Это последнее чувство победило.
— Я пойду переодеваться, — объявил он, не трогаясь, однако, с места.
— Иди же, — легко согласилась женщина. — Иди. — Всё её внимание сосредоточилось на губах. Шамрая. Она почти обняла лейтенанта, ласково по-матерински поддерживая ему голову. Роман пил медленно, трудно. Каждый глоток отдавался острой болью в горле.
Эта сцена подействовала на Лиэрваля совсем неожиданно.
— Ты меня никогда так не поила, — закричал он. — Даже когда я болел!
— Иди в полицию! — спокойно сказала Пелажи, не глядя на мужа.
Лиэрваль сел на табурет, подозрительно взглянул на жену. Почему вдруг ей захотелось, чтобы он ушёл? То не соглашалась, а теперь, видите ли, гонит.
— Пей, мой хороший, пей, — приговаривала Пелажи, отлично понимая, чувства своего мужа.
Лиэрваль повертелся на табурете, устроился удобнее, каждым движением своим подтверждая твёрдость только что принятого решения, и сказал:
— Я никуда не пойду! Не надейся. В полицию сбегает Ивет. Где это она запропастилась, проклятая девчонка?
— В полицию я не пущу Ивет. Ты что хочешь, чтобы у неё женихов не было, чтобы о ней говорили: это та Ивет Лиэрваль, которая донесла в полицию на пленного? Ты можешь идти: о тебе на селе всё равно никто доброго слова не скажет. Иди, что ж ты расселся? — строго сказала Пелажи мужу и, обращаясь к Шамраю, заговорила нежно. — А ты пей, мой славный, пей.
Роман пил, и каждый глоток молока, как живая вода, возвращал ему сознание и силы. Он уже стал лучше различать голоса супругов, даже мог понять смысл их спора и одновременно всё сильнее ощущал боль от наручников.
— Раньше я считал, что мужчина и женщина, венчанные в церкви, — сказал Лиэрваль, — это одно целое. Ты же мать моих детей, ты моя жена! А сейчас вижу: никому нельзя верить.
— Иди в полицию, — не обращая внимания на тираду мужа, повторила Пелажи, поглядывая на дверь.
— Не пойду, — ответил Лиэрваль с раздражением. — Чего ради вдруг ты гонишь меня из собственного дома? И куда подевалась эта поганая девчонка? То весь день вертелась перед глазами, а то и след простыл.
— Она сейчас вернётся, — Пелажи налила вторую чашку и так же осторожно и по-матерински ласково попридержала левой рукой голову Шамрая, правой поднесла чашку к его губам.
— Ты думаешь, я не пойду? — в сердцах вскрикнул Лиэрваль. — Ошибаешься. Дойду! И не буду переодеваться, не на свидание иду. Так сбегаю. Месье ажан меня не осудит за мой вид, наоборот, похвалит за старание.
— Непременно похвалит, — Пелажи, скривив губы, усмехнулась. — Что ж ты сидишь?
Но Лиэрваль не мог подняться с табурета. Если бы жена возражала, протестовала, просила бы его остаться, он, наверное, давно бы побежал в полицию. А тут… Почему она хочет его выпроводить? Чтобы остаться с пленным? Э-э, нет! Дураки нынче все перевелись. Время не то.
Ревнивый и подозрительный Лиэрваль даже в таком невероятном случае видел покушение на его достоинство. И хотя измученного полуживого Шамрая никак нельзя было назвать соперником, хозяин не мог уйти из дома. Сам он отлично понимал, как глупо, больше того опасно тратить дорогие минуты, но сдвинуться с места был не в состоянии.
— Потерпи ещё немного… Выпей, ну выпей, мой хороший, — ласково звучал голос Пелажи.
Вдруг глухо стукнула калитка, послышались по двору осторожные лёгкие шаги. Лиэрваль, смертельно побледнев, вскочил с табурета, бросился к выходу.
— Доигрались, — прохрипел он. — Идут! Кто-то донёс. Мы погибли…
Он добежал до дверей, хотел уже щёлкнуть замком, но, сообразив, что запираться от полиции нельзя, метнулся к лестнице. Жалкое и растерянное его лицо выражало панический страх.
Двери распахнулись: на пороге комнаты показался высокий человек с чёрной, аккуратно подстриженной бородой, весёлая и дерзкая улыбка была на его полных губах. Из-за плеча чернобородого выглядывал молодой парень, такой же высокий, поразительно похожий на вошедшего, только без бороды. А ниже, из-под руки парня, смотрело озабоченное и встревоженное, но одновременно довольное собой, милое личико Ивет.
— Ты, Клод? — Ноги Лиэрваля подкосились, и он обессиленно опустился на скамейку. — Как ты здесь очутился?
— Я, как видишь, — всё ещё улыбаясь, ответил кузнец Клод Жерве, — Ивет прибежала, говорит, у вас объявился человек в наручниках. А разве это хорошо, когда они сковывают руки? Конечно, скверно. Вот я и пришёл.
— Ну погоди у меня! Выходит, это ты успела… Пропала семья! — со злобой прохрипел Лиэрваль, переводя взгляд на Ивет, и плаксиво запричитал: — Пропала семья! Не на кого положиться. Дочь родная, и та… Ну подожди, я с тобой ещё поговорю!
Это вывело из себя Патрика Жерве. Молодым задиристым петушком подскочил он к опешившему Лиэрвалю.
— Если вы хоть одним пальцем тронете Ивет, я сделаю из вас такое фрикассе, что и самому кролику не снилось. Это моя девушка…
— Вот, оказывается, какого родственничка посылает мне бог! Пропадите вы все пропадом! — в сердцах плюнул Лиэрваль.
Клод Жерве, не обращая внимания на разгневанного хозяина, подошёл к Шамраю, взглянул на наручники, покачал головой, сказал:
— Сальо!
«Сволочи» — Роман хорошо знал это слово.
— Ты откуда? — спросил кузнец.
— Рюс, — ответила за Шамрая Пелажи. — Разве не видишь? Вот, взгляни на воротник.
— Рюс! — воскликнул молодой Жерве.
— Всё равно кто бы он ни был — наручники надо снять, — сказал кузнец. — Пока эту проклятую сталь разобьёшь, семь потов сойдёт. Очень больно ему будет…
Чёрную, густую, будто из проволоки сплетённую бороду Клода Жерве уже тронула седина, прихватило словно лёгким морозцем. Был он крепко сколоченный, весь прокалённый жаром горна, хотя теперь в его кузне не так-то часто дышали беспокойные мехи. Кузнец Клод
Жерве уже давно стал автомехаником. И возле его кузни чаще останавливались машины, нежели лошади.
— Нужно сообщить месье ажану, — невнятно, сквозь зубы проговорил Лиэрваль: его била нервная дрожь.
— Ты тоже так думаешь? — кузнец обратился к Пелажи.
Женщина молчала. Она придерживала Шамрая за плечи, изредка проводила суховатой, натруженной рукой по его волосам.
— Ты меня хорошо знаешь, Жан Лиэрваль, — твёрдо выговаривая слова, словно молотком ударяя по наковальне, сказал Клод Жерве. — Мне шестьдесят три года, у меня пятеро сыновей, две дочки и восемнадцать внуков. Через три-четыре года мы с тобой породнимся, потому что этот негодник, — он кивнул на сына, — не выпустит Ивет из рук. И правильно сделает. Ивет — хорошая девушка, хотя и твоя дочь.
— Что ты этим хочешь сказать? — как ужаленный заверещал Лиэрваль. Он вскочил со ступеньки, подбежал к Жерве, его бледное, потное лицо, испуганные глаза выражали смятение.
— Только то, что ты слышал. Не кричи, не егози, я ничего не сказал худого: она всё-таки твоя дочь. Так вот, послушай внимательно: если ты заявишь в гестапо, меня, конечно, схватят и бросят в тюрьму и, скорее всего, расстреляют. Могут расстрелять или повесить ещё кого-нибудь из моих сыновей. Но всех Жерве им не уничтожить! Нас много. И последний или последняя, ты понимаешь своей бараньей башкой, последний или последняя из Жерве придёт и повесит тебя на перекладине, как шелудивого пса. Тебе это ясно? А теперь можешь идти в полицию.
Жерве старший отвернулся от Лиэрваля, будто тот и не стоял перед ним, в растерянности переминаясь с ноги на ногу. Взглянув на Шамрая, кузнец кивнул сыну:
— Патрик, помоги.
Патрик Жерве, гибкий и сильный, как молодой дубок, искоса посмотрел на Ивет, подморгнул ей, мол, не беспокойся, всё будет хорошо, потом подошёл к Шамраю, ласково обнял его за плечи, поднял с табуретки. Кузнец тоже шагнул к Роману, обнял его, и так, плечом к плечу, они не то повели, не то понесли Шамрая к дверям.
На пороге Клод Жерве остановился, обернулся к Лиэрвалю.
— И не переживай ты, истеричка! — Тёмные, по-молодому живые глаза кузнеца выражали презрение. — Ты ещё будешь хвастаться, рассказывая, как спасал пленного. Победа не за горами.
