Глумясь над пленником, аварский хан распорядился развязать Хочбара, чтобы он спел предсмертную песню. Напомнив народу о своих подвигах и призвав к продолжению борьбы против ханов, герой сам кинулся в огонь, прихватив с собой двух сыновей Нуцал-хана, пришедших поглазеть на казнь... Такова была месть за неслыханное нарушение священных законов гостеприимства.

У кого-то жестокий финал этой драмы вызывал неприятие, но суровая жизнь в горах диктовала свои законы, понятные каждому горцу. Вероломство требует отмщения, хотя бы и таким ужасным способом.

До фильма была инсценировка поэмы в Аварском театре. «По её поводу у зрителей были разные мнения, — писал Махмуд Абдулхаликов. — Одни говорили, что так не может быть (имелся в виду тот момент, когда народный герой Хочбар с двумя младенцами-сыновьями хана бросается в огонь). Другие говорили, что так должно быть, надо мстить. Как бы там ни было, Хочбар остался Хочбаром на сцене Аварского театра. Зрители восприняли Хочбара — мужественного, честного, верящего в слово, превыше всего ставящего честь свою, бесстрашного борца против произвола ханов. Таким он в жизни и был, таким остался в легендах, песнях, преданиях. Так его интерпретировал и поэт Расул Гамзатов».

О Хочбаре было написано много, но высокое художественное осмысление горской легенды стало хрестоматийным лишь после появления поэмы Расула Гамзатова. Такое в литературе случается. «Гамлет» Уильяма Шекспира тоже был не первым произведением о датском принце, их были десятки, но смысловую предельность история Гамлета обрела лишь под пером Шекспира.

На «Ленфильме» картину снимали несколько лет. Режиссёром стал живший в Ленинграде дагестанский режиссёр и художник Асхаб Абакаров. Он прикладывал невероятные усилия, чтобы добиться запуска картины, носился между студией в Ленинграде, квартирой Гамзатова в Москве и натурой в Дагестане.

Автором сценария выступила Светлана Кармалита, супруга режиссёра Алексея Германа, который и сам помогал в работе над фильмом. Съёмки были в самом разгаре, когда случилось непоправимое. Режиссёр погиб в автомобильной катастрофе, он ехал посмотреть нового актёра на эпизодическую роль. Фильм заканчивал режиссёр Михаил Орловский.

Дискуссионность финала истории Хочбара неким образом отразилась и на восприятии фильма. Новый режиссёр многое сделал по-своему, как видел и понимал. Это было его право. Печально лишь, что зрителям не довелось увидеть картину такой, какой её задумал Асхаб Абакаров.

Расул Гамзатов помог осиротевшей семье режиссёра получить новую квартиру в Ленинграде.

Начало 1988 года омрачилось новой бедой. Ушёл из жизни Наум Гребнев, воин и поэт, бывший для Гамзатова больше, чем другом, больше, чем переводчиком. Он по праву занял место в том знаменитом журавлином клине, который воспел Расул Гамзатов. Гребнев переводил много — от национальных поэтов до Хайяма и библейских стихов. Перевод «Журавлей» его обессмертил.

Сопричастный к легендарным «Журавлям» Ян Френкель, воин и композитор, ненадолго пережил Гребнева. Он скончался в августе 1989 года. На экслибрисе Яна Френкеля, созданном художницей Ниной Канделаки, можно увидеть нотный фрагмент знаменитой песни и летящих журавлей.

Замечательный композитор создал много выдающихся песен, оставшихся в памяти народа: «Калина красная», «Сколько видано», «Погоня», «Русское поле», «Для тебя», но вершиной его творчества остались «Журавли».

Свершилось то, что Расул Гамзатов ждал много лет. В 1988 году была, наконец, опубликована его многострадальная поэма «Люди и тени». Была опубликована скромно — в книжке библиотеки журнала «Огонёк». И не бросалась в глаза — на обложке было написано «Две поэмы». Второй поэмой была «Любовь Шамиля».

Но Гамзатов был рад и этому, вспоминая, как пытался её напечатать ещё в 1963 году, как противился Аджубей, как шарахались от неё редакторы, будто это была граната с вынутой чекой.

Тогда это было криком души, болью израненного сердца, откровением, отречением, приговором сталинским репрессиям. Но время приглушило набатное звучание поэмы, пригасило накал. За четверть века многое изменилось. Общество пресытилось разоблачениями, духовной пищи было хоть отбавляй, а еды всё меньше. Людям становилось не до поэзии.

Если спросить не специалистов, а простых, верных и по-прежнему многочисленных поклонников творчества Расула Гамзатова, которые не перестают цитировать его строки, читали ли они поэму «Люди и тени», слышали ли о ней, то вопрос этот их, скорее всего, удивит. Выдающаяся поэма так и не стала заметным явлением в обществе, потому что общество её не прочло.

О том, как менялось восприятие поэтов и поэзии, Расул Гамзатов позже высказал Гаджикурбану Расулову: «Сейчас популярность писателя определяется не его книгами, не его талантом, а появлением на страницах газет, на радио, на телевидении. Такая популярность часто бывает хорошо организованной. Когда меня показали по телевидению — позвонило более ста человек, а когда вышла моя новая книга — телефон молчал».

Замечательная поэма осталась почти незамеченной. Но ещё печальнее было то, что в смутном хаосе перестройки зрел запрос на «твёрдую руку». Обманутые надежды вызывали тень генералиссимуса, за которой чудились порядок и надежда на лучшее будущее.

Расул Гамзатов размышлял в беседе с Феликсом Медведевым:

«Сейчас идёт перестройка. Оглядываясь назад, нужно идти вперёд — это необходимо. Иначе нельзя. Только стремление своё не показывать надо, а доказывать.

Но в каждом хорошем начинании, к сожалению, иногда появляется порча. Сейчас наблюдается то, что я бы назвал однобокостью: крикуны, говоруны, ниспровергатели. Под видом гласности — голосистое кликушество. А истина-то в серьёзной дискуссии, в сопоставлении разных взглядов...

Не нравится мне и суета некоторых уже немолодых писателей, которые поскромнее должны себя вести. Они считают, что перестройка благодаря им наступила. Да, настал черёд Пастернака. Но ведь не секрет, что иные из этих “немолодых” голосовали за исключение Пастернака из Союза писателей. Никто из нынешних радетелей имени великого поэта не выступил в своё время в его защиту. А ведь они знали уже тогда все его стихи, все его произведения, знали, что он подарил России прекрасные переводы Шекспира, Гёте, Бараташвили. Отчего же молчали?