Письмо было опубликовано только на исходе века. Гамзатов о нём не знал, но потеря старшего друга, который поддерживал его и словом, и делом, больно отозвалась в сердце поэта.

Хрущёвская «оттепель» понемногу раскрепощала культуру. Писатели становились всё смелее и откровеннее, доставали из столов неизданные произведения. Начали выходить книги, прежде запрещённые, и те, которые неминуемо были бы запрещены, если бы авторы не хранили их в укромных местах. Страна начала дышать свободней.

Политические изменения давали надежду на сворачивание разорительной холодной войны, теперь признавалось право государств Восточной Европы на свой особый коммунистический путь. Но всё это имело и другие международные последствия — коммунисты Китая и Албании отвернулись от СССР, объявив происходящее оппортунизмом.

Творческую интеллигенцию эти политические метаморфозы не особенно впечатляли. Гораздо больше их волновали происходившие в послевоенной Европе культурные процессы. Литература, театр и особенно кино обратились к простому человеку, к его чувствам, эмоциям, радостям и печалям. Стремление к счастью, любовь, семья, человеческое достоинство отодвинули государственные интересы далеко за рамки экрана. Это явление называлось «неореализмом», и оно преображало искусство куда более действенно, чем «партийное руководство». Там его попросту не существовало, а искусство чудесным образом развивалось во всех формах и жанрах — от трагикомедии до фантастики. Не говоря уже о Сальвадоре Дали, который возвёл эпатаж в искусство и развесил на своих безумных усах медальоны с портретами коммунистических вождей Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина и даже Маленкова — как переправу от Сталина к Хрущёву. И так же шокирующе об этом написал:

«Маленков физиономией, телосложением и характером похож на резинку для стирания с фирменной маркой, на которой изображён Слон. Сейчас стирают коммунизм... А Сталин, — тот, кого уже напрочь стёрли, — кто же он? И где теперь его мумия?»

Кому-то казалось, что и в СССР наступит творческий ренессанс, стоит лишь избавить реализм от приставки «социалистический».

Эпоха Сталина подходила к концу. Ещё через пять лет тело генералиссимуса вынесли из Мавзолея Ленина и там же, на Красной площади, перезахоронили.

Гамзатову не давала покоя ошибка, совершенная им пять лет назад. У него было время осмыслить деяния имама, и он горел желанием всё исправить, покаяться, поставить всё на свои места. Казалось, наступило время написать правду о Шамиле. И он её написал, взяв названием и сделав эпиграфом строку Роберта Бёрнса «В горах моё сердце. А сам я — внизу»:

Поэму хвалили, но печатать не торопились, советовали подождать. Гамзатов вложил в эту палинодию — стихотворение против прежнего стихотворения — всю свою боль, своё безоглядное раскаяние, горечь отречения от написанного. Ему казалось, что среди читателей, среди зрителей, рукоплещущих его стихам, всегда был некто, мысленно взвешивающий успехи и ошибки поэта, и второе перетягивало. Он жаждал избавиться от этой тягостной ноши, но запрет на имя мятежного имама ещё не был снят. Некоторые послабления ещё не означали свободы творчества.

Гамзатов не мог больше ждать. Он хотел опубликовать поэму, чего бы это ему ни стоило. Предлагал её в журналы, издательства, газеты.

Вместо публикации поэмы Гамзатов услышал критику в свой адрес. Это случилось вскоре после XX съезда КПСС и речи Хрущёва о необходимости преодоления ошибок прошлого. Расул Гамзатов был не главным объектом критики, но она звучала с «самого верха», в «Записке отдела науки и культуры ЦК КПСС...». Целями гневных обличений были роман Владимира Дудинцева «Не хлебом единым», стихи Бориса Пастернака и его роман «Доктор Живаго», произведения Даниила Гранина, Константина Симонова, Евгения Евтушенко.

О Пастернаке говорилось: «В этой обстановке активизировались такие литераторы, которые и раньше с недоверием относились ко всему, что делается в нашем обществе. Б. Пастернак сдал в журнал “Новый мир” и в Гослитиздат свой роман “Доктор Живаго”, переправив его одновременно в итальянское издательство. Это произведение проникнуто ненавистью к советскому строю. Хотя роман Пастернака не был принят к печати, он имеет хождение в рукописи среди литераторов, а сам Пастернак пользуется в известных кругах и, в частности, среди студенческой молодёжи славой непризнанного гения. Недавно на филологическом факультете МГУ была выпущена стенгазета, которая заполнена безудержным восхвалением трёх “величайших” поэтов нашей эпохи — Пастернака, Цветаевой и Ахматовой. Характерно, что никто из преподавателей-коммунистов не нашёл в себе смелости открыто выступить против этих уродливых пристрастий студентов-филологов, раскритиковать и высмеять их дурные вкусы».

Среди «неправильных» авторов «безыдейных произведений», направленных «против партийного руководства искусством», оказался и Расул Гамзатов со стихами, опубликованными в журналах «Нева» и «Новый мир». В записке отдела науки, школ и культуры ЦК КПСС по РСФСР «О серьёзных идеологических недостатках в современной советской литературе» он упоминается дважды.

Особое возмущение авторов записки вызвало то, что «под видом свободы творчества, развития творческих индивидуальностей, создания благоприятных условий для развития стилей, жанров, многообразия изобразительных средств в литературу усиленно протаскивается формализм и натурализм (стихи П. Антокольского, И. Сельвинского, Б. Пастернака, Л. Мартынова и др.)... Дело доходит до отрицания вообще метода социалистического реализма. Секретарь парткома московских писателей В. Сытин говорит: “Никто не знает, что такое социалистический реализм, и никто не дал ещё определения этому методу”».

Ещё недавно это звучало бы как приговор. Теперь — пронесло. «Оттепель» всё же наступила. Однако желающих «разоблачить» Расула Гамзатова было ещё немало. Среди его «грехов» припомнили и полученную им Сталинскую премию. Это было странно, потому что вокруг были те, кто знал, за что была присуждена премия. Гамзатов не считал нужным отвечать на вздорные обвинения, но на исходе века вспомнил и об этом, беседуя с Феликсом Медведевым:

«Я вырос в Дагестане, в семье, в которой Ленина изучали по Сталину. Самого Ленина мало изучали. Больше Сталина цитировали. И первое стихотворение я о нём написал, совсем мальчишкой напечатал ту оду. Редактор газеты восклицал в передовой статье, что в горах не будет человека, который это стихотворение не выучит наизусть. Как тогда праздновали день приезда Сталина, ведь он автономию республики объявил!