— Посмотри, какой корпус для нас отстроили! — крикнул Семён Лихобор, даже не поздоровавшись с сыном. — К Новому году переселяться будем.

На стене, на виду у всех висела большая фотография — высокий красивый дом, как сказочный дворец, сиял широкими, полными солнца окнами.

— Молодец наш главный врач, — продолжал отец. — В каждой палате повесил по такому плакату. Ты представляешь, насколько легче жить, зная, что о тебе думают, пекутся, не забыли! Этакое чудо нам отгрохали! Ты понимаешь, чудо!

— Понимаю, — глухо проговорил Лука; горло, как тисками, сжала спазма.

— Что с тобой? Ты не рад? Не веришь?

— Нет, почему же, верю. Дом и в самом деле чудесный.

— И все там будет, — отозвался лётчик. — И автоматические кровати на колёсиках с кнопками управления, это неважно, что рук нет, подбородком можно нажать кнопку… И лифты специальные… Сейчас, пока допросишься, чтобы тебя под сосны вынесли, язык устанет, а там механизмы. И парк — целых два гектара!

— Ну, может, не к Новому году, — заметил моряк, — прикинем ещё месяц-два. Подумаешь, два месяца — чепуха! Зато какая будет жизнь — палата на два человека! Вчетвером-то, конечно, тесновато, одному — с тоски пропадёшь, а с напарником — в самый раз. Каждый может себе выбрать соседа, а со временем, когда репертуар рассказов исчерпается, поменяемся местами.

— Это здорово! — сказал Лука, всматриваясь в фотографию. — Здорово!

Посмотри, какие сделаны плавные переезды с этажа на этаж. Вздумаешь поехать в гости к дружку — пожалуйста! Ты понимаешь, насколько интереснее станет жизнь? — не унимался лётчик.

— Понимаю, — с трудом выдавил из себя Лука. Вот, кажется, ко всему привык он в этом госпитале, а всё равно не может оставаться спокойным, когда люди находят радость на дне своих страданий.

— Новоселье устроим на высшем уровне, — весело планировал Семён Лихобор, — придёшь и обязательно приведёшь с собой девушку, хочу её посмотреть, какая она…

— Нет у меня девушки, — спокойно ответил Лука. — Вот чего нет, того нет.

— Нет? — удивился отец. — Двадцать семь лет, и нет девушки? Ты кто, монах, ханжа или, может, хворый?..

— Нет, я здоров, — ответил Лука и вдруг вспомнил Оксану, свою комнату, широкую тахту…

— Так почему же нет девушки? — настаивал отец.

— Была, не сошлись характерами.

— Бросила, гарбуза тебе поднесла?

— Не надо об этом, отец, — попросил Лука.

— А-а, она была замужняя, — догадался отец.

— Да. — Молодой Лихобор низко опустил голову. Продолжать этот разговор — легче повеситься.

— Не захотела уйти к тебе, семью бросить?

— Да, — согласился парень, удивляясь, как это отец угадывает правду.

— Ну, ничего, — мягко сказал старый Лихобор. — Её забудь, ищи другую. Внуков хочу увидеть перед смертью.

— Вот чего не обещаю в ближайшем будущем, того не обещаю, — уже смело проговорил Лука.

— Нет, обязательно должны ходить по земле маленькие Лихоборы, — стоял на своём отец. — И чем больше, тем лучше.

— Да, чем больше, тем лучше, — повторил Лука.

— А ты, оказывается, хитрый. Не всё мне рассказываешь.

— Не всё, — признался молодой Лихобор. — Есть на свете такие вещи, о которых и отцу родному рассказать трудно. Но ты не обижайся, когда-нибудь расскажу,

— Я знаю, — сказал отец. И оба замолчали. Молчание было долгим, но лёгким, не тягостным. — Как дела на заводе? — сменил он тему разговора.

— На новую модель скоро перейдём.

— Что это за самолёт? Когда начнёте осваивать? — Отец даже подскочил на своей кровати. — Ты у меня какой-то не очень догадливый… Такое событие, а он молчит!

— Это верно, не очень догадливый, — охотно согласился Лука. — А самолёт будет такой…

Три часа за разговором промелькнули, как одна минута, и Лука даже удивился, когда в палату вошла няня с ужином.

— Давай-ка, сматывай удочки, — сурово приказала она. — Кормить их буду.

— Обязательно в следующую субботу принеси мне фотографию нового самолёта. Не забудь, — приказал отец.

— Принесу, если разрешат:

Лука неохотно попрощался. Ему всегда был труден этот момент расставания, когда гасли глаза отца, покрываясь прозрачной, но хорошо заметной тенью тоски. Но на этот раз прощание вышло лёгким и весёлым.

Может, впервые за долгие годы покинул Лука палату, не ощущая боли в сердце. Вышел на деревянное крыльцо, посмотрел и удивился — на скамейке возле резных слегка подгнивших перил сидела девушка. Склонилась, уткнула локти в колени, ладонями подпёрла щёки. Сидит, смотрит на сосны перед собой, будто собралась ждать всю жизнь. Присмотрелся повнимательней: Карманьола сидит на лавочке возле седьмого корпуса и ко-го-то ждёт.

— Ты что тут делаешь? — весело спросил Лука.

— Тебя жду, — просто ответила девушка, поднимаясь со скамейки. — Мне необходима консультация. Ты близко связан с этими людьми, они твоя семья. Ты обещал мне подумать и ответить, как лучше поступить: привести сюда пионеров?

— Послушай, Майола, а тебя этот госпиталь, видно, задел за живое?

— Признаюсь честно: да, задел.

— К инвалидам приводить пионеров не следует, — сказал Лука и тут же вспомнил парторга цеха. Мысленно увидел его коротко подстриженные, припорошенные сединой усики, в которые тогда спряталась улыбка. Легко тебе, Лука, сейчас вести эту беседу. Жаль только, что не сам нашёл ответ, пока тебе ещё поводыри требуются.

Майола удивлённо взглянула на своего спутника, золотые её глаза вдруг потемнели.

— Не следует?

— К инвалидам нет. Пионеров нужно привести к героям Великой Отечественной войны, чтобы рассказали эти солдаты и офицеры о своих подвигах, чтобы в сердцах пионеров остались не образы несчастных людей, а героев — в форме, с погонами и при всех орденах, героев, которые спасли всех, нас с тобой, всю землю. Вот как нужно организовать.

Они долго молчали, идя рядом.

— Ну. вот мы и пришли, — сказал Лука.

— Куда?

— Ко мне. Это мой дом, я здесь живу.

Майола на минуту растерялась, потом обиделась. Что ж, выходит, она провожала этого самоуверенного парня? Не много ли чести? Взглянула на Луку, на его худое, уставшее лицо с заострившимися скулами и высоким лбом. Откуда она взяла, что он самоуверенный? Просто ему безразлично: с ней он идёт или один, дошёл до дома — и слава богу.

— Мне дальше, — сказала Майола. — Спасибо за совет. Завтра на центральном стадионе большие соревнования, я выступаю. Посмотреть не хочешь?

— Завтра? Вот жалость, — искренне огорчился Лука. — Завтра мы организуем коллективный выезд на Киевское море. Уху варить будем. Хорошо там. Что ж ты мне раньше не сказала, я бы на эти соревнования весь свой сорок первый цех привёл. У нас много молодёжи, спорт ребята любят. В следующий раз ты меня обязательно предупреди хотя бы за неделю.

Он говорил так, словно девушка стала частью его большого цехового хозяйства, и это раздосадовало Майолу.

— Не знаю, увидимся ли мы ещё…

— Увидимся, — сказал Лука, но и малейшего намёка на самоуверенность или хвастовство не было в его тоне, просто он считал вполне естественным, что теперь они увидятся в госпитале.

Девушка это ясно почувствовала и встревожилась: с нею ещё никто и никогда так не обращался. Наоборот, она всегда была окружена вниманием, восхищением, чуть ли не обожанием. Далеко не все знаменитые спортсменки хорошенькие. А Майола, без всякого сомнения, была и красива, и известна. А вот поди ж ты…

— Мне дальше, — сухо повторила она. — Будь здоров!

— Счастливо, — отозвался Лука, не уловив перемену тона в их короткой беседе.

Войдя в свою комнату, он сразу почувствовал: Оксана снова была здесь. Ничего не изменилось, всё по-старому, но плывёт в воздухе едва заметный аромат духов, и ошибиться невозможно. Она приходит, точно зная, что в субботу, в четыре, его наверняка не будет дома. Зачем? Хочет подчеркнуть, что в это время она могла бы быть с ним? А если и ей не так-то просто? Лука подошёл к окну, широко распахнул его. В комнату ворвался порывистый тёплый ветер, покружил и унёс с собой знакомый нежный аромат. Лука выглянул на улицу. Где-то далеко внизу, на тротуаре, мелькало яркое платьице Майолы.