Пайн не понимал, почему рейд идет не как всегда и откуда взялось недовольство обычно покорных посетителей бара. Вряд ли это понимали и сами недовольные, во всяком случае в их последующих рассказах единого мнения на этот счет нет. Джон O’Брайан, гей-активист, считал, что посетители бара восприняли рейд как акцию мэра Нью-Йорка, который перед переизбранием решил зачистить город от геев и потому велел полиции увеличить количество рейдов; Сильвия Ривера, только что бросившая проституцию продавщица-трансгендер, говорила, что все в баре были на взводе из-за состоявшихся в тот день похорон актрисы, певицы и гей-иконы Джуди Гарленд; журналист The Village Voice Говард Смит, пришедший к бару в начале рейда, считал, что на всеобщее настроение повлияли жаркая погода и полная луна; бездомные подростки просто устали жить в постоянном страхе полиции и уже достаточно выпили, чтобы потерять самообладание.

Один из них, Томми Ланаган-Шмидт, вспоминал, как стоял перед «Стоунволлом» и ждал, когда выпустят друзей. В отличие от других гей-клубов, расположенных в глубине переулков, «Стоунволл» находился на центральной улице района — довольно широкой Кристофер-стрит. Весть о том, что в клубе что-то происходит, быстро разнеслась по «гомосексуальному гетто» — посетители других баров да и просто местные жители стали подтягиваться к бару: кто-то из любопытства, кто-то — чтобы поддержать друзей, кто-то из солидарности. Когда к «Стоунволлу» подъехал автозак для погрузки арестованных, у бара собралось уже около тысячи человек. Томми говорил потом, что никогда не видел столько геев. Кто-то крикнул: «Свиньи, хотите взятку — вот вам» — и кинул монету, в следующее мгновение толпа начала закидывать полицейских мелочью.

Большинство очевидцев сходятся в том, что переломным моментом стала погрузка в автозак лесбиянки в кожаном мужском костюме. Полицейские выламывали ей руки, толкали и били, а она пыталась вырваться и просила сделать наручники послабее. Перед тем как ее наконец запихнули в машину, она успела крикнуть: «Что же вы стоите? Помогите мне!» В этот момент столпотворение превратилось в восстание. Вместо монет в полицейских полетели бутылки и камни. Сеймур Пайн под крики «Конец полицейскому произволу!» и «Мы — розовые пантеры!» спешно баррикадировался внутри бара. Джон O’Брайан, наблюдая, как полицейские прячутся, почувствовал прилив сил: «Я ненавидел полицию, но всегда боялся ее, а в этот раз я впервые увидел испуганных полицейских. Чернокожие протестующие убегали от полиции и протестующие против войны убегали от полиции, а полиция побежала от геев».

Примерно через час, на протяжении которого толпа безуспешно штурмовала «Стоунволл» (мафия хорошо подготовила бар к полицейскому штурму), к бару подъехали несколько автобусов с отрядами быстрого реагирования. Удивленные спецназовцы — «Педики никогда не протестуют!» — освободили Пайна и остальных полицейских из бара и начали разгонять толпу. Сделать это, однако, оказалось непросто: протестующие, многие из которых были местными, хорошо знали окрестности, стремительно делились на группы, рассеивались по переулкам и собирались вновь — выдавить их из района оказалось невозможно. Не сработало и оцепление: прямо напротив рядов спецназа геи плясали канкан и пели скабрезные песни. Иногда из толпы выхватывали случайных людей и избивали, но протестующие настолько перестали бояться полицию, что наваливались кучей и отбивали своих. Все это продолжалось несколько часов: так и не поймав ни одного протестующего, полицейские вынуждены были покинуть Гринвич-Виллидж. В этот момент геи осознали, что Кристофер-стрит теперь принадлежит им.

Ранним утром 28 июня 1969 года уставшие протестанты разошлись по домам, но Стоунволлский бунт на этом не закончился. Вечером того же дня многие его участники, не сговариваясь, вернулись в бар — его к этому времени слегка прибрали после ночного погрома, но алкоголь уже не продавали. Джерри Хуз, накануне танцевавший канкан перед колонной полиции, вспоминал, что вернулся потому, что, впервые почувствовав себя свободным, не хотел расставаться с этим чувством: «Мы боялись, что это закончится и все будет как раньше. Все были напряжены, все хотели продолжения».

Слух о «гей-революции» быстро разнесся по городу: в Гринвич-Виллидж стали стягиваться не бывавшие прежде в «Стоунволле» геи, сочувствующие гетеросексуалы и просто туристы. На стенах домов в тот же день появились надписи: «Запрет на алкоголь для геев кормит мафию и коррумпированных копов», «Кристофер-стрит принадлежит королевам», «Gay power!» В девять вечера, когда в районе собралось уже около 2 тыс. человек, приехали отряды полиции. В этот раз полицейских было больше и вели они себя агрессивнее: используя слезоточивый газ и жестоко избивая всех подряд вне зависимости от возраста, пола и сексуальной ориентации, за несколько часов они зачистили район. Несмотря на это, гомосексуалы и сочувствующие продолжали возвращаться к бару протестовать против дискриминации и полицейского произвола на протяжении еще четырех дней.

Почти недельный бунт в районе «Стоунволла» стал самой масштабной и продолжительной на тот момент акцией гомосексуалов. О нем написали The New York Times, New York Post, Daily News и The Village Voice. Аллен Гинзберг, пришедший к «Стоунволлу» в один из тех дней, верил, что на этом сопротивление не закончится: «Протестующие были прекрасны, они перестали выглядеть забитыми, как все педики несколько лет назад. В стране 10 % геев, и самое время нам заявить о себе». Веру Гинзберга разделяли многие.

Всеобщим воодушевлением попыталось воспользоваться общество Маттачине, призвавшее гомосексуалов объединиться под их крылом, чтобы единым фронтом отстаивать равные права. Но после «Стоунволла» их робкая «гомофильная» тактика и благочестивые пикеты больше не вызывали энтузиазма: вместо того чтобы скромно просить американское общество признать за гомосексуалами хоть какие-нибудь права, геи отныне требовали всех обеспеченных Конституцией прав. Пока члены общества Маттачине осуждали протестующих («Кидая камни в окна, двери не откроешь»), опасаясь, как бы новые геи-радикалы, поддерживающие кто Фиделя Кастро, кто «Черных пантер», не вызвали волну агрессии со стороны гомофобов, стремительно появлялись новые общества.

По аналогии с Национальным фронтом освобождения Южного Вьетнама возник Фронт освобождения геев, затем «Лавандовая угроза», Альянс гей-активистов, «Уличные трансвеститы-революционеры» — всего через год подобных обществ было уже больше тысячи. Они высаживали деревья в парке, который вырубили из-за того, что там собирались геи, организовывали дискотеки для гомосексуалов, митинговали у полицейских участков после очередных рейдов, осаждали редакции газет, отказывавшихся печатать слово «gay» (The Village Voice в итоге изменила свою политику), устраивали протестные акции во время выступлений мэра, искали жилье для бездомных геев, писали письма протеста в Американскую ассоциацию психиатров (спустя четыре года после Стоунволлских бунтов, в 1973 году, Ассоциация психиатров исключила гомосексуальность из перечня заболеваний), выпускали собственные газеты, пикетировали загсы.

Рейды и аресты продолжались, геев по-прежнему дискриминировали на работе, избивали и убивали, но из разрозненных гей-групп постепенно складывалась новая политическая сила. По-видимому, это ощущали не только геи, во всяком случае вскоре после «Стоунволла» федеральный прокурор США Томас Форан с горечью признал: «Мы проиграли наших детей сраной революции педиков».

О революции, впрочем, речи не шло: как часто бывает, на смену единству быстро пришла фракционность, на смену всеобщей эйфории — неспособность договориться друг с другом. Геи-марксисты спорили с чернокожими лесбиянками, геи-радикалы, поддерживающие «Черных пантер», — с трансгендерами. С трудом объединить их удалось лишь ради того, чтобы отметить годовщину Стоунволлских бунтов.

Отпраздновать годовщину Стоунволлского восстания придумал человек, ненавидевший «Стоунволл». Крейг Родвелл, несостоявшийся богослов и танцор балета и бывший любовник Харви Милка, не меньше полиции хотел закрытия мафиозных баров вроде «Стоунволла», которые наживались на том, что гомосексуалам больше некуда было пойти. Разбавленный дешевый алкоголь, антисанитария, отсутствие пожарных выходов, бездомные подростки, которых мафиози заставляют заниматься проституцией, и шантажисты, доводящие гомосексуалов до самоубийства, — всему этому Родвелл мечтал положить конец на протяжении тех многих лет, что состоял в обществе Маттачине. И все же, когда в ночь на 28 июня в «Стоунволле» начались беспорядки, он одним из первых прибыл на место и начал обзванивать редакции газет. Вид отказывающихся лезть в автозак гомосексуалов произвел на Родвелла неизгладимое впечатление — это он первым крикнул: «Gay power!» В течение следующих дней его мысли были заняты одним: он пытался придумать новую акцию, которая стала бы продолжением «Стоунволла».