, поставила хлеб, сыр, зелень. На лице ее появились морщины, но коса была густая и блестящая, как у девушки. Заметив взгляд Темура, она накинула на голову платок, села напротив и, пряча в уголках глаз и в морщинках жалостливую, виноватую улыбку, смотрела, как он пьет вино.

— Хорошее? — спросила она.

Темур пожал плечами. Он не любил вино и пил его редко, наверное потому, что маленьким часто видел, как напивается кузнец.

— Одного… знакомого арестовали, — сказал он, — в Баку.

Мать понимающе закивала.

— Вот несчастье. Да ты пей, сынок. Мяса вот только у меня нет.

— Без денег сидишь?

— Тебе нужны, сынок? У меня есть три абаза[4].

— Оставь себе. Придет время, ни в чем не будешь нуждаться. Помнишь дом князя? В нем будешь жить, — пообещал он.

Она опустила голову.

Ладо арестован. Руки Темура остались чистыми. Впрочем, какое это имеет значение! Ладо может сбежать из тюрьмы, и все начнется сначала. Что ж, Темур вроде бы окончательно излечился от симпатии к этому человеку, единственному, которого он чуть было не полюбил.

Темур снова наполнил стакан.

— За твое здоровье, мать. Скажи, я родился горбатым или горб появился потом?

— Бог наказал меня, сынок.

— Бог? — Темур усмехнулся. — Так когда горб вырос?

— Во время родов спину тебе повредило. Маленькая я была, худая. Пятнадцать лет, а мне десять давали… Тот, кого арестовали, другом твоим был, сынок?

— Называй меня по имени, мать. Пойду. — Он встал и пошатнулся. — Вино и вправду крепкое. Завтра белье занесу.

— Может, останешься? Тебе ведь далеко.

— Пожалуй. Я на тахте лягу.

Мать засуетилась, переложила со своей кровати на тахту подушку и лоскутное одеяло. Темур разделся, лег на бок, на спину он никогда не ложился, и закрыл глаза. У него кружилась голова, но казалось, что не голова кружится, а вращается вокруг него земля.

Он открыл глаза и поднял голову.

— Мама, — позвал он.

— Что, сынок? Что, Темур?

— Спой мне колыбельную.

Мать удивленно посмотрела на него. Когда она подошла к тахте, он уже крепко спал.

РАСПОРЯЖЕНИЕ ПОЛКОВНИКА ПОРОШИНА

20 сентября 1902 года

Стало известно, что революционно настроенные рабочие собираются с оружием в руках освободить политического арестанта Владимира Кецховели.

Приказываю, чтобы при перевозке из Баиловской тюрьмы на железнодорожный вокзал арестанта Кецховели сопровождала полусотня казаков. Для доставки Кецховели в Тифлис начальнику Бакинского отделения жандармского управления Закавказской железной дороги ротмистру Зякину обеспечить специальный вагон с усиленной против обычного охраной.

НАЧАЛЬНИКУ ТИФЛИССКОГО

ГУБЕРНСКОГО ЖАНДАРМСКОГО УПРАВЛЕНИЯ

22 сентября 1902 г. № 2564

При сем имею честь представить в распоряжение вашего превосходительства политического арестанта Владимира Кецховели, привлеченного при вверенном мне управлении по обвинению в участии в тайном социал-демократическом обществе, организованном в Баку и других городах Закавказья.

В приеме прошу выдать установленную квитанцию.

Полковник Порошин.

— Заметив вас, я сразу догадался, что вы идете сюда. — Он улыбнулся мне, как улыбаются старому знакомому. — Правда, сперва вы прошли мимо, в сторону Цихисубани, к бывшему Сапожному ряду, где Ладо снимал квартиру. В ту пору он был учеником духовного училища. Вы брели прямо по грязи и лужам, рассматривали старые дома. Я хотел окликнуть вас, но раздумал. Пусть себе походит по пустырю, все равно придет ко мне. Садитесь, курите. Я бросил эту забаву шестьдесят с лишним лет тому назад.

Он положил на стол свои большие руки, руки человека, привыкшего держать топор и рукоятку плуга. В нем все было крупно — плечи, грудь, голова. Лоб высокий, крутой, волосы густые, брови немного нависшие, глаза большие, горбатый нос тоже большой. Округлая борода окаймляла лицо, и без бороды его невозможно было представить.

Я закурил. Он придвинул ко мне пепельницу.

— Мне говорили, что вы разыскиваете человека, который был знаком с Ладо. Сказать вам, почему вы не сразу пришли сюда?

— Скажите, — я пожал плечами, не скрывая своего удивления. Встречу с ним я предполагал совсем другой.

— Вы прочитали воспоминания о Ладо, познакомились с документами, решили, что этого достаточно, а начали писать и почувствовали… Вам захотелось отыскать живого современника Ладо. Вы узнали о том, что еще жив старик по имени Варлам… Кстати, прошу вас не называть меня по отчеству, так мне приятнее. Вам сказали, что мне уже перевалило за сто?

— Да, но я и сам догадался, что вам должно быть примерно столько.

Он усмехнулся в бороду, и глаза его стали лукавыми.

— Но если вы напишете, что мне тысяча или десять тысяч лет, это тоже не беда.

Варлам хорошо говорил по-русски, даже, как мне показалось, щеголял своим русским произношением. Он тут же спросил:

— Вы ведь говорите по-грузински?

— Да.

— Это поможет нам лучше понимать друг друга. Что ж, осмотритесь, привыкайте к обстановке. В этой комнате за последние полвека ничего не изменилось, а на табурете, на котором сидите вы, не раз сиживал Ладо. Я привез табурет из деревни… Что вы вскочили? Сидите, пожалуйста, здесь не музей. Ладо расхохотался бы, увидев, как вы подпрыгнули. — Варлам повернулся и позвал по-грузински: — Машо,