«Вот оно что! — догадался Иов. — Это же она, пока я в гумне спал, утречком сама подняла потоптанную коноплю!»
Иов вдруг сел возле стены и задумался.
Скверно, скверно он поступил! И жизнь у него скверная! Гнет спину бог весть на кого и зачем! Сил не жалеет, а толк какой? Никакого толку! Все тонет в отцовских сундуках. Сколько лет трудится, а ничего хорошего в жизни так и не видел. И не увидит. Даже если заживет, как отец, на большом наделе. Какая радость в этом? Всего будет в достатке, а радости никакой, только звериная страсть — иметь еще больше! Да еще какую там ему невесту подыщут? Он не царь, у него спрашивать не станут. Придется ли она ему по сердцу?
Третий год работал Иов на смолокурне, никогда ни о чем таком не думал, а тут вон как начал рассуждать! Как-то сами собой пришли эти мысли — подсказанные, нашептанные самой жизнью.
Иов живо, как наяву, представил себе Авдулю — вот бы кого ему в жены! Красивая, проворная, с черными бровями и ласковыми-ласковыми глазами. Да разве согласится отец на такую женитьбу? Где уж там!..
До сумерек Иов несколько раз выбегал из хаты и поглядывал на соседний двор: не покажется ли невестка старого Апанаса? Постоит, постоит и пройдется, еще постоит.
— Охо-хо! — вздохнет тяжко.
И все же дождался. Выскочила соседка с корытом: должно быть, пол мыла или белье стирала. Разгоряченная, раскрасневшаяся, глянула на Иова, сказала:
— Ага, стоишь?! Ну погоди же, я на тебя еще не такую порчу напущу! Ты еще у моих окон как привязанный ходить будешь! Ишь ведь как отхлестал! Еще и руки тебе скрутит, ровно то перевясло.
Иов не испугался; он знал уже, что это неправда. Еще раз вздохнул и, раздосадованный, поплелся в хату. Взобравшись на полати, долго ворочался с боку на бок и наконец заснул...
Ему показалось, что спал он очень долго. Вскочил — на дворе сумерки. Спохватился: нужно было идти на смолокурню, а отец с матерью не разбудили — забыли, видно. Мать молоко процеживает, торба с недельным припасом на скамье стоит.
— Охо-хо! Что же делать? — сказал Иов. — Почему не разбудили?
— А ты еще дома? — удивилась мать. — Мы думали, ушел давно. Не видать в потемках.
— Как же добраться? — почесал потылицу Иов. — На ночь глядя, да еще лесом... А не пойдешь — Ментуз другого на мое место найдет.
— Не Ментуз, а пан Монтух, — нахмурился отец. — Где это ты таких слов нахватался? Кто что сбрехнет — он тут же и подхватит! А ну отправляйся!
— Хоть бы огниво дали, тятя... — принялся просить Иов. — Ночь, темно в лесу. Волков нечем отпугнуть.
— Без огнива дойдешь, — отрезал отец. — Мне оно самому нужно.
Иов стал прилаживать за плечами торбу. Отец, видно, все-таки одумался — дал ему огниво, а потом и лучину с припечка.
— Волка вряд ли встретишь, — сказал он, — а вот рысь — на эту нарваться можно. Да и на медведя тоже. Чуть медведь — ложись, не дыши, притворись мертвым. Может, и не тронет, — поучал он Иова.
— Ладно, — ответил Иов.
Он вышел на улицу и быстро зашагал в дальний конец деревни, к песчаному холму, за которым начинался лес. Солнце уже село, быстро густели сумерки, звенела мошкара. Откуда-то принесла нелегкая запоздалого майского жука — бывает же такое в июле! Иов шел, не уставая бранить отца и мать, что не разбудили вовремя. Ишь как разленились на его гривенниках! Вспомнил отцовские советы, положил за пазуху лучину, зажал в руке кресало и трут. Подумалось, что лучше было бы вернуться и пойти утречком, едва начнет светать. Правда, на работу он опоздает, но если от Ментуха никого не будет, никто и не дознается — смолокуры не выдадут. Однако их тоже подводить не годится, свою работу на них сваливать. Не по-товарищески. И он решительно зашагал дальше. Едва дорога нырнула в лесную чащобу, под своды могучих елей, как взошел месяц. Теперь и вовсе уже не было смысла возвращаться.
Иов отмерял версту за верстой, то и дело поглядывая по сторонам. Шел он долго, крепко устал, вспотел и все время вытирал ладони — чтобы не намок трут. Дороги было самое малое часов на пять — и все лесом, самой глухоманью. Чем дальше шел Иов, тем гуще становился лес. Что-то вдруг закугукало в чаще. Иов остановился, прислушался. Снова ночную тишину вспугнул тот же звук. Сердце так и зашлось. Долго стоял, раздумывая, что бы это могло быть, и наконец сказал сам себе:
— Сова!
Пошел дальше. Впереди было самое страшное место — Гиблая гать. Она вела через болото, заросшее чахлым сосняком. В этом болоте и водилось больше всего волков. Медведю тоже случалось забредать сюда — клюквой лакомиться да с дикими гусями хороводы водить. Иов сжимал в ладони трут, снова и снова ощупывал за пазухой лучину, удивляясь самому себе: как это он один отважился пуститься в дорогу такою порой?! Нет, больше он никогда на такое не решится!
Шумели верхушки деревьев, перекликались совы, месяц поднимался все выше, заливая холодным светом лес, и вскоре Иов увидел первые низенькие сосенки. Тотчас под ногами захлюпала грязь, стал потрескивать хворост — начиналась Гиблая гать.
— Охо-хо! — вздохнул Иов и прибавил шагу.
Потом остановился, глянул назад — и чуть не обмер со страху. Из лесу на гать неторопливо выходила огромная черная собака. Вышла и встала на дороге. Шерсть на ней гладкая, словно прилизанная, а глаза по доброму цинковому половнику без ручки и горят синеватым огнем.
И руки и ноги отнялись у Иова. Однако он сделал через силу несколько шагов и оглянулся. Собака — тоже несколько шагов. Иов остановился — и собака ни с места. Тогда он попробовал достать из-за пазухи лучину. Но вот незадача — лучины там не оказалось. Раздумывать было некогда, и он сломя голову пустился наутек. Он бежал по гати; низкие сосенки, пни и кочки мелькали перед глазами, а вслед за ним, не отставая, бежала собака.
Гнилые пни светились в темноте, шумели кусты. Под ногами уже не хлюпало, начался сухой лес. Иов выбежал на поляну, оглянулся, увидел собаку и помчался еще быстрей.
Он часто дышал и вспотел так, словно только что вышел из бани. А собаке хоть бы что! И вот удивительное дело: она не бросалась на Иова, но и не думала отставать — все время держалась на одном расстоянии. К Иову стала возвращаться смелость, и он пошел обычным шагом. Собака тоже перешла на шаг. «Этак, глядишь, я и до смолокурни дойду, — размышлял Иов. — Мне бы только за дверь!..
Иов понемногу отдышался, ему стало легче. Однако он еще поубавил шагу, чтобы отдохнуть как следует. «А чего там! — рассудил он. — Она ведь меня не трогает!» И собака лениво плелась за ним, только глаза — щипковые половники — горели синим огнем. Тайком перекрестившись, Иов достал ломоть хлеба и позвал:
— Тютька, поди сюда — на!
Прыгнула собака, сверкнули под когтями огненные брызги. Схватила хлеб, съела. Вдруг нырнула Иову под ноги, и он мигом очутился у нее на спине. Волосы у Иова встали дыбом.
— Охо-хо! — вздохнул он и начал торопливо креститься.
— Не крестись — меня это не берет, — сказала вдруг собака. — Говори, куда везти?
— На смолокурню, — сказал Иов и уцепился за собачью шерсть, чтоб не свалиться.
— А может, еще куда-нибудь? — переспросила собака. — Подумай!
Задумался Иов. И верно, есть одно место. Давно собирался там побывать. Если сейчас же махнуть туда, так к утру и на смолокурню можно будет успеть.
— Тогда вези сначала к старой мельнице, что у нас за селом. Давно я там не был. Там, говорят, очень красиво ночью при луне, — сказал Иов.
— Быть по сему! — согласилась собака, а над лесом прогрохотал гром, хотя небо — это Иов хорошо видел — было чистое.
И собака помчалась, да так быстро, что все только мелькало по сторонам, а приглядеться толком, что-нибудь узнать было невозможно. Иов начал беспокоиться, что собака собьется с дороги и завезет не туда, куда нужно. Вдруг собака гавкнула, снова прокатился раскат грома — и Иов увидел старую, давно забытую водяную мельницу, прилепившуюся на берегу небольшой речонки у широкого плеса. Стены мельницы накренились от старости, окна были без рам, в помещении водились только мыши да крысы. Запруда на реке еще держалась, хотя доски и почернели от сырости. Творила были закрыты, и вода, широко разлившись, подступала к самой мельнице. Иов разглядел даже водяное колесо, все обросшее зеленой тиной. Где-то за запрудой река промыла новое русло, и оттуда доносился глухой шум. На поверхности воды играл синеватый свет месяца да цвели кувшинки.
