— Какую ты по счету мажару везешь сегодня? — спросил Бенциан, натягивая на ноги запыленные башмаки. — Бригадир не нашел кроме тебя кого послать? Ложись, спи. Я отвезу мажару. Мне все равно надо сегодня в деревню.
И вот он едет домой. Спать ему, видимо, уже не придется. На рассвете надо быть в поле. Зато он сейчас увидит сыночка. А радость этой встречи омрачают тучи, затянувшие уже почти все небо. Мерцает так мало звезд, что их можно пересчитать. Уже и последние звезды исчезают...
— Отец!
— Двойрка?
Бенциан остановил мажару.
— Я несу тебе поесть. Мама послала...
— Зачем? Мы тут не голодны. И почему ты так поздно собралась? Ведь уже ночь...
Внезапная молния стремительно прорезала в нескольких местах небо и выхватила из темноты полосу скошенного поля. Совсем близко прокатился гром.
— Отвезешь мажару к молотилке. — Бенциан соскользнул с воза.
— А ты куда?
— Назад, в поле. Пока не пошел дождь, надо начать скирдование.
— Я же быстрее тебя добегу туда, отец.
— Ничего, ничего...
Отдав Двойрке кнут, Бенциан побежал. Через минуту она уже едва слышала звук его шагов.
Когда Двойрка въехала в деревню, на улицах и колхозном дворе уже не было ни одной живой души. Только монотонный стук мотора электростанции давал знать, что время еще до полуночи. В тусклом свете электрических фонарей, легко качавшихся на столбах, роем блестящих мошек кружилась полова, падая на еще не остывшую молотилку.
Остановив волов у освещенного тока, Двойрка отправилась искать председателя или бригадира — пусть дадут кого-нибудь в помощь, одной ей не разгрузить мажару. Проходя мимо конторы, где окна уже были погашены, она увидела на ступеньках крыльца сторожа Залмен-Иосю.
— Куда ты бежишь, дочка? — остановил ее Залмен-Иося.
— К председателю... Привезла мажару пшеницы, и некому ее разгрузить.
— Напрасные хлопоты — Лойфер еще вечером уехал в район, а Хаим Бакалейник теперь, вероятно, в степи. Видишь ведь, какое небо. — Сторож поднялся и туже затянул цветастый платок вокруг шинели. — Знаешь что, пошли...
— Куда?
— Мы, старики, уже ни на что, думаешь, не годны? Ты мне только подсоби взобраться на мажару, а дальше — не твое дело.
— Дедушка!
— Мы еще испытаем свои силы. Насколько, думаешь, я старше твоего отца?
Не дойдя нескольких шагов до тока, они застыли в удивлении — кто-то стоял вверху на мажаре.
— Эге-ге! — крикнул Залмен-Иося так громко, словно тот находился за версту. — Кто там опередил меня?
Двойра удивленно смотрела на человека, сбрасывавшего с мажары пшеницу. Смотрела и не верила. Ведь Мейлах в степи, как же он вдруг оказался здесь? Двойра почувствовала, что уши у нее пылают огнем, огонь охватывает лицо, шею.
Не будь здесь Залмен-Иоси, она влезла бы на мажару. Знал бы он, как она сегодня спешила к нему. Ради него простояла весь вечер у печи и пекла коржи, чтобы иметь предлог сказать матери: «Отнесу отцу свежеиспеченные коржи». И вдруг Мейлах здесь! Она стоит так близко, а он ее не видит.
Мейлах ее и впрямь не заметил — был уверен, что Двойрка теперь в степи. Так сказала ему Фейга. Она, как Мейлаху показалось, встретила его так, словно он явился отнять у нее что-то. Но, провожая к выходу, сказала:
— Может, подождете, Двойра, вероятно, скоро вернется.
На улице он увидел, как к току подъехала мажара. Уверенный, что это Шоэлка, Мейлах направился туда — спросить мальчугана, не встретил ли кого-нибудь в пути, не явился ли кто-нибудь с поля. У мажары никого не было. Запряженные волы, низко свесив головы, тяжело сопели. Воздух казался густым, полным тепла, шедшего от туч, готовых с минуты на минуту обрушиться на землю проливным дождем.
Быстро взобравшись на мажару и нащупав вилы, Мейлах стал проворно сбрасывать снопы.
Вскоре он забыл, зачем пришел сюда. Увлеченный работой, не заметил, как приблизились ночной сторож и Двойрка. И лишь когда Залмен-Иося вскочил на колесо и крикнул во весь голос: «Полегче там! Ведь Двойрка не успевает скирдовать!» — Мейлах увидел ее. Она собирала граблями рассыпанные колосья.
— Где же Шоэлка? — удивленно спросил Мейлах.
— При чем тут Шоэлка? Двойрка привезла мажару. Дай-ка мне, парень, руку.
Залмен-Иося вкатился в мажару.
— А ну, испытаю-ка я свои силы. — Старик поплевал на руки, двинул вилами, ухватил несколько снопов, перебросил высоко через голову и ударил Мейлаха по плечу: — Ну, каково? Еще годен?
Работа шла споро. Залмен-Иося пыхтел, но не отставал от Мейлаха.
— Конец молитве, и — аминь! — протянул нараспев Залмен-Иося, сбросив с мажары последний сноп, и спрыгнул. — Слышишь, Двойрка, если бы меня сделали бригадиром, я Мейлаха взял бы в свою бригаду, а если бы у меня была дочь, взял бы его в зятья. А отцу своему скажи: то, что я ему прошлый раз говорил, пусть забудет... Слышишь, дочка? Пусть забудет... Так-таки ему и скажи...
Как бы нечаянно Мейлах прикоснулся пальцами к руке Двойрки. Она руку не отняла.
— Реб Залмен-Иося, — проговорил Мейлах, видя, что тот собирается распрячь волов, — что вы делаете? Я же сейчас поеду назад, в степь.
— Кто поедет в степь? Не видишь, какой собирается ливень? Никуда ты не поедешь.
— Я ведь без увольнительной, реб Залмен-Иося... Вы же знаете, что такое солдат без увольнительной. — Он взглянул на Двойрку и твердо произнес: — Я должен ехать.
— Ну, раз должен, — развел руками Залмен-Иося, — другое дело. Дочка, сбегай к моей старухе и скажи, чтобы дала плащ-палатку. Я ведь, слава богу, полный солдат: один внук подарил мне шинель, другой — пилотку, третий — плащ-палатку... Ну, иди, дочка.
— Зачем? Спасибо, реб Залмен-Иося, я не боюсь дождя.
Сторож подставил небу лицо, руки и наконец заключил:
— Нет! Волов я тебе не дам. Ты на них не доедешь, и нечего пререкаться со мной. Я тебе волов не дам, — и старик принялся распрягать их.
— Дедушка, — вмешалась Двойрка, — на это, кажется, есть конюх.
— Когда нет Исроэла, я — конюх. И вообще знайте раз навсегда — в колхозе два председателя. Днем хозяин Менаше Лойфер, а ночью — хозяин я! Что?
Мотор электростанции вдруг замолк, и с наступившей тишиной опустился густой мрак, поглотивший фонари вместе со столбами, скирдами, сараями. Словно боясь потерять в темноте Двойрку, Мейлах, еще крепче сжав ее руку, шел, осторожно нащупывая дорогу ногами. Натыкался в темноте на выпряженные брички, на торчащие оглобли стоящих около домов водовозных бочек и прислушивался к прерывистому дыханию Двойрки. Он догадывался — она собирается сказать ему что-то очень важное и не знает, с чего начать. Когда они вышли на дорогу, Двойрка остановилась, высвободила свою руку и смущенно спросила:
— Отец ничего тебе не сказал?
— Нет. А что?
— Я ему рассказала, все рассказала...
Мейлах не видел, как под легкой косынкой дрожали ее плечи, но почувствовал это и не мог понять, что произошло.
— Двойрка...
Быстрым движением уклонилась она от его протянутых рук и, повернувшись к нему всем телом, вдруг произнесла:
— Уезжай!
— Что?.. Значит, выгоняют меня... Ну что ж, гоните...
Он ушел в густую тьму, но, еще не успев отдалиться, услышал позади себя торопливые тревожные шаги...
— Не надо... Не надо, — шептал Мейлах, гладя ее голову, — ну, не надо... Я понимаю, — он прижимался сухими губами к ее глазам.
Двойрка приникла к нему и молила:
— Тебе здесь трудно. Уедем. Зачем ты сюда приехал? Я еще никогда никого не любила, никого...
— Неужели нет для меня иного исхода, как уехать отсюда? — Мейлах спрашивал не столько ее, сколько себя.
— Никуда ты не уедешь. Не хочу, чтобы ты уехал, не хочу!
Она проводила его далеко за деревню, а потом долго стояла и прислушивалась к его удаляющимся шагам. На обратном пути ее нагнал дождь, мелкий теплый дождь, из тех, что, начавшись, долго не прекращаются. Но когда Двойрка уже лежала в постели и, полусонная, сызнова представила себе, как завтра вечером встретится с Мейлахом, резкая вспышка молнии расколола небо надвое, и вместе с громом в стекла ударили крупные тяжелые капли.
