— Что бы вы сделали, если бы вдруг получили письмо от вашей жены, написанное другому мужчине? Она, скажем, второпях или по рассеянности перепутала конверты. Случается ведь такое. Что бы вы сделали, получив такое письмо?

Увидев ее смущенно опущенные глаза, Рафаил рассмеялся.

— Не понимаю, почему вы смеетесь. — Лина уже пожалела, что завела этот разговор, но остановиться не могла, одна волна настигла другую. — Тот, кто любит, тот и ревнив. Без этого нет любви, настоящей любви. Теперь представьте себе, что вы так влюблены, что ради нее готовы не задумываясь спрыгнуть с горы в это бушующее море. И вдруг вы получаете письмо, написанное ею другому, и она обращается к нему с теми самыми нежными словами, с которыми обращалась к вам...

— Не случилось ли это с вашим ревнивым супругом?

Рафаил это спросил, казалось Лине, с той же сухой деловитостью, с какой, очевидно, обращается к своим клиентам в юридической консультации.

— Откуда вы взяли, что муж у меня ревнивый? Может быть, наоборот. Не все ли вам равно, с кем это произошло? Представьте себе, что это произошло со мной.

— С вами?

У Лины еще была возможность отрицать это и, наверно, отрицала бы, но равнодушие, с которым Рафаил спросил, заставило ее ответить:

— Да, со мной. Да, я получила такое письмо от мужа.

Теперь, когда Рафаил Евсеевич уже знает, Лина могла ждать, что он сейчас спросит, почему, рассказывая, она так схватила его за руку? Но больше она ничем уже ему не покажет, что он первый, кому она доверилась. Не все, что она ему рассказала, она рассказала Лидии Андреевне и даже дочери. Конечно, Ира догадывается, что от нее многое скрывают, что то, что произошло, намного серьезнее, чем об этом рассказывала ей мать. Теперь Лина сама видит, что это намного серьезнее, чем она думала, когда вернулась к Генриху. Возможно, следовало показать Ире письмо, подготовить ее к тому, что может произойти в жизни, даже если человек искренне влюблен, как был влюблен Генрих, уверяющий и сейчас, что любит ее, как и раньше. Но почему она рассказала обо всем почти незнакомому человеку, Лина объяснить не могла. Рафаил молчит. Не воспринимает ли он ее рассказ о себе как обыкновенную жалобу, с которой приходят к адвокату посоветоваться: подать или не подать в суд и заодно уже просить его быть ее защитником на суде? Она ему сейчас все это выскажет.

— Я понимаю, — начала Лина, не открывая глаз от ревущих волн, наступающих на обрывистый берег, — то, что я рассказала, вас мало занимает, потому что не имеет отношения к адвокатуре. Это скорее относится к прокуратуре.

— Ошибаетесь. — В серых глазах Рафаила блеснул яркий отсвет луны. — То, что вы рассказали, не относится ни к тому, ни к другому. Я не вижу здесь виновного. В чем заключается вина вашего супруга? В чем?

Лина перевела свой взгляд с бушующего моря на Рафаила:

— Вы это серьезно спрашиваете?

— Мне думается, что мы с вами все время разговариваем серьезно. Ну, скажите, Лина Самсоновна, в чем его вина? В том, что он не был вам верен?

— Вы считаете, что в наше время это уже не вина? Это вы хотели сказать?

— Это никогда не было виной. Послушайте меня, смотрите на жизнь проще, легче и проще.

Лина почувствовала, как рука его приближается к ней, и она отодвинулась. От его мягкой, теплой руки, помогавшей ей раньше взбираться по крутизне, теперь повеяло холодом. Она закричала бы, прикоснись он к ней. Лина не переносит холода.

Рафаил, словно догадавшись, что она сейчас думает о нем, положил руки на перила беседки и спросил:

— А как поступили вы? Что вы не развелись, это я вижу. А может, кто-нибудь другой уже надел вам обручальное кольцо? Смотрите не рассказывайте этому человеку о том, что произошло с вами, если не хотите, чтобы подобное повторилось сызнова. История, не забывайте, часто повторяется, и не всегда как фаре. Или думаете, что второй муж будет чем-то отличаться от первого? Он просто будет более осторожен, не так рассеян с адресами на конвертах.

— Знаете, — сказала Лина, вставая, — я начинаю вас бояться. Кто вы? Я впервые встречаю человека, который все подвергает сомнению, никому не верит, ни во что не верит, не верит даже в любовь.

— Ошибаетесь. Прикажите мне спрыгнуть с обрыва в это бушующее море, и увидите — верю я или не верю! Но любовь не служение одному богу, это язычество, а язычники не знают единого постоянного бога. Они служат одновременно нескольким богам. Что вас так удивило в письме вашего мужа? Что вы не были у него единственной? Разве есть на свете мужчина, который поклонялся бы всю жизнь одной богине, а женщина — одному-единственному своему богу? Я таких еще пока не встречал. Милая, человек уж так создан, что не может всю жизнь обходиться лишь одним богом. Вам, женщинам, возможно, это трудно понять. Среди вас встречаются такие, которые всю жизнь остаются верны своему единственному богу, но не потому, что они этого желают. Они вынуждены. Хотите возразить?

— Нет, нет, продолжайте.

— А что, собственно, могли бы вы мне возразить? — продолжал Рафаил. — Ну разве что приведете себя в пример: мол, вы об этом не знали. Но оттого, что мы с вами сейчас закроем глаза, луна не исчезнет. Вы просто не хотели это знать, как не хочет знать мужчина, что то же самое, что позволяет себе с другой, может случиться и случается с его женой. Теперь, я думаю, вы больше не принадлежите к тем женщинам, которые продолжают внушать себе, что их мужья исключение. Так же как я, скажем, давно не принадлежу к мужьям, которые думают, что их жены не похожи на других.

Рафаил говорил это как бы бравируя. Лине казалось, что и от нее он требовал того же — никому ни в чем не верить, никто ей ничем не обязан и никому она ничем не обязана!

— Пора, — сказала Лина. — Уже поздно. Let us go[9].

— Вы говорите по-английски? — спросил Рафаил и, кажется, обрадовался этому.

— Инженер в наше время, — ответила Лина, — где бы он ни жил, не может обойтись без русского и английского языков. Английским я владею свободно, но, конечно, не так, как родным.

— Если ваш избранник тоже владеет английским, я уверен, объяснение в любви произошло на английском.

Лина удивленно повернула к нему голову.

— Почему вы так думаете? Вы объяснились с вашей женой в любви по-английски?

— Нет, мне этого делать не пришлось. Моя жена, кроме, «love you»[10], которое она к тому еще не отличает от «like you»[11], ничего по-английски не знает, хотя два года училась в политехническом институте. — Они опять подошли к самому краю обрыва. — Знаете, что я заметил, — продолжал Рафаил Евсеевич. — То, что трудно порой произнести на родном языке, нередко легко произносится на чужом. Поэтому, очевидно, влюбленные, не знающие иностранных языков, чаще всего молчат. Тем, что вы знаете английский, вы мне помогли. Не люблю оставаться в долгу: вы доверились мне, я доверюсь вам. На чужом языке мне это будет легче. Надеюсь, что после этого вы не станете меня винить, что я, как вы утверждаете, ни в чем и никому не верю.

Сражение прибоя с отвесным каменным обрывом, вставшим у него на пути, становилось все ожесточенней. Прибой словно смеялся над тем, что говорил Рафаил. Но когда Рафаил стал ей рассказывать, что однажды, совершенно случайно, увидел, как его жена вошла в гостиницу с незнакомым, и он, Рафаил Евсеевич, несколько часов простоял на морозе, так и не дождавшись ее, — сражение волн с обрывом не показалось Лине уже таким свирепым. Он слишком верил своей жене, чтобы усомниться в ее верности, но когда он спросил ее, где она была так поздно, и она ему ответила, что у подруги, и если он не верит... И так расплакалась... Нечего удивляться, что он ей поверил. Он поверил потому, что хотел в это поверить. Да, хотел. Ради этого даже придумал некое оправдание для нее: он мог засмотреться и не заметить, как она вышла из гостиницы и свернула в переулок к своей подруге.