Коммерциализация литературы катастрофически снизила её уровень, процветали, как правило, те, кто пичкал массы литературным фаст-фудом. Порой это напоминало рассказ Чехова «История одного торгового предприятия», в котором прекраснодушный господин попытался пролить свет просвещения во мрак уездного городка, погрязшего в невежестве и пороках. Он открыл там книжный магазин, выставив в нём произведения прогрессивных писателей. Но за неимением спроса магазин его очень скоро превратился в лавку с товарами, на которые был спрос, вроде гвоздей, свечей и спичек.
«На именинах и на свадьбах прежние приятели, которых Андрей Андреевич теперь в насмешку величает “американцами”, иногда заводят с ним речь о прогрессе, о литературе и других высших материях.
— Вы читали, Андрей Андреевич, последнюю книжку “Вестника Европы”? — спрашивают его.
— Нет, не читал-с... — отвечает он, щурясь и играя толстой цепочкой. — Это нас не касается. Мы более положительным делом занимаемся».
Книги на языках народов Дагестана всё ещё выходили, выпускались хрестоматии и антологии. Но ситуация становилась всё более печальной. Национальные авторы сталкивались с проблемами и вовсе неожиданными. Случилось то, во что Расулу Гамзатову не хотелось верить. Его alma mater, его любимый Литературный институт перестал принимать авторов, не пишущих на русском языке. Выходило, что народись где-то новый Расул Гамзатов или Давид Кугультинов, и не видать им Литературного института, не найти друзей-переводчиков, не войти в большой мир российской литературы. Как не узнали бы русские читатели или путь к ним стал бы дольше и сложнее для талантливых дагестанских писателей Ахмедхана Абу-Бакара, Фазу Алиевой, Юсупа Хаппалаева и многих других.
О том, в каком положении оказались дагестанские писатели, Расул Гамзатов говорил Космине Исрапиловой:
«Поэтам никогда не было легко. Но сейчас особенно тяжело. Раньше была цензура, мы её ругали. А теперь нет цензуры. И всё равно книги до читателя не доходят, потому что их не выпускают. Раньше арестовывали две-три книги, теперь вся литература под арестом. Раньше было гонение на инакомыслящих писателей, теперь и согласномыслящие, и инакомыслящие ведут полунищенский образ жизни. В общем, те же лица, те же улыбки. Те же актёры, но поменяли грим и играют другие роли. Борьба с бюрократизмом породила новую бюрократию, борьба с тоталитаризмом породила новый тоталитаризм. Только форма изменилась. Наряду с обычной порнографией процветают и политическая, прокурорская '‘лирика”, и судебная музыка. Поэт Николай Глазков сказал о нашем необычном веке, что он “чем интереснее для историков, тем печальнее для современников”. Перефразируя его, я хочу сказать о конце нашего века: чем интереснее для иностранцев, тем печальнее для соотечественников, или чем интереснее для политиков, тем печальнее для лириков. Лирика и музыка оказались в последних рядах. Писатели всегда были одинокими, но так одиноки не были никогда».
СЛАВА С ПРИВКУСОМ ГОРЕЧИ
В 1993 году, в свой семидесятилетний юбилей, Расул Гамзатов был награждён орденом Дружбы народов. В формулировке говорилось: «За большой вклад в развитие многонациональной отечественной литературы и плодотворную общественную деятельность».
В интервью с Далгатом Ахмедхановым Расул Гамзатов с иронией говорил о своих регалиях, которые не переставали на него сыпаться:
«Ну, как можно, в самом деле, указом объявить поэта народным? Ведь такое признание завоёвывается талантом, и подарить его способен только сам народ. Пушкина народным поэтом никто указом не объявлял, как и Тютчева, Бёрнса, Бараташвили... И может ли поэт быть антинародным? Ведь тогда он не поэт!
Столь же смешно звучит “народный депутат” — будто предполагаются и антинародные депутаты. Так что гербовой печатью такое звание присудить невозможно.
Что же до звания Героя Труда, то я искренне был в своё время рад ему, даже банкет по этому случаю устроил, хотя и тогда и сейчас всем в глубине души было совершенно очевидно, как это глупо. Ну, каким трудом — социалистическим, капиталистическим или другим — можно измерить талант писателя? Пушкин достоин быть героем труда? Или Толстой, который страницы “Войны и мира” по двадцать восемь раз переписывал? Поэтому сказать тут можно только одно: награды всегда приятны, даже если они смешно сформулированы и глупо мотивированы».
Он был избалован похвалами, но давно ими пресытился. Куда важнее было то, что среди огромного количества статей он почти не находил серьёзного анализа, подробного и точного разбора своих произведений. Исследований было много, но они зачастую повторяли друг друга, от других тянуло скукой, были и такие, которые, как кислота, разъедали очарование гамзатовской поэзией.
«Меня долго хвалили одни и ругали другие, — говорил Расул Гамзатов. — А с недавних пор, с началом перестройки, все вдруг разом про меня забыли, будто и нет меня вовсе. Я даже перечитал себя: неужели, думаю, я такой плохой. А перед юбилеем восхваления посыпались снова. А я про себя снова прикидываю: неужели я такой хороший? Да, есть у меня кое-что, может, талантливое, интересное, но, наверное, не настолько же... Поэтому, я считаю, истинный поэт стоит вне времени: или он есть всегда, или его никогда и не было».
В жизни каждого большого писателя наступает пора, когда непредвзятая серьёзная критика становится для него едва ли не важнее очередной награды. Профессиональная литературная критика весьма способствует литературному процессу вообще и творческому самочувствию отдельного автора в частности.
В этом смысле Расулу Гамзатову явно не везло. Даже когда вышло восьмитомное собрание сочинений, рецензий не появилось. Критики будто вовсе не существовало. Зато стало привычным, что Расула Гамзатова называли великим, выдающимся, крупным поэтическим явлением, возводили в гении.
«Во-первых, я — не Пушкин, — говорил поэт Гаджикурбану Расулову. — Может быть, потому и Белинского сейчас нет. Я очень интересуюсь критикой, когда меня критикуют, а относился к ней в разное время по-разному. В юности, когда писали хвалебные статьи обо мне, я был благодарен критикам. Наверное, потому, что был тщеславным. Сегодня меня раздражает, когда говорят “гений” или что-то в этом роде... Я разбалован критикой. Одно огорчает: это была кампанейщина. Писали обо мне или по поводу получения премии или к юбилейным датам. В таких случаях неизбежно преувеличение заслуг».
Особенно ему хотелось услышать мнение аварских литературоведов, глубоко знающих язык и национальную поэзию.
«Я жду аварского критика, — говорил поэт в том же интервью. — В аварской поэзии есть национальное начало, а в аварской критике — нет... К сожалению, до сих пор нет точного, полного анализа отдельных стихотворений — есть много общих слов. Я люблю критику с серьёзным анализом того или иного произведения, с разбором причин, почему у поэта были те или иные удачи и неудачи. И всё же я благодарен таким критикам, как Камиль Султанов, Камал Абуков, Магомед-Загид Аминов, Сиражудин Хайбуллаев, Магомед-Расул Усахов и другие, которые первыми разбирали мои произведения».
Критики не хватало, зато в избытке было другое: хула, нападки, клевета.
«Расул — очень ранимый человек, — говорила позже его супруга Патимат в интервью Фатине Убайдатовой. — Он тяжело переносит ложь. Ему уже за семьдесят, но он реагирует на всё так же эмоционально, как и в молодости. Это выбивает его из колеи надолго. Я всю жизнь пыталась научить его не реагировать так бурно, относиться ко всему спокойно и не обращать внимания. Но у него до сих пор никак не укладывается в голове, как можно вот так запросто говорить заведомую ложь. Ко всем его достоинствам и недостаткам, он ещё невероятно правдив. Не умеет говорить неправду, даже по мелочам».
Но хулители Расула Гамзатова даже в Геростраты не годились. «Самая горькая истина лучше самого приятного заблуждения», — писал Белинский. Но его критика была бесценной. Он ставил точный «литературный диагноз», после которого писатели, не страдавшие манией величия, видели не только свои достижения, но и ошибки, недоработки, недостатки и понимали, как их исправить, преодолеть. Критика Белинского не оскорбляла, она — вдохновляла. Он говорил о главном, о сути, о том, что, быть может, не осознавал и сам автор.
