— У тебя мания, ты просто помешалась на грандиозных мероприятиях! — Вячеслав Савчук пятернёй расчесал свою густую шевелюру. — Такой парад организовать под силу только райкому комсомола…

— Так что же делать?

— Уменьшить масштабы, из заоблачных мечтаний опуститься на нашу грешную землю. Взять пионерский отряд, прийти к инвалидам, поздравить их с Днём Победы, преподнести каждому по букетику, я уверен, они будут тронуты таким вниманием. И деньги на это у нас найдутся, профсоюз потрясём — даст…

— Профсоюз? — со страхом переспросила Майола.

— Конечно, профсоюз. Как я вижу, тебе эта мысль и в голову не приходила. А профсоюзная организация у нас здорово отстала. Я с ними сам поговорю…

— Отстала? Нет, не везде! — сказала Майола и вышла из комнаты, хлопнув дверью. Савчук удивлённо пожал плечами, дёрнула же его нелёгкая дать комсомолке Саможук это поручение. Вцепилась, как репей, и, видно, не отстанет, пока не доведёт дело до конца. У них у всех такой характерец, у этих монтажниц буровых коронок.

Девушка вышла из комитета комсомола и задумалась. В институтский профком она, конечно, зайдёт и деньги на цветы достанет. Но как всё это будет выглядеть? Приедут тридцать пионеров, допустим, даже сорок, подарят цветы, споют песни, почитают стихи, и всё? Нет, так не пойдёт! Она знает, что надо сделать. От личных переживаний комсомолки Саможук не должны страдать люди. Вместе с авиазаводом она организует настоящий праздник. А что касается личных чувств, то Майола сумеет сдержать своё сердце. Она поговорит с Лукой как с председателем цехкома. И только.

Да, она будет спокойно сидеть на знакомой скамейке, будто пришла сюда впервые и должна встретить совсем незнакомого представителя профсоюза авиазавода для того, чтобы договориться о совместном проведении важного общественно-политического мероприятия. Поймала себя на том, что, желая успокоиться, она подозрительно старательно выговаривает эти сухие, казённые слова, и заволновалась. А может, она просто хочет увидеть Луку? Ещё раз сурово, строго, как на исповеди, проверить свои чувства? Нет, ничего нет в твоём сердце, Майола, кроме желания порадовать инвалидов. Значит, нечего бояться этого свидания с Лукой. Иди!

К седьмому корпусу девушка подошла немного насторожённо. Ничего не изменилось здесь после того, последнего вечера. Похвалила себя за выдержку. Прежде всегда нетерпеливо ждала Луку, волнуясь и радуясь, а сейчас спокойно поглядывала на червяка-выползня, который медленно двигался но песчаной тропинке, — скоро придёт тепло, показались дождевые черви. А в седьмом корпусе гвалт стоит, как на базаре… В пятом тоже инвалида собираются в дорогу.

Однако засиделся, товарищ Лихобор. Сколько можно ждать? Сейчас она встанет и уйдёт, а в понедельник позвонит по телефону в цех.

Двери скрипнули, распахнувшись. Вышла няня, тряхнула какую-то тряпку и снова ушла. Ну, ещё совсем немножко подождём, две минуты… И тогда уж всё.

Лука вышел на крыльцо именно в тот момент, когда Майола собралась уходить: истекли две минуты дополнительного времени. Он остановился, взглянул на верхушки сосен, даже не заметив её, Майолу.

— Здравствуй, — как чужому человеку, холодно сказала Майола. — Я тебя жду. Садись, поговорить надо.

Лука взглянул, и его голубые глаза широко распахнулись, заполнились ярким светом… Что пришло к нему: счастье или горе? Нет, ни то и ни другое — профсоюзная работа.

— Ты, пожалуй, удивишься, — спокойно сказала девушка, довольная своим ровным голосом, — но я пришла по делу, потому что, к сожалению, не могу обойтись без твоей помощи. Речь идёт об организации праздника Победы для инвалидов. Наш институт может, конечно, отметить этот день, но не так, как мне хотелось бы, и не так, как того заслужили эти люди.

Лука молчал, а девушка говорила, деловито и продуманно, боясь остановиться: весьма опасной могла оказаться пауза в этой беседе.

Лихобор встал, и за ним, как нитка за иголкой, поднялась Майола, всё ещё не переставая излагать свой план проведения праздника. И тогда Лука неожиданно для самого себя сделал то, что давно надо было сделать. Сильными руками он обнял девушку и крепко поцеловал. И хотя Майола упиралась локтями ему в грудь, отворачивала своё лицо, больших усилий, чтобы преодолеть это сопротивление, не потребовалось.

— Ты нахал, пользуешься своей силой, — сказала она, когда Лука, задыхаясь, опустил руки. Тон разговора не изменился, она всё ещё развивала свои соображения о празднике Победы. — Я пришла по делу, и только по делу…

Лука обнял её и поцеловал снова, только на этот раз губы Майолы были где-то совсем близко от его губ… И девичьи руки, медленно поднявшись, обхватили его шею, замкнувшись в крепкое кольцо…

— Ни стыда в вас, ни совести, — вдруг донёсся с крыльца недовольный голос няни. — Лучшего места себе не нашли, вы бы ещё на Крещатик вышли.

Руки Майолы нехотя опустились. Медленно высвободилась она из крепких объятий Луки, взглянула на няню счастливыми влажными глазами.

— Бесстыдница! — Няня энергично выбивала веник о порожек крыльца. — Да в моё время девушка, попадись вот так кому на глаза, бежала бы без оглядки. А эта ещё и улыбается…

— Она моя жена, нянечка, не ругайтесь, — сказал Лука, не выпуская руки Майолы.

— Врёшь, парень, с жёнами так не целуются.

— А мы целуемся, — вдруг смело сказала Майола.

— О, господи! — Няня ушла, хлопнув дверью.

Знакомый дятел пробежал по сосновому стволу, остановился, вцепившись крепкими когтями в коричневатовлажную кору, прицелился, прислушался и, выбрав местечко, вдруг выбил клювом по сухому дереву длинную звонкую дробь.

— Подругу зовёт, — тихо сказал Лука.

— Жаль, не будем с ним больше видеться, — отозвалась девушка. — Будь здоров, дятел!

И птица словно поняла эти слова, в ответ раздалась ещё одна звонкая и радостная весенняя трель. И где-то далеко-далеко отозвался дятел таким же перестуком, а может, эхо донесло свой отголосок.

— Пойдём, — тихо сказал Лука. — В понедельник отец приказал принести зубило и молоток. Будем вырубать из стены твой портрет, только его он хочет взять в новый дом…

— У меня есть ещё несколько экземпляров журнала, проще вырезать.

За эти несколько минут всё изменилось и определилось в их жизни, а говорили они о пустяках — молотке, зубиле, портрете…

Нет, неправда! Не за несколько минут, всю жизнь шли они к этому вечеру.

И снова, как когда-то летом, Лука обнял девушку за плечи, и она прижалась к нему, будто спряталась под надёжным, тёплым крылом: от всякого лиха и беды хотел бы сберечь её Лука Лихобор. Его рука касалась плеч Майолы, как прежде, но чувство стало другим, и ещё не верилось в это сказочное счастье…

Медленно, медленно двигались они вдоль сумеречной улицы, переходили через освещённые перекрёстки, и снова исчезали в темноте, и молчали, только чувствовала совсем близко, рядом с сердцем, тревожное тепло, и, может, больше всего на свете боялись отдалиться друг от друга, разойтись, потерять это тонкое и хрупкое чувство.

В понедельник утром Феропонт Тимченко с лихорадочным нетерпением ждал Луку. Тот появился и, взглянув на него, Феропонт не узнал своего прежнего учителя. Всё изменилось в нём: навстречу Феропонту шёл лёгкой, уверенной походкой весёлый, ясноглазый молодой парень, очень похожий на Луку. Вроде бы его младший брат… Видно, что-то очень хорошее произошло в жизни Луки Лихобора. Вот и прекрасно. Феропонт от души рад за своего друга, именно друга. Он, Феропонт, уже не ученик, а Лука не наставник, они друзья и дружить будут вечно.

— Скандал в благородном семействе! — объявил Феропонт, подходя к Луке. — Здравствуй.

— Здравствуй. Какой скандал?

— Майола наша номер отколола. Я тебя предупреждал, что эта девчонка — сплошное легкомыслие. Теперь она показала себя во всей красе. — Феропонт торжествовал победу над своей незадачливой соперницей. — Ты понимаешь, позавчера, одиннадцать вечера — Майолы нет дома, двенадцать часов — тоже нет. Её мамаша звонит в «Скорую помощь». Час ночи — нет, два — нет! И даже не позвонила! Представляешь, характерец. Наши предки и без того имеют с нами немало хлопот, уж позвонить-то выбрала бы время! Наконец, Пётр Григорьевич, уважаемый папаша Карманьолы, не выдерживает и в третьем часу ночи звонит нам, будит моего предка, и генерал, естественно, развивает деятельность…