Трофим и Семён не были друзьями, знали друг друга, работали почти рядом, вот и всё. Но разве мало примеров, когда просто знакомый, даже чем-то не совсем приятный тебе человек, после войны, в первый День Победы, вдруг становился лучшим другом. Почти так сложились отношения Лихобора и Горегляда. Нет, сам мастер не часто ходки в госпиталь: ограничивался двумя-тремя свиданиями в год. Не много требуется и внимания, чтобы человек, прикованный к постели, не чувствовал себя одиноким. Поздравления на Новый год, на Первое мая, в Октябрьские праздники. Посещения делегации рабочих в День Победы. Иногда небольшой подарок, что-нибудь вкусное: «Ребята вчера на рыбалке были, смотри, каких окуньков наловили! Ешь на здоровье». Не дорог подарок, дорога память. И какими драгоценными были для Семёна Лихобора эти подарки! Они дарили самое дорогое — право жить, убеждали: не забыли тебя люди, и ты, выходит, ещё работаешь на заводе — там у тебя сын.

А Трофим Горегляд всё своё внимание сосредоточил на сыне Семёна, на Луке Лихоборе. Он видел, как неумело взялся за профсоюзную работу молодой токарь. Поначалу попробовал поручить двум рабочим, студентам-заочникам, выпуск стенгазеты, и ничего из этого не вышло. Ребята просто отказались. Лука решил вызвать их на собрание, проработать, продрать с песочком. Горегляд остановил.

— Поищи других, — сказал он. — Этим ребятам не до твоей газеты, подбери им что-нибудь поинтереснее.

— Ну, этих охламонов ничего, кроме твистов, не интересует. Я их общественно полезными людьми хотел сделать.

— Говоришь, твисты? Вот ты и попробуй действовать по этой линии. Поручи им организовать школу танцев.

— Каких, современных? Этих сумасшедших?

— А почему бы и нет? Во-первых, танцев плохих не бывает, есть плохие танцоры. А во-вторых, почему увлечение танцами хуже увлечения рыбалкой, например, или спортом?

— Нет, Трофим Семёнович, знаем мы эти танцы! Сначала твисты, шейки, потом водка, а потом…

— А ты сделай так, чтобы эта школа работала не где-нибудь в подполье, а в клубе, у всех на виду. Устрой конкурс, премируй победителей. Понимаешь, руководитель должен быть гибким. Пусть человек занимается любимым делом, к которому душа лежит…

— К выпивке, скажем… — раздражённо сказал Лука и с удивлением взглянул на мастера. — Странный вы парторг, уж очень гибкий, как я посмотрю.

— Ну, это уж зависит… Понимаешь, есть вещи, в которых отступать нельзя ни на шаг. В вопросах нашей идеологии, например. Или выполнения планов. Здесь нужно быть твёрдым и беспощадным. Но есть вопросы другие, скажем, личные. Что плохого в том, что ты предложишь человеку работу по его вкусу? Прояви фантазию, пораскинь умом. Не хочешь школу танцев — создай фонотеку интересных звукозаписей.

— Опять будут те же шейки.

— Не только. Вот попробуй напиши объявление: «Товарищи Кравченко и Громов приглашают любителей музыки в гостиную клуба послушать их лучшие музыкальные записи». Если не соберёшь большого общества, не волнуйся. Придут человек десять, и то хорошо. А Кравченко с Громовым изменятся…

— Сразу объявят: долой шейки и да здравствует Бетховен?

— Нет, этого они, может, и не провозгласят. Но почувствуют ответственность. Понимаешь, ответственность артиста перед слушателем.

— Извините меня, Трофим Семёнович, но, право, вы какой-то странный: уж очень современный, парторг-модерн. И меня воспитываете, как первоклассника,

— Прямо скажем, пока неудачно, — засмеялся Горегляд. — Вчера лекция о международном положении сорвалась?

— Сорвалась. Народу собралось раз, два и обчёлся. Не интересуются, чёрт бы их побрал.

— А почему? Знаешь?

— Теперь-то знаю, лектор попался неважный. Оказывается, в прошлом году он в тринадцатом цехе читал, так уснули со скуки.

— Люди никогда ничего не забывают. Этому лектору придётся хорошенько мозгами поработать, чтобы не отпугивать слушателей.

— Я же не знал этого…

— Мы с тобой всё должны знать и ни о чём не забывать. А не знаешь сам, спроси товарищей, кто-нибудь непременно посоветует… — Горегляд совсем неожиданно спросил: — Отец-то как поживает?

— Если в его положении можно хорошо поживать, то значит, так оно и есть. — Лука отвёл потемневший взгляд от парторга, помолчал, потом, будто вспомнив о чём-то, спросил: — Как вы думаете, если в госпиталь станут наведываться пионеры… Плохо это или хорошо?

— Кто придумал?

— Да-а-а… одна девушка. Пионервожатая.

— Девушка? Твоя?

— Моя? — Лука искренне удивился, настолько не подходило его представление о Майоле к словам «моя девушка». — Нет, не моя. С меня хватит. Сыт по горло.

— Чем?

— Это сложный вопрос. Всем сыт. Так как же с пионерами?

— По-моему, неплохо придумано, — твёрдо сказал Горегляд. — Только не для того, чтобы они там палаты убирали или безруких инвалидов с ложечки кормили. Иначе надо всё организовать…

— Понимаю, — живо подхватил Лука, — это должны быть встречи с героями Отечественной войны. При всех орденах и медалях…

— Правильно, — сказал Горегляд, и глаза его, обычно строгие, неулыбчивые, потеплели.

Они сидели на лавочке возле входа в цех. Солнце палило нещадно, подбираясь к зениту. Высокие тополя тихо шелестели своими серебряными, почему-то всегда сухими листьями.

— Красивая всё-таки штука, жизнь, — сказал Горегляд.

— Не всегда, — думая об Оксане, заметил Лука.

Домой в этот день он вернулся поздно: не хотелось оставаться одному в четырёх стенах. Странно, как может меняться комната в зависимости от его настроения: то солнечная, когда на дворе бушует непогода, то хмурая, когда в окно бьёт солнце. Воспоминание об Оксане потянуло на Днепр, искупаться бы, почувствовать свежесть зеленоватой воды, увидеть, как на прозрачных песчаных отмелях, словно маленькие самолётики, стремительно проносятся красноватые рыбки. Поначалу хотел было сколотить небольшую компанию, пригласить Бориса Лавочку, Веньку Назарова, но и того и другого вдали тысячи неотложных дел, пришлось ехать одному, а это оказалось не так уж весело. Правда, знакомые нашлись тут же: две девушки с пищевого комбината, обе невысокие, на полненьких ножках, крепенькие, будто румяные, свежеиспечённые булочки. Задорные и симпатичные, смеются охотно, от души, при малейшем намёке на шутку. С ними легко и просто. Ни о чём не нужно думать. Когда пришли на пляж, одна побежала за мороженым…

— Кто тебе нравится: я или Люська? — спросила другая.

— И ты и Люська, — ответил Лука, весело рассмеявшись.

— Так не бывает. Нужно, чтобы какая-нибудь одна нравилась.

Прибежала Люська и привела с собой двух знакомых матросов из речной флотилии. Красивые ребята, ничего не скажешь.

— Счастливо вам, — одеваясь, сказал Лука.

— Не уходи! — крикнула Люська. — С тобой весело!

— Нет, мне пора.

Метро быстро перенесло его через весь Киев, но домой он ещё не пошёл. В душе звенел отголосок весёлого, как серебряный колокольчик, Люськиного смеха.

Заглянул в парк культуры и отдыха. Здесь много знакомых, есть с кем словом перекинуться. Что ж, он так и будет ходить один весь вечер? Вот пошла девушка из девятого цеха, парень обнял её за плечи, будто надёжно спрятал от всех. Он, Лука, тоже мог бы найти себе девушку, только об этом даже думать не хочется. Неужели навсегда отравила его душу Оксана? Хорошо, не будем о ней думать. Что сделано, то сделано. А назад, как известно, только раки ползают. И хватит болтаться по городу, иди-ка лучше домой.

Лука открыл дверь, вошёл, вымыл руки, зажёг газ на кухне, синим цветком вспыхнула горелка, поставил чайник, потом прошёл в комнату и остановился, встревоженный. Что-то произошло за время его отсутствия. Что именно, сказать трудно, но произошло. В комнате кто-то был. Нет, ничего не исчезло, ничего не сдвинуто, всё осталось на своих местах, и всё-таки здесь кто-то был, и Лука Лихобор знает, кто.

Плывёт в воздухе еле заметный, но для него единственный на свете аромат духов Оксаны, нежный и почему-то, как показалось Луке, немного грустный запах опавшей, увядающей листвы.