Казалось бы, современное искусство навсегда изгнало нагое человеческое тело в любых ипостасях — и обнаженную натуру как главную академическую дисциплину, и ню как излюбленный жанр салона, и героическую наготу тоталитарного искусства — из живописи в область перформанса и видео. Лондонская школа с гордостью презрела это предубеждение: обнаженная фигура — едва ли не главный герой ее живописи. Точнее — голая фигура: лишенная какого-либо намека на красоту, подчас откровенно уродливая, больная, редко когда расслабленная, чаще напряженная, а то и бьющаяся в конвульсиях. Фигура, несовершенное тело которой служит органом восприятия такого же несовершенного мира.

Здесь, впрочем, тоже не было единства: Фрейд, Коссоф и Ауэрбах предпочитали по старинке работать с натуры, Бэкон, Китай и Эндрюс использовали фотографии — и собственные снимки, и образы, растиражированные в газетах, журналах, кино и рекламе. Однако они сходились в одном: тело — голое или одетое — у них всегда портретно, как будто между «фигурой в интерьере» и «портретом» стерлись жанровые границы. Как правило, мы знаем по именам всех их натурщиков — любовников Бэкона, жен, подружек, детей, друзей, тех, кто был вхож в мастерскую Фрейда, близких Ауэрбаха, Коссофа и Эндрюса. Ближний круг, на кого можно опереться и с кем устанавливается интимный, телесный контакт, единственная надежная связь в этой ненадежной жизни.

Адорно писал, что горы трупов и человеческого пепла, произведенные концлагерной индустрией смерти, лишают нашу историю культурного измерения и переводят ее в разряд истории геологической. Экзистенциалисты увидели в пейзаже после битвы «голого человека на голой земле», человека страдающего, сведенного к своему физическому естеству. Лондонская школа, осознавая экзистенциально-исторический масштаб своего предмета, возвращала лицо человеческому телу, изъяв его из обезличенной массы, — во всей уродливой правде, хрупкости и уязвимости.

Девушки в разноцветных балаклавах в момент появления видео из храма Христа Спасителя в представлении не нуждаются: это Pussy Riot — художницы-активистки-акционистки, играющие в панк-группу, любимицы столичных медиа. Они выступают на крыше троллейбуса и в витрине бутика, самый эффектный их выход — на Лобном месте, прямо напротив Кремля, с гитарами, дымовыми шашками и песней о том, как Путин, скажем так, испугался протестных акций. Они дают интервью, не снимая балаклав, продвигают неортодоксальную повестку — феминизм, экология, протест против гомофобии, мужского шовинизма и полицейского насилия; настаивают на собственной анонимности и неиерархичности — в группе нет лидеров и знаменитостей, участницы меняются одеждой и прозвищами, к цветовому и идейному коду PR может присоединиться каждая. Яркие, графичные фигуры в свинцовом московском пейзаже — это запоминается.

Акции Pussy Riot идеально ложатся в протестные настроения зимы 2011/12: одно из выступлений проходит на крыше спецприемника, где сидят задержанные после митинга 5 декабря Алексей Навальный и Илья Яшин, видео из ХХС появляется накануне акции «Большой белый круг», за день до акции президент Медведев встречается с лидерами оппозиции, в том числе с Немцовым и Удальцовым. Все это одна протестная волна — кто-то идет к президенту, кто-то на акцию в храм. Видео с панк-молебном сопровождается умеренными спорами в фейсбуке — нет, все понятно, но зачем же в церкви? — но в целом не вызывает у светской московской публики шока и трепета: смелые, на грани фола, арт-вторжения в городскую среду — уже проверенная временем традиция. На Лобном месте, где выступали Pussy Riot, когда-то Александр Бренер в боксерских трусах вызывал на бой Ельцина, тот же Бренер врывался в Елоховский собор с криком «Чечня!», группа «Война», несколько лет ходившая по краю уголовного законодательства и общественного вкуса, вообще доказала, что невозможного для акциониста нет. В конце концов, совсем недавно, 9 декабря 2011 года, активистки украинской группы Femen, раздевшись по пояс, протестовали перед тем же ХХС с лозунгом «Боже, царя гони». Появление Pussy Riot в храме закончилось относительно мирно — они даже не были задержаны полицией, а диакон Андрей Кураев в своем ЖЖ предложил накормить девушек блинами и выдать им чашу медовухи. В вечернем эфире канала «Дождь» акцию обсуждают уже в коммерческом аспекте — не принесет ли это группе дополнительные ангажементы в московских клубах.

Понятно, впрочем, что говорить о Pussy Riot как о музыкантах — это некоторое лукавство: их выступления проходят в стремительном партизанском режиме, невозможно даже подключить аппаратуру. Ну и вообще — их не получается пришпилить булавкой к доске и поставить на понятную полку, они неуловимы и ускользают от определений. Точно активистки, судя по всему, художницы, вроде бы музыканты — но если всерьез пристать к ним с вопросом «в чем ваше политическое кредо» или «что это за музыка», они тут же могут выскочить из навязанных им ниш: это панк, это «прямое действие», это продолжение феминистского рок-движения Riot Grrrl, это все вместе и сразу. Акция в ХХС ставит Pussy Riot в еще одну линию — антиклерикального искусства, уже вошедшего в конфликт с церковью и государством: выставку «Осторожно, религия!» в Сахаровском центре громят православные активисты, на кураторов следующей в этом ряду выставки «Запретное искусство» Андрея Ерофеева и Юрия Самодурова заводят уголовное дело за разжигание религиозной розни. При желании можно увидеть в панк-молебне и отклик на другой громкий сюжет — многокилометровую очередь к поясу Богородицы, которая выстроилась вдоль Фрунзенской набережной в ноябре 2011 года. Десятки тысяч людей, в основном женщин, сутками шли к храму, чтобы просить о чуде, — и вот еще несколько женщин добавляют к этому паломничеству свой постскриптум, в том же храме, обращаясь к той же Богородице. То ли разоблачая лицемерных церковных иерархов, то ли обращаясь с мольбой о своем невозможном чуде. А скорее, как часто бывает у Pussy Riot, — то и другое сразу.

Акция в ХХС могла бы стать лишь очередной главой в таймлайне московского акционизма — но настоящим произведением, с которым Pussy Riot входят уже в большую историю, оказались не 40-секундные танцы в храме и не ролик с невнятной резкой музыкой, а все, что случилось потом. Следственные органы срывают маски, которые заботливо охраняли интервьюеры: теперь известно, что Pussy Riot — это не абстрактные Шайба и Гараджа, а Надежда Толоконникова, Мария Алехина и Екатерина Самуцевич, их объявляют в розыск и заключают под стражу, быстро становится понятно, что им грозит вовсе не 15 суток за хулиганство, при том что даже противники Pussy Riot считают это более чем суровым наказанием. Силовая и пропагандистская машина обрушивается на них со всей возможной свирепостью: к масштабному следствию с постоянно продлеваемым сроком содержания в СИЗО (при том что у двух обвиняемых маленькие дети) подключаются телевидение c фильмами Аркадия Мамонтова о «кощунницах», за которыми стоит мировой заговор против России, отец Всеволод Чаплин и его ортодоксальные союзники, требующие сурового наказания для «врагов веры», православные хоругвеносцы, которые устраивают «молитвенные стояния» против Pussy Riot и жгут портреты участниц группы. По статье, которую вменяют обвиняемым, им грозит до семи лет лишения свободы — и понять, откуда такая свирепость, невозможно: строго говоря, во время акции участницы группы не произнесли ни одного слова, их появление в храме, каким бы неподобающим оно ни было, было за несколько секунд пресечено. В результате суд сам по себе превращается в сюрреалистическую «акцию» со ссылками на решения Трулльского собора, обвинениями в «бесовских дрыганьях» и осквернении хранящегося в алтаре гвоздя, упоминанием в обвинительном заключении «унижения вековых устоев РПЦ» и «психического расстройства, заключающегося в активной жизненной позиции». Это уже выглядит не как закон, что оказывается выше милости, — а как месть, которая попирает закон. Толоконникова и Алехина ведут себя на процессе исключительно мужественно, и сюжет, который разыгрывается в зале суда, очевиден — по крайней мере, для огромных толп сочувствующих, которые собираются у здания: на стороне обвиняемых — молодость, смелость, честность, на стороне обвинения — тупая карательная сила, которая, прикрываясь защитой православия (и собственно судом), пытается задушить свободу.