На низкой сцене, у длинного стола, застланного красной скатертью, сидел Липа и без устали звонил в колокольчик. Возле Липы стоял молодой человек в очках. Он отвечал на вопросы, сыпавшиеся со всех сторон. Липа придвинул большую лампу-молнию к себе поближе и смотрит теперь прямо в сторону Цали. Он, очевидно, заметил его. Чего доброго, Липа, не спросившись, даст ему слово. Но что он, Цаля, может сказать? Он покуда сам еще не разобрался, зачем нужно оставлять местечко и ехать бог знает куда. За деньги, израсходованные на такое путешествие, можно было бы здесь же, на месте, построить завод и обеспечить всех работой. Непонятно также, зачем это нужно всем становиться земледельцами, почему не рабочими? Иоэл вот уже второй год на Херсонщине, а все скучает по родным местам.

Стоя так, опершись о стенку в переполненном зале, Цаля вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Он повернул голову и заметил у дверей белокурую девушку с мальчишеской стрижкой. Словно боясь, что она может внезапно исчезнуть, он ринулся к ней, чуть не крикнув во весь голос: «Фрума!»

Они вышли во двор.

— Вы приехали вместе с ним? — спросила его растерявшаяся от неожиданной встречи Фрума.

— С кем?

— Ну, вот с этим вербовщиком.

Неужели Фрума, дальняя Динина родственница, тоже подсказывает ему, как и Ханця, чем он должен объяснить свое внезапное появление в местечке? Или она и вправду не догадывается, что привело его теперь сюда из далекого Ленинграда?

— А я подумала, что вы тоже вербовщик, — повторила Фрума, отойдя подальше от раскрытых окон. — Вы давно приехали?

— Только что с подводы.

— Значит, еще никого не видели. — Цале показалось, что Фрума обрадовалась. — И долго пробудете у нас?

— Сам не знаю. Если попадется подвода до станции, может, уеду еще сегодня. — Он осторожно взял ее под руку. — Вы кого-нибудь ждете? Нет? Тогда давайте прогуляемся. В Ленинграде теперь глубокая осень, а у вас еще лето в разгаре.

Фрума понимала, что он звал ее прогуляться не для того, чтобы она ходила молча. Как только они вышли из клуба, она почувствовала, что ему нужно спросить о чем-то очень для него важном, но он не знает, как и с чего начать, и ее не удивило, что начал Цаля с вопроса, не собирается ли и она уехать.

— Пока нет, — ответила Фрума, — но, наверно, мы тоже уедем.

— И вы не будете скучать по местечку?

Она посмотрела на него своими светлыми близорукими глазами:

— Как можно не скучать по дому? Буду, конечно. Но дома делать нечего.

— А раньше?

— Когда раньше?

— Ну, когда я здесь был. Позапрошлым летом у вас, мне кажется, тоже не было ни заводов, ни фабрик, однако никто не уезжал. Все сидели на месте.

— Вам это только казалось. Тогда тоже уезжали. Но, конечно, не столько народу. За два года у нас многое изменилось. Всюду за эти два года многое изменилось. Вы узнаете этот дом? Теперь здесь живет Липа.

— Я знаю.

— Вы уже видели его?

Почему Фрума так испугалась, почему с такой странной тревогой спросила, не видел ли он Липу? Он был рад, что может ей ответить:

— Нет, мне сказал подводчик.

— Файтл?

Каждая звездочка на той полоске неба, что висела над улочкой, была ему так же хорошо знакома, как вот эти ступеньки у заднего крылечка Дининого дома, как этот домишко, что напротив, с привалившимся к нему полуразрушенным сарайчиком, как одноэтажный кирпичный домик местного фотографа под холмом и церковь с позолоченным куполом на холме.

У заколоченных кузниц по ту сторону мостика их встретил смешанный запах ночного осеннего леса и лениво текущей зеленоватой речушки.

— Как быстро летит время, — сказал Цаля, притрагиваясь рукой к каждому шоссейному столбику, — кажется, только вчера мы гуляли тут втроем, и вот прошло уже почти два года.

— Неужели уже два года? — переспросила Фрума, и, как бы доверяя ему тайну, которую, кроме нее, никто здесь не знает, она тихо, чтобы можно было тут же отказаться от сказанного, проговорила: — Она недавно была здесь.

— Знаю.

Фрума остановилась.

— Мне рассказывал балагула. Она приезжала, говорил он, навестить могилу отца.

— Что еще рассказал вам Файтл?

— Он рассказывал о ее муже.

— Здесь она была одна. Мы с ней гуляли весь вечер... — И тихо, все еще колеблясь, сказать или нет: — Она спрашивала о вас, были ли вы здесь.

Цаля крепче прижал к себе Фрумину руку и замедлил шаг, часто останавливаясь, словно дорога шла в гору.

— Откуда она взяла, что вы должны здесь быть? — еще тише спросила Фрума, сворачивая к речке, расшумевшейся в вечерней тишине. — Она просила меня передать вам, если я вас когда-нибудь встречу, что она никогда никого так не будет любить, как любила и до сих пор любит вас. — Фрума посмотрела на него, словно спрашивала: «Где вы были две недели назад? Ах, если б вы приехали две недели назад!..»

Теперь, когда он знает, что и Дина всего две недели тому назад бродила по этому шоссе целый вечер, что и ее привела сюда та же тоска, ему не о чем больше расспрашивать Фруму. Только одно ему еще хотелось бы узнать — крикнула ли и Дина, подойдя к лесу: «Цаля!» И так же ли громко прокатилось эхо над вершинами деревьев, отдаваясь по всему лесу?

— Она не виновата.

Это Дина просила ему передать? Или сама Фрума, которая когда-то не оставляла их ни на один вечер вдвоем, только что придумала оправдание для Дины, чтобы она осталась для него такой же, как тогда?..

— И если хотите знать, Этл тоже не виновата, — продолжала Фрума, останавливаясь у речки. — Я, например, ни одной минуты не верила в то, что вы женитесь на Этл, хотя все считали вас ее женихом. Этл сама и пустила этот слух. Она мне потом говорила. Она еще и теперь думает, что Дина не была бы счастлива с вами, и не жалеет, что своим внезапным приездом из Ленинграда и рассказами о ваших с нею ленинградских встречах отдалила от вас Дину. Она не отрицает, что добивалась этого. Но о вас Этл плохого слова Дине не сказала. И как она могла говорить плохо, если была в вас влюблена, да и теперь еще любит. Она сама призналась мне. Этл тоже была тут недавно. Что еще она мне сказала? Как ни любит она вас, но, разлучив с вами Дину, все равно не вышла бы за вас. Наши девушки так не поступают, а если и случается, то очень редко...

— Где живет теперь Дина? — спросил Цаля, бредя по колено в молочном тумане, стлавшемся по лугу.

Фрума не ответила.

Неужели он спросил так тихо, что она не расслышала? Он собрался было повторить вопрос, когда она отозвалась:

— Этого я не могу вам сказать.

Его не очень удивило, что Фрума ответила ему почти так же, как Ханця, и все же в этот раз у него перехватило дыхание, словно своим ответом Фрума отняла у него последнюю надежду.

— Это Дина вам запретила говорить, где она?

— Хотите знать правду? — Фрума всматривалась в него своими близорукими глазами и, не отводя взгляда, ответила: — Да, она. Ну, что это даст вам, если вы узнаете, где она? — И снова тихо, как бы доверяя тайну: — Вот если бы вы ее встретили месяца через два-три после того, как она вышла замуж... Вы удивляетесь, я понимаю... Ну да, конечно... Но если бы вы знали, как она вышла замуж...

Туман уже перекочевал с луга на шоссе, и оно напоминало собой сейчас разлившуюся реку. Заросшая тропинка, по которой они поднимались на шоссе, была совсем уже не видна.

— Все началось с того, что Этл тогда приехала вслед за вами. Теперь Дина знает, что вы тут ни при чем, но тогда... Нет, так полюбить может, кажется, только местечковая девушка... Если бы вы знали, как она вас любила, а кто любит, тот ревнив, а ревность, говорят, ослепляет. Но Дина слишком горда, чтобы показывать свою ревность... Вот она и придумала, будто ее посылают на несколько дней в село, и сама спряталась до вашего отъезда у своего троюродного брата, у Лейви. Но вы, может быть, подумали, что Лейви виноват? Нет. Наоборот. Вы как раз нравитесь ему, но Дина не из тех, кого можно легко уговорить и переубедить. Вот у Лейви она и познакомилась со своим будущим мужем. Это произошло вскоре после вашего отъезда.