Я говорю не только о своей матери, а вообще о матери, которая является душой Мира, её началом и бесконечностью, я говорю о матери каждого в отдельности и в целом, “чтобы глухое равнодушие или невнимание к ней на совесть камнем не легли”».

Написанное Расулом Гамзатовым о матери вызывало у читателей тёплые чувства, они узнавали в его стихах своих матерей, находили в них свои переживания. И присылали поэту множество писем, которые, в свою очередь, трогали и волновали поэта: «Мне пишут о матери, которая от имени сына сама сочиняет себе письма и показывает их соседям. А сын давно забыл о своей матери, о её существовании».

Гамзатов часто вспоминал, как только что вернувшаяся из космоса Валентина Терешкова ответила на вопрос иностранного корреспондента о самом любимом человеке:

— Мама!

Любой человек, тепло говоривший о своей матери, становился в глазах Расула лучше и добрее.

Яков Козловский перевёл стихотворение «Мама», которое и теперь остаётся одним из самых популярных в творчестве Гамзатова.

В июле 1965 года у четы Гамзатовых родилась третья дочь. Не дождавшийся сына супруг послал жене телеграмму: «Благодарю за принципиальность!»

Патимат, средняя дочь Гамзатовых, рассказывала в беседе с Таисией Бахаревой: «Когда на свет появилась моя старшая сестра Зарема, родителям было всё равно, сын это или дочь. Папа был совершенно счастлив, написал поэму “Зарема”... Ожидая моего рождения, папа с мамой надеялись, что будет мальчик. Они даже придумали мне два имени: Шамиль и Хаджи-Мурат. Женское имя загадывать не стали, но тут появилась я. Меня назвали в честь рано ушедшей из жизни папиной племянницы, дочери его погибшего брата. Ведь в Дагестане принято называть детей в память о покинувших этот мир родственниках. После рождения младшей сестрёнки Салихат родители уже не грустили, мама дала ей имя своей бабушки».

Когда счастливый отец примчался в Махачкалу, к нему потянулись родственники и друзья, чтобы поздравить с прибавлением в семействе. Гамзатов встречал их со словами «Добро пожаловать на остров женщин!». Так же — «Остров женщин» — называлась и одна из его будущих поэм, хотя содержание её было совсем иным.

«Хаджи-Мурату» Льва Толстого в кино фатально не везло. Многие хотели снять фильм по знаменитой повести, но дело не трогалось с мёртвой точки. Наконец за фильм взялись режиссёр Георгий Данелия, Расул Гамзатов и Владимир Огнёв — сценарист, бывший к тому же редактором на киностудии.

«Данелия должен был снимать эту картину, — вспоминал Расул Гамзатов в беседе с Феликсом Медведевым. — Но нашлись люди, которые сразу приклеили нашей работе ярлык: дескать, она мешает дружбе народов. Но почему мешает? Лев Толстой не мешает, а я мешаю? О Шамиле существует огромная литература, в том числе повесть Петра Павленко, давно не переиздававшаяся. С именем Шамиля связаны те или иные страницы уже нашей современной истории. Многие поплатились карьерой, судьбой, а то и жизнью только за то, что писатель, историк сказал правду об отношении к Шамилю, о его роли в истории дагестанского народа. Если кто-то думает, что для интернационального воспитания нужно именно так искажать историю, то он глубоко ошибается. Такое отношение лишь озлобляет человека. Перестройка должна коснуться и имени Шамиля. Это очень важно».

Сценарий был написан и даже одобрен. Госкино выделило деньги, фильм поставили в план киностудии «Мосфильм». Началась большая подготовительная работа. Но что-то пошло не так.

Георгий Данелия вспоминал:

«— Нам нужен большой павильон, а производственный отдел не даёт! — пожаловался я директору “Мосфильма” Владимиру Николаевичу Сурину.

— По какой картине?

— По “Хаджи-Мурату”.

— Тебе что, не сказали?

— О чём?

— Вас закрыли!

— Когда?!

— Уже месяц почти. Извини!

— Кто закрыл?

Владимир Николаевич устало посмотрел на меня, развёл руками и поднял глаза к потолку. Я тоже посмотрел на потолок. После недавнего ремонта потолок в кабинете директора был свежевыкрашен.

За полгода до этого разговора Расул Гамзатов, Владимир Огнёв и я написали сценарий. Его приняли без замечаний, и к моменту этой моей беседы с Суриным мы уже выбрали натуру, утвердили актёров, сделали эскизы декораций и костюмов и готовились к сдаче постановочного проекта».

Кинематографическому «Хаджи-Мурату» было не привыкать к превратностям судьбы. К тому времени фильмы по повести Льва Толстого были сняты в нескольких странах. Первый вышел в 1930 году в Германии. Фильм был немой, героя играл великий Иван Мозжухин, режиссёром был Михаил Волков. Фильм назывался «Белый дьявол», на плакате был изображён Хаджи-Мурат в белой черкеске, с белой чалмой мюрида на папахе и на белом коне, который летел на битву во главе отряда джигитов. На этом связь фильма с повестью Толстого заканчивалась. Дальше демонстрировалось нечто «из времён Шамиля», местами достоверное изображённое сотнями эмигрантов, ещё помнивших своё отечество. Иван Мозжухин играл замечательно, особенно на крупных планах, видимо, чувствуя близость печальной судьбы отлучённого от родины Хаджи-Мурата. Но это не спасло фильм, который был изуверски отлучён от литературного источника.

Фильм начинался безумными плясками в ауле, где джигиты с факелами в руках кружили вокруг весело танцующей, неведомо откуда взявшейся племянницы Шамиля Заиры, которой не было ни в истории, ни в самой повести. Тем временем Хаджи-Мурат, вернувшийся с охоты с косулей на плече, вожделенно поглядывал на Заиру, которую хотел сделать своей женой. Куда девалась большая семья Хаджи-Мурата, которая играла в повести Толстого важную роль, было неизвестно. Заира поглядывала на Хаджи-Мурата с не меньшим интересом, и это могло кончиться самым худшим образом, но тут на аул налетели царские войска. Складывалось впечатление, что авторы фильма не читали Толстого, во всяком случае, они его не чтили.