— Есть вопрос. Жив тот бородач?

— Потерпевший Тимченко пока ещё в больнице, но жизнь его вне опасности.

— Когда завод переходит на выпуск нового самолёта?

— Планируется на весенние месяцы.

— Есть ещё вопросы? — спросил Долбонос. — Нет? Спасибо, товарищ Гостев. Переходим ко второму вопросу — персональное дело Луки Лихобора. Слово имеет инженер по технике безопасности Василий Иванович Глущенко.

Лука почувствовал, как под его ногами твёрдый бетонный пол будто бы вдруг размяк, стоять стало трудно, пришлось плотнее прислониться к стене.

— Может, попросим нашего героя к столу? — спросил Гостев.

— А чего же, пусть выйдет, поглядим на него в полный рост, — басом выкрикнул Лавочка.

— Пускай выйдет, — послышался ещё чей-то голос.

— Товарищ Лихобор, прошу к столу, — попросил Долбонос.

Первый шаг оказался самым трудным. «Как хорошо, что этого позорища не видит Майола», — подумал Лихобор, сам удивляясь, почему появилась именно эта мысль. Ватные ноги переставали слушаться, они погружались в пол, как в горячую густую смолу.

— Держись, не тушуйся! — раздался бодрый дружеский голос откуда-то из середины зала, и странно, вдруг прибавилось силы. Лука другими глазами глянул на утомлённых работой, пропахших машинным маслом и потом, одетых в лёгкие рабочие спецовки людей. Он знал здесь каждого, и все знали его. Чего же ему бояться? Ответственности? Да, он виноват и готов ответить за свой проступок.

Лука свободно сделал последние десять шагов и остановился возле стола. Посмотрел на Гостева. Начальник цеха, нахмурив брови, отвёл глаза: даже глядеть не хочет на Луку Лихобора. Ещё бы! Все так старались, а теперь им только улыбнулось честно заработанное первое место, и виноват в этом он, Лука Лихобор. Есть отчего сердиться…

— Садись. — Долбонос указал на стул. — Прошу, товарищ Глущенко.

— В связи с тем, что оратор я не очень-то выдающийся, — начал инженер, — для удобства прошу разрешения зачитать акт комиссии, а вы сами сделайте выводы.

— Сделаем, — охотно отозвался спокойный бас откуда-то слева от Лихобора.

Горегляд посмотрел в ту сторону. Не нравилось, ох, как не нравилось ему настроение собрания. Какую угодно неожиданность могут преподнести эти иронически улыбающиеся ребята…

— Акт! — по-ученически чётко объявил Глущенко и начал читать.

Читал он не спеша, осветил обстоятельства появления в цехе Феропонта Тимченко, потом монотонно, как дьячок над покойником, перечислил членов комиссии, назвал фамилию и адрес пострадавшего, чуть повысил голос:

— Пострадавший Тимченко приблизил свою бороду длиною в двести восемьдесят три миллиметра…

— Двести восемьдесят три миллиметра? Ого! — переспросил кто-то и весело рассмеялся.

— Товарищи, прошу внимания, — строго сказал Долбонос. — Пожалуйста, товарищ Глущенко.

— …приблизил бороду длиною… — снова начал Глущенко.

— Ха-ха-ха! — не выдержал на этот раз кто-то из сидевших возле окна.

— …приблизил бороду… — повторил смущённый инженер.

И вдруг голос его потонул в громком хохоте. Красный уголок смеялся: уже не сдерживаясь, открыто, весело и беззаботно, словно радуясь тому, что есть повод для веселья. И драму как ветром сдуло: была — и нету.

— Товарищи! Товарищи! — крикнул Долбонос, но голос его затерялся в весёлом гомоне.

— Товарищи! — Гостев безуспешно пытался утихомирить зал.

Горегляд молча смотрел на смеющихся людей, понимая, как трудно смирить вырвавшуюся из-под контроля стихию.

Лука Лихобор понурил голову, боясь поднять взгляд.

— Товарищ Глущенко, пожалуйста, ваши выводы, — спохватился Долбонос.

Расстроенный инженер принялся искать свои очки, сунул руку в один карман, в другой, потом, нечаянно обнаружив их на своём месте, окончательно смутился и вновь повторил:

— …приблизил свою бороду к…

Смех, взорвавшись, как бомба, снова потряс стены красного уголка, и Горегляду показалось, что с потолка посыпалась штукатурка.

— Давай, Глущенко! — легко покрывая смех всего зала, раздался всё тот же мощный басовитый голос. — Посмеялись, ребята, и хватит.

Инженер, торопясь, дочитал акт.

— Какие предложения администрации? — спросил Венька Назаров.

— Лишить премии, права иметь учеников, обсудить вопрос на собрании и объявить выговор.

— Кто просит слова? — спросил Долбонос.

— Я, — прозвучал знакомый бас, и к столу вышел Евдоким Бородай, высокий, седой фрезеровщик с третьего участка. В заводской газете не раз писали о династии Бородаев. Отец Евдокима работал здесь ещё при царизме слесарем в военном авиаремонтном парке и был знаком с самим Нестеровым, автором «мёртвой петли», лётчиком, первым в истории войн пошедшим на таран. Самолёт для Нестерова ремонтировал отец Евдокима — Филипп Бородай, в семейном альбоме сохранилась фотография: Бородай и Нестеров стоят возле лёгкого, похожего на большую фанерную этажерку биплана. Евдоким Бородай был вторым поколением династии, третье — Александр Бородай, который работал здесь же, начальником семнадцатого цеха, четвёртое — Володька Бородай, ученик клепальщика в восьмом цехе, пятого поколения ещё не было, но никто не сомневался, что скоро появится и оно — таким ловким и бравым сердцеедом был этот Володька!

— Я прошу слова, — веско сказал Евдоким и припечатал своей тяжёлой ладонью стол президиума, — хватит смеяться, вы, лоботрясы! Повеселились и довольно. О Луке Лихоборе речь пойдёт. Виноват он? Виноват. Если тебе ученика дают, неважно какого — с бородой или с косами — всё равно, будь бдительным. Молодо-зелено, неопытный ещё. Всякое может случиться. Первым делом обеспечь ученику полную безопасность.

— Я не успел, — сказал Лука.

— Должен был успеть. Твой Феропонт молодой ещё, издали видно, что глупый. Эта злосчастная борода и есть вывеска его дурости. Значит, должен был всё предвидеть. Правильно, ребята?

— Верно, — дружно отозвался красный уголок.

— Я тоже эту рыжую мочалку видел, но об опасности и не подумал. А должен был подумать. Я так скажу: ничего мы Лихобору записывать не будем. Посмотрите, вот он стоит, видно же по всему, доходит ему эта наука до сердца. Записывать не станем, но скажем и ему, и Гостеву, и Горегляду, и каждый себе пусть скажет: если уж взялся воспитывать молодое поколение рабочего класса, не забывай об ответственности.

— Не будет он, этот Феропонт, рабочим! — крикнул Венька Назаров.

— А это ещё неизвестно. Допустим, однако, что ты прав, всё равно, не он, так другой придёт. Обо всех надо думать. Я закончил.

— Кто ещё хочет выступить? — спросил председатель.

— Разрешите мне. — Борис Лавочка пробрался к столу президиума. — Ни в чём Лихобор не виноват. А начальнику цеха нужно сказать откровенно: пусть хорошенько смотрит, кого в цех принимает. Нам без премии сидеть не великая радость. Я согласен с Бородаем, ничего не будем записывать Лихобору.

— Так что же, по-твоему, благодарность ему объявить? — спросил Гостев.

— Нет, благодарить, конечно, не за что, — со своего места поднялся Валька Несвятой. — Премии мы лишились, а выводы нужно сделать правильные. Учеников ещё много будет всяких — и с бородами, и с гривами. И потому начальнику цеха верно заметили — пусть знает, что и он в ответе.

— А интересно, Феропонт — комсомолец? — хитро прищурясь, спросил Гостев.

— А какое это имеет значение? — Несвятой не смутился. — От того, что он не комсомолец, с нас ответственность не снимается. Я предлагаю закончить собрание, но объявлять выговор Луке не стоит, он и так этот случай долго не забудет.

— Будут другие предложения, товарищи? — вяло спросил Долбонос, которому почему-то вдруг разонравилось быть председателем.

— Одну минуточку, — перебил его Гостев. — Как вы думаете, — он окинул внимательным взглядом зал, — после этого случая может товарищ Лихобор оставаться председателем цехкома?

— А как вы думаете, товарищ Гостев, после этого случая вы имеете право оставаться начальником цеха? — спросил Валька Несвятой.