Учёные работали много десятилетий, но тернистый путь исследований был усеян разочарованиями. Потом на помощь пришёл счастливый случай, к которому, естественно, привели бессонные ночи, поразительная точность расчётов и дерзость риска.
А дальше всё стало по-будничному простым. Берут кусок графита, кладут в камеру, заливают определённым раствором, потом — давление в сто тысяч атмосфер, температура две тысячи градусов, и всё: графит не выдерживает, структура его меняется, и в результате получается кристалл алмаза. Так алмазы, утрачивая таинственность, превращаются в обычное сырьё для производства. И уже сидит Майола Саможук за своим столиком, а перед нею в мисочке алмазы, отсортированные, одинаковые, чуть меньше миллиметра, самые подходящие для буровой коронки.
Люди ко всему быстро привыкают, даже к исключительному. Нечто подобное произошло и с искусственным алмазом. Поначалу все ахали да охали, радуясь его рождению, а потом стали лихорадочно думать, как бы посноровистее да побыстрее запрячь его в работу.
Но загадочность алмаза всё же не исчезла. Каждый маленький его кристалл по-прежнему имел свой строптивый характер, и постигнуть эти капризы было дано далеко не всякому. Поставь кристаллик правильно, и он разрежет твёрдый гранит, как нож масло. Поверни его чуть-чуть — и он не царапнет даже булыжник. Если посмотреть в микроскоп, то поразишься, как щедра творческая фантазия природа. Может, потому и нет примет, по которым легко было бы определить наиболее сильную грань алмаза. Её можно только почувствовать, уловить интуитивно, как делает это художник, кладя на полотно свой последний, завершающий картину штрих.
Кажется, в работе Майолы Саможук нет ничего сложного. Берёт пинцетом алмаз, внимательно рассматривает его, немного подумает, повернёт, ещё посмотрит и потом осторожно опускает алмаз в неглубокую траншейку графитного кружала. Так же вдумчиво и осторожно один за другим обрабатываются остальные кристаллы, и каждый требует, чтобы поняли, разгадали его сокровенную сущность, выявили его силу и спрятали слабость. Потом графитное кружало поместят в печь, где пылает не обычное, а водородное пламя. Медный порошок, которым заполняется графитная траншейка, расплавится, потом застынет и намертво закрепит алмазы на своих местах. Коронка готова. Она опустится в земные недра и долго будет прогрызать твёрдые породы, добираясь до древнейших, таинственных пластов нашей старой многострадальной планеты.
В тот день Майоле попалось несколько алмазов, будто созданных самой природой для украшения, — маленькие восьмигранники, октаэдры. Их выгоднее поместить рядом с кристаллами неправильной формы, и вместе они будут работать, как дружная бригада, где каждый рабочий отлично понимает другого. Если бы кристаллики увеличить в тысячу раз, какой бы великолепной бриллиантовой диадемой стала бы эта алмазная коронка! Что ж, придёт время, и люди научатся делать не только мелкие, технического значения алмазы, но и крупные бриллианты…
Майола поймала себя на мысли, что, работая, тихо напевает какой-то детский, полузабытый, нежный мотив. Что хорошего произошло в твоей жизни, Майола Саможук? С чего это ты вдруг распелась?
Не так-то легко ответить на эти вопросы. Иногда непонятно, почему у человека неожиданно возникает хорошее настроение. Конечно, если копнуть поглубже, причина отыщется… Почему же всё-таки ты запела? Вроде бы всё идёт по-старому…
Неправда, не всё. В субботу ты была в госпитале и видела несчастных, обездоленных людей — инвалидов войны.
Значит, ощущение своей собственной молодости и здоровья рядом с этим страданием пробудило в твоём сердце радость? Может, да, а может, и нет. Случилось что-то хорошее, очень хорошее!
Уж не встреча ли с этим высоким, тёмно-русым парнем, который по субботам приходит к своём отцу, изменила твоё настроение? Нет, ничем не поразил твоё воображение этот токарь с авиационного завода. Правда, запомнилось худощавое, с чуть запавшими щеками лицо, да ещё высокий, нависший над синими глазами лоб. Ничего, конечно, особенного. Сейчас на заводах много встретишь таких парней. И имя у этого рабочего смешное — Лука… Да и у тебя у самой имечко тоже не из лучших…
Мысли промелькнули, исчезли, снова появились. Хорошее настроение всё-таки связано с этим «апостолом Лукой». Столько лет каждую субботу ходит к отцу! Если на свете существует верность, то это именно она и есть. И хорошее настроение — от встречи с ней… Да, удостовериться в её существовании всегда радостно… Двенадцать часов, перерыв. Ого, сколько она успела сегодня сделать, а до вечера ещё далеко.
Надо заглянуть в комитет комсомола и в конце концов решить: вести пионеров в госпиталь инвалидов или это непомерно тяжкая нагрузка на детскую психику?
— Послушай, а вообще — кто придумал всю эту историю с инвалидами? — спросил Майолу член комитета комсомола института Слава Савчук. — Мы тут что-то перегнули… Кто тебе велел идти туда?
— Ты.
— Я? Странно. Не припомню. А! — вдруг радостно воскликнул он. — Это же нужно было отчитаться перед институтским бюро ветеранов войны, как мы ведём работу в подшефном госпитале. Только, честно говоря, я не так представлял себе шефскую работу. К решению этого вопроса следует подойти диалектически..» — Савчук недавно защитил кандидатскую диссертацию и потому теперь все вопросы любил обосновывать научно. — Да, — сказал он, — нужно посоветоваться в пединституте и с пионерским отделом ЦК комсомола. Чего доброго наломаем дров и нанесём непоправимый ущерб детской психике. Вообще-то там бывают пионеры?
— Вроде бывают, но точно не знаю…
— Вот видишь, не всё выяснено. Пойди и узнай… А может… может, какую-нибудь другую форму шефства найдём. Вот ты только рассказала, а у меня — мороз по коже. А дети? Зачем их туда водить? Их на радостных, счастливых примерах надо воспитывать. Мы строим светлое будущее.
— Не было бы этих людей, думали бы мы с тобой сейчас о светлом будущем, как же… — сурово проговорила Майола.
— Чёрт, и это правда, — Савчук словно споткнулся, поправил очки на коротком, в веснушках, носу, пятернёй пригладил длинные чёрные волосы, которым мог бы позавидовать не только простой поп, но даже знаменитый дьякон из Владимирского собора, и добавил: — Вот не было у бабы хлопот… Ты права, мы им обязаны всем нашим счастьем… Но всё-таки посоветуемся с педагогами…
— Для меня этот вопрос уже решён. Знаешь, Слава, на одну минуту представь себя на той короткой койке… только на одну минуту…
Савчук передёрнул плечами.
— Страшная вещь, — совсем тихо сказал он. — Ладно, думай и решай, только осторожно.
— Хорошо, — твёрдо сказала Майола. — Я решу. — Тряхнула своими тёмно-медными волнистыми волосами и вышла из комитета комсомола.
На дворе стояло горячее и душистое украинское лето, и весь огромный институт твёрдых сплавов сам казался чудесным бриллиантом в тёмно-зелёной оправе садов и парков.
Всё есть на этом свете: и вот такие светлые, солнечными лучами пронизанные институты, где человек вступает на высшую ступень своего бытия, и госпитали инвалидов, где он опускается до самого дна горя и страданий, будто возвращается в пекло войны.
После посещения комитета комсомола хорошее настроение не исчезло, а, наоборот, усилилось, как-то определилось.
И снова началась работа, умная, тонкая. Рядом сидят такие же молодые девушки, работают, изредка перебрасываясь словами. Это и есть современный рабочий класс. Поразительно, какие в нём произошли изменения за полстолетия. Раньше такую девушку с её образованием и мастерством считали бы чуть ли не инженером. Быстро меняются представления о человеке, его способностях и возможностях. То, что сегодня кажется чудесным, фантастически совершенным, лет через десяток может стать малоквалифицированной, «чёрной» работой. Но всё равно машина никогда не заменит поэта, композитора, какие бы программы ни задавались её электронной памяти, не сможет понять она и алмазную грань, не сумеет собрать вот такую, внешне простую коронку, в действительности представляющую собой настоящее произведение искусства.
