Кроме дел литературных или окололитературных, было много других обязанностей — совещания, собрания, заседания, митинги и отчёты. Не говоря уже о партийных указаниях, правильных вроде бы на бумаге, но до ломоты в зубах скучных и мучительных для поэта, увлечённого новыми замыслами, образами, да и радостями жизни, которые тоже требовали и времени, и сил.

Появились и недоброжелатели, умевшие плести изощрённые интриги, а слова его, произнесённые сгоряча или по присущей поэту наивности, сообщать «куда следует» с весьма опасными по тем временам толкованиями.

Гамзатов был предан поэзии, но жизнь брала своё. И всё же вопрос о том, на своём ли месте оказался Расул Гамзатов, не давал ему покоя. Гамзатов уже подумывал махнуть рукой на чиновничьи мучения, когда из Москвы пришла ошеломляющая новость.

Ему была присуждена Сталинская премия за книгу «Год моего рождения».

«Так нежданно-негаданно Сталинская премия словно свалилась на Расула Гамзатова, — вспоминал Яков Козловский. — Но сказать, что жребий благоволил Гамзатову, было бы опрометчиво. Нет, он сам себя создал как поэт и человек».

Это было тем более неожиданно, что годом раньше эту премию получил Гамзат Цадаса, его отец. Но оказалось, что две эти премии крепко связаны между собой. Позже, беседуя с Далгатом Ахмедхановым, лауреат рассказывал:

«Сталинскую премию, считаю, я получил незаслуженно и чисто случайно...

— То есть как?

— Да так. В 1949 году на премию были представлены мой отец, Гамзат Цадаса, и я. Конечно, я возражал, считая, это не по-дагестански, да и вообще не очень серьёзно. Фадеев, который был тогда председателем правления Союза писателей СССР и большим политиком, настоял на своём, считая, что Сталину это понравится: мол, отец и сын, старшее и молодое поколения едины. Потом Фадеев рассказал, что Сталин спросил, сколько лет отцу и сколько сыну. Ему ответили. Дадим премию отцу, решил Сталин, а сын ещё успеет. На следующий год меня никто на премию не выдвигал, но вдруг эта премия сама свалилась на меня, как гром среди ясного неба. С Фадеевым я был тогда очень дружен, и он рассказал, что Сталин в конце заседания, когда решался этот вопрос, неожиданно поинтересовался: а что — сын того дагестанского поэта написал что-либо стоящее за прошедший год? Нет, ответили ему, не написал. Наверное, обиделся на Советскую власть, заметил Сталин, дадим ему премию, чтобы не обижался. Так я и стал лауреатом».

Недруги присмирели. За работу в Союзе писателей пришлось браться, засучив рукава. Другого председателя теперь быть не могло.

К тому времени новые книги Расула Гамзатова начали выходить одна за другой, иногда почти одновременно в издательствах «Молодая гвардия», «Советский писатель», в Гослитиздате и Детгизе. В Москве — больше, чем в Дагестане. Публикации в газетах и журналах счёту уже не поддавались, но гонорары приходили исправно. Его много публиковали, потому что его многие читали и ждали новых произведений Расула Гамзатова.

С особым вниманием читали его новые произведения собратья по перу. Большие писатели публиковали отзывы, которые помогали Гамзатову становиться всё более известным. В журнале «Смена» о Гамзатове написал знаменитый поэт Михаил Светлов. Песню «Гренада» на его стихи пела вся страна:

«Некоторые люди считают, — писал Светлов, — что расстроенность чувств — это и есть лирика. Дескать, он её любит, а она его нет — вершина конфликта в лирическом стихотворении. Наступающая осень символизирует старость — ах, как трогательно! Пейзаж, на фоне которого пасутся две-три коровки, — ох, какая наблюдательность!

Всё это, конечно, неверно. И это с неотразимой убедительностью доказывает очень хороший поэт Расул Гамзатов...

У Расула Гамзатова много здорового, свежего юмора... Юмор входит в стихи Гамзатова, как молибден входит в сталь. Для примера прочтём и разберём “Стихи о времени” в очень хорошем переводе Н. Гребнева. Они начинаются так:

Прочтя книгу Расула Гамзатова, я обнаружил одно отличное качество поэта: в каждом его стихотворении пружинит мысль, ни одно из них не бездумно, ни одно из них не написано потому только, что у автора появилось желание рифмовать».

Когда казалось, что работа налаживается, когда Гамзатов научился выкраивать время для творчества, жизнь вновь переменилась.

Время будто замерло, история раскололась. Города заполонили скорбные толпы граждан с чёрными лентами на знамёнах, с портретами «вождя всех народов» в траурном обрамлении. Радости не было заметно даже у тех, кто вождя не любил, кто пострадал при его власти. Над приспущенными флагами, над транспарантами и трибунами, митингами и демонстрациями витал тревожный вопрос: «Что теперь будет?» Ответа никто не знал.

Сталин умер. Вождя не стало, но осталась сталинская гвардия.

В Москву на похороны спешили со всей страны. «Отца народов» положили в Мавзолей рядом с «вождём мирового пролетариата» 9 марта, через четыре дня после кончины.

«Сталина видел только, когда стоял в составе дагестанской делегации у его гроба в Москве, — рассказывал Расул Гамзатов журналисту Далгату Ахмедханову. — Тогда толпа чуть нас не задавила. Фадеев попросил меня выступить на собрании в Доме актёра от Союза писателей. Я написал стихи: “Со слезами в глазах проснулась страна”. Но мне тогда и замечание сделали, почему, мол, со слезами, партия ведь жива, ЦК жив, так что...»

Печалился не только Гамзатов, всенародную скорбь облекали в стихи именитые поэты. Главный редактор журнала «Советский Союз» Николай Грибачев написал:

Не остался в стороне и Александр Твардовский:

Мрачная неопределённость тянулась ещё долго, пока в Кремле шла тайная борьба за пост руководителя страны. Но вестники грядущих перемен, перемен исторического масштаба, уже меняли жизнь страны.

В конце марта была объявлена амнистия, и больше миллиона выживших в лагерях и ссылках были освобождены. Затем были снижены цены и закрыто «дело врачей-отравителей», которых ещё недавно обвиняли в заговоре и убийствах руководителей государства.

26 июня — очередное потрясение — арест министра внутренних дел СССР Лаврентия Берии. За ним последовали его приближённые и много других государственных деятелей. Дело кончилось расстрелом, в том числе и Мир Джафара Багирова, которому очень не нравился имам Шамиль.