Окончательный вариант песни стал таким:

«Стихи не возникают из мелочей, они начинают звучать в такт с чувствами, родившимися после глубоких потрясений, — писал Расул Гамзатов. — ...Я подумал о своих братьях, не вернувшихся с войны, о семидесяти односельчанах, о двадцати миллионах убитых соотечественников. Они постучались в моё сердце, скорбной чередой прошли перед глазами и — на миг показалось — превратились в белых журавлей. В птиц нашей памяти, грустной и щемящей нотой врывающихся в повседневность. Там, в Хиросиме, я написал стихи. Их замечательно перевёл Наум Гребнев, потом Ян Френкель переложил на музыку. А вскоре в Махачкалу позвонил Марк Бернес и прямо по телефону спел новую песню».

На поэта это произвело ошеломляющее впечатление, такое, что Бернес навсегда остался для него лучшим исполнителем «Журавлей».

Через месяц Марк Наумович покинул этот мир. И многие верили, что он занял тот «промежуток малый» в журавлиной стае, о которой так проникновенно пел. Бессмертная «лебединая песня» Бернеса стала «журавлиной».

Когда его хоронили на Новодевичьем кладбище, над пантеоном знаменитостей звучала песня «Журавли» в исполнении Марка Бернеса.

«Заслуги Бернеса в создании “Журавлей” были настолько значительны, что многие друзья-поэты попросили меня посвятить их памяти Бернеса, — писал Гамзатов. — Я немного сомневался, но, в конце концов, согласился. И по Всесоюзному радио стали исполнять песню с посвящением Марку Бернесу. Но, оказалось, не зря я сомневался. В мой адрес стали поступать письма. “Эта песня не столько твоя, сколько наша общая, она — явление не столько поэтическое, сколько жизненное”, — писали мне. Такие письма поступали и в редакции: “По этому вопросу надо советоваться и с павшими, и с живыми. Было бы странно, если бы свои строки ‘Враги сожгли родную хату’ Исаковский посвятил композитору или певцу”. “Как можно песню ‘День победы’ или стихи ‘Я убит подо Ржевом’, или ‘Его зарыли в шар земной’ адресовать отдельному человеку, если даже он гений? И сам Бернес не согласился бы с этим...” и т. д. В дальнейшем песню стали исполнять без посвящения. Исполняли её лучшие певцы нашей страны, да и многие за рубежом. Но никто не исполнял её лучше Бернеса. Как ни у кого работала его душа. Он был непревзойдённым исполнителем».

Песня полетела по стране, вознеслась над миром. Гамзатовский журавлиный клин отзывался праздниками, памятниками, спектаклями, песнями на разных языках и благодарными слушателями. У каждого человека, у каждого народа песня находила свой отклик, смысл, свою память и печальную историю.

«Говорят, что война не заканчивается, пока последний погибший на ней солдат не будет похоронен, — писал Юрий Борев. — Я скажу по-другому: война не заканчивается, пока последний погибший на ней солдат не будет воспет, оплакан и возвеличен в своём подвиге. И поэтому для меня война началась со знаменитой песни Лебедева-Кумача, а закончилась великой песней Расула Гамзатова, “Журавли”, написанной много позже 1945 года».

Яков Козловский вспоминал: «А через несколько лет из далёкой Филадельфии пришло письмо в Дагестан. Настоятель небольшой католической церкви господин Батлер писал: “Мистер Гамзатов, пусть Вам многие лета отпустит Бог за Ваше доброе сердце. Спасибо от меня и моих прихожан, чьи души потрясают Ваши “Журавли”».

Размышляя о необыкновенной судьбе песни, Гамзатов писал: «У “Журавлей” особая судьба: одних они провожают, других встречают. Они не ищут тёплых краёв, не портятся от повторения, а те, кто не поёт, хранят их в душе, как молитву. Это “поняли” некоторые “старые большевики”, которые писали письма в ЦК партии и ко мне, чтобы эту песню запретили, что ею могут воспользоваться религиозные деятели в церквях, в мечетях и просто в жизни. Должен сказать, даже в годы застоя у этой песни не было застоя. Мои “Журавли” не относятся ни к каким партиям, течениям, группировкам, союзам. Мы и так со своими требованиями партийности снизили и опошлили высоту, дальность и вечность живой души поэзии. Не принадлежат они и никакой отдельной религии, отдельной нации, отдельному поколению. Не ограничены временем, системой, сословием. И в то же время они не отрицают, а утверждают человека всех наций, всех религий, всех поколений, всех времён».

Успех был неожиданным для её авторов, но природа успеха оставалась для Гамзатова тайной. Невозможно было постичь, почему то, над чем работаешь годами, может остаться невостребованным, а результат мгновенного озарения может обессмертить автора. Возможно, одно неотделимо от другого. Алхимия успеха не поддаётся банальным расчётам.

«Возьмём одно из самых известных стихотворений Гамзатова — “Журавли”, ныне ставшее популярнейшей песней, одной из любимейших в стране, может быть, лучшей, — писал Кайсын Кулиев. — Почему это стихотворение стало песней, вызвавшей такой огромный интерес? Опять-таки, думается мне, потому что поэт в нём говорит об очень близких каждому из нас вещах, о тех незабвенных детях Родины, которые полегли на родной земле, чтобы отстоять её от врагов. Но ведь и до Гамзатова писали об этом очень много. Но всё дело в том, что Расул написал иначе, то есть очень талантливо, сильно, сердечно, проникновенно, пронзительно. А ведь в этом и сила лирики».

В одной из наших бесед Расул Гамзатов высказал то, над чем, наверное, немало размышлял. Он признался, что почувствовал себя настоящим поэтом только тогда, когда вся страна запела «Журавли»: «Ты не поэт, пока твоё стихотворение, твоё глубоко личное переживание не вознесётся до уровня общенационального явления».

Горцы — народ музыкальный, песни и танцы для них так же привычны, как бурка и папаха. Они традиционно взыскательны к мелодии и слову. Их песенная культура самобытна, богата и по-прежнему почитаема.

Рита Райт-Ковалева в книге «Роберт Бёрнс» писала: «И если велико счастье стихотворца, ставшего для своего народа учителем, помощником в его поисках и живописцем его жизни, то бесценен и песенный дар поэта, рождающий новую песню, вспоенную всем творчеством народа и к народу же возвращающуюся».

За хорошую песню поэтам дарили коней, за плохую — могли с позором изгнать из аула. Когда даргинский певец Батырай пел то, что было неугодно правителям, люди в складчину покупали быка, чтобы заплатить штраф.

Певице Анхил Марин, как гласит предание, ханы приказали зашить губы, но её песни всё равно звучали в горах.