На мучивших многих вопрос о своём богатстве, который позже прозвучал в беседе с поэтессой Косминой Исрапиловой, Расул Гамзатов отвечал:

«Я не так богат, как считают многие. Беден — сказать тоже Бога боюсь. Со мной учился в Литературном институте поэт Виктор Гончаров. В то время ребята называли меня “бедным Расулом”. Как-то через тридцать лет он приехал ко мне в Махачкалу, увидел дом, награды и т. д. и сказал: “Я, как липка, ободран, а ты, как Липкин, стал богат”. Вообще, я довольствуюсь малым, нетребователен. Никогда не был скупым, как богачи. И не торговал лирой никогда. Но меня уже не называют “бедным Расулом”».

Высокие инстанции реагировали на возмущённые письма и явные кляузы, органы проверяли по служебной необходимости, но единственный вопрос, который возникал у проверяющих, был таким: «Нельзя ли получить автограф?» Как было отказать, если они предусмотрительно приносили с собой книги Гамзатова?

В той же беседе с Феликсом Бахшиевым поэт говорил: «Аура была тёплая в моём доме на улице Горького, 15. Там было лучше мне. К этому дому пока никак не привыкну. А тот дом помнит моих старых друзей. Отца. Маму: она была жива. Абуталиба с зурной. Аткая. Тот дом насыщен их теплом. Места в нём было меньше, конечно, но тепла больше. Душа была».

Об Абуталибе Гафурове, лакском поэте и мудреце, ставшем одним из главных героев книги Расула Гамзатова «Мой Дагестан», было уже немало сказано. Аткай Аджаматов, кумыкский поэт и прозаик, драматург и переводчик, тоже был удивительным человеком. В 1937 году был репрессирован, но доказать его вину не удалось даже следователям, не особо беспокоившимся о справедливости обвинений. Через полтора года его освободили. Он был искренним патриотом, и этого у него не отняли даже сталинские лагеря. Рассказывают, что однажды Аткай обзавёлся хорошими хромовыми сапогами. Тогда это считалось роскошью. А затем пошёл навестить приболевшую родственницу. Увидев, как бедно живёт её семья, Аткай оставил свои сапоги у её порога, сказав, чтобы их продали и купили себе еды. Так и ушёл, необутый.

Будь у него желание, Расул Гамзатов мог бы построить ещё один дом, и даже не один. Гонорары по-прежнему были обильны. Книги издавались, пьесы ставились, песни пелись. В 1985 году вышла новая книга «Колесо жизни», а вместе с ней — множество переизданий других книг, в том числе и переводов на языки народов СССР. В очередной раз перевели и «Мой Дагестан», на этот раз книга вышла на итальянском языке в переводе С. Танганелли. Получил Расул Гамзатов и премию «Лотос», присуждаемую Ассоциацией писателей стран Азии и Африки.

Однако Расул Гамзатов не стремился выглядеть литературным нуворишем, он никак не мог привыкнуть к новому дому, ему хватало и старого. Он был невзыскателен, ему хотелось лишь одного — покоя, которого требует творчество. Однако жизнь знаменитого поэта и могущественного, как многие полагали, государственного деятеля была далека от желанной тишины писательского кабинета.

«Приходили гости и обычно, неожиданно, — вспоминала Салихат Гамзатова. — В таких случаях я корректно говорила, что пойду посмотрю, не спит ли папа (у него была бессонница, и он иногда спал днём). Если он спал — я извинялась, просила прийти позже. Если он не спал — звала его, но очень часто, видя, что он работает, я говорила, что могу сказать, что он спит, и попросить гостей прийти позже. Но папа всегда бросал работу и спускался. Я всегда удивлялась этому. Ведь вдохновение поэта, его работу, как мне казалось, нельзя прерывать, тем более что гость нередко просто хотел поболтать. Но если я не сообщала о приходе гостя, желая не беспокоить его, папа сердился и делал мне замечание. И я делала, как хочет он. Папа обожал людей».

Средняя дочь Патимат вспоминала, что по утрам из отцовского кабинета слышалось, как «папа в такт иногда взволнованно, иногда тихо и ритмично произносит стихи, словно выравнивая и подгоняя слова».

Домашние старались не беспокоить поэта, особенно когда он творил. Они привыкли уважать творчество и понимали, что оно во многом — дитя одиночества. Расул Гамзатов посвятил супруге и её заботе о нём много замечательных стихов, но мог и пошутить по этому поводу.

Вдохновение отпусков не давало. Расул Гамзатов работал всегда и везде. «Если пишется, то пишется везде: в вагонном купе и даже на плече покупателя, стоящего перед тобой в очереди магазина, — говорил он в беседе с Евгением Дворниковым. — А не пишется, то не помогут ни Михайловское, ни подлинное пушкинское перо, ни приезд современной Анны Керн по телеграфному вызову».

Муза Гамзатову не изменяла, но и он был преданным адептом поэзии. Любил работать на даче, у моря, пока не начинали мучить каспийские ветры. Иногда стихотворение слагалось почти само, будто спускалось на невидимых крыльях с таинственных высот. А порой он работал по нескольку дней, пока не находил строку, слово, интонацию, которая освещала его творение.

Но у каждого стихотворения был свой роман с поэтом, который труднее продолжить, чем начать. Казалось бы, ему ли, признанному поэту, властителю дум, робеть перед чистым листом, но исчезали вдруг и опыт, и мастерство, и поэтические приёмы. Но охватившее поэта чувство, окрылившая его мысль — они уже делали свою чудесную работу. Каждое новое стихотворение становилось для него манящей загадкой, которую было непросто разгадать. И каждая новая строфа была не такой, какой он ещё мгновение назад её представлял. Эта магия завораживала поэта и рождала поэзию.

«Стихи приходят неожиданно, как подарок, — писал Расул Гамзатов. — Хозяйство поэта не подчиняется жёстким планам. Нельзя запланировать для себя: сегодня в десять часов утра я полюблю девушку, встретившуюся мне на улице... Я не знаю, что такое талант, как не могу сказать, что такое поэзия. Но иногда — то на пути к дому, то в чужой стороне, то во время сна (как бы приподняв полу моей бурки), то когда я ступаю по зелёной траве (как бы переливаясь в меня из живой зелени и разливаясь в крови), то во время еды, то во время музыки, то в кругу семьи, то в кругу шумных друзей, то когда я поднимаю на руки ребёнка, как бы благословляя его на долгий путь, то когда я подпираю плечом, помогая нести, гроб с останками друга, провожая его в последний путь, то когда я смотрю в лицо своей любимой — вдруг меня посещает нечто редкое, удивительное, загадочное и могучее. Оно бывает то весёлое, то печальное, но всегда побуждает к действию, всегда заставляет меня говорить. Оно приходит без приглашения и без спроса».

Когда его спрашивали о природе поэтического творчества, он не умел объяснить это таинство во всей полноте, он сам пытался его постичь. Но иногда приводил в пример Сулеймана Стальского, то, как он ответил жене, которая, не дозвавшись мужа к обеду, принесла хинкал на плоскую крышу сакли, где он лежал на своём тулупе: