Антонов восхищался Соней — полно семейных забот, сорванцы-мальчишки, за которыми нужен глаз да глаз, муж с утра до вечера занят на работе… Да к тому же высокомерие и даже пренебрежение по отношению к Исифу со стороны его коллег, окончивших вузы в Англии или Франции, тайная травля со стороны ненавистников нового режима, а среди врачей их большинство.

Но Соня стойко выдерживала все и при этом всегда была в хорошем настроении.

Бывая по предпраздничным делам в посольстве, она неизменно наведывалась к Антонову. В его кабинете чувствовала себя раскованно и легко. Усевшись в кресло, с наслаждением выпивала свой неизменный стакан холодной содовой воды. Сладкую воду отвергала: «От сахара разносит, а я и так растолстела в этой самой Африке!» Толстой Соню назвать трудно, но она, как говорится, в теле, переносить жару ей нелегко.

— Как же вы добираетесь сюда, в посольство? Муж возит? Или сами за рулем?

— Да какой там за рулем! — Она залилась смехом. — Наша колымага опять мертва — подшипник полетел. Пёхом!

— Далековато от вас до посольства пёхом!

— А шо робить? Працюваты-то треба! — Она хитро прищурилась, обронив фразу по-украински. — Як мовять у нас на Украине…

— Мальчишки-то с кем?

— Одни. — Соня сбросила с лица улыбку. — Сорванцы. И такие стали обидчивые! Ужас! На улице чуть что — в драку.

— Их обижают?

— Еще как! Сверстники на улице гогочут: бракованные африканцы, недоделки, а мама у вас вообще без кожи.

Соня опять рассмеялась — печаль обычно посещала Софи де Медейрос ненадолго.

Она вытащила из сумки стеклянную банку и поставила перед Антоновым на стол.

— Долг платежом красен. Если бы вы видели, с каким удовольствием мои мальчишки лопали вашего лангуста!

В банке были маринованные маслята.

— Это вам к Новому году. Я знаю, что Ольга Андреевна уехала…

— Спасибо! — обрадовался Антонов, грибы он любил, тем более маринованные. — Откуда такие крепыши?

— Из Тернополя. У меня тетя там живет. В деревне. Вот с оказией и прислала. — Соня вытащила из сумки еще одну точно такую же банку. — А эту я приготовила для Екатерины Иннокентьевны. Не вернулась еще?

— Нет, кажется… — Антонову показалось, что Соня почувствовала его смущение.

— Настоящая панночка! — решительно определила Соня. — Редко таких женщин встречала.

— Действительно, она вам нравится? — Антонов был польщен ее оценкой, словно речь шла о близком ему человеке.

— Очень! — убежденно подтвердила Соня. — Передайте при случае ей эти грибы. Я думаю, что обрадуется, — из России!

— Конечно, обрадуется! — согласился Антонов. — Но передайте уж сами. При чем здесь я?

— Хорошо! Вручу сама. Я ее в гости приглашу вместе с дядей. И вас тоже, — Соня задумчиво улыбнулась. — Соберутся все «свои» — по сердцу! Придете?

— Приду!

Вечером в консульство заехал Гурген Аревшатян.

— Видишь ли… здесь проездом одна семья наших врачей…

Намотавшийся за день Антонов устало отозвался:

— Если речь о гостинице, то не могу, Гурген! Поверь!

— Не волнуйся, Андрей! Они сами устроились в «Глории».

— В «Глории»? Каким образом? — удивился Антонов.

Аревшатян от души рассмеялся, с шутливой важностью пощипал кончик уса:

— Мы же самые главные в Африке люди! Врачи! Все можем!

Оказывается, Гурген приехал пригласить Антонова провести вечер в обществе его знакомых. Люди прелюбопытные, Антонову будет интересно. В эти предновогодние дни Аревшатяны, обеспокоенные одиночеством Антонова и его хронически грустным настроением, старались вечерами куда-нибудь вытащить приятеля — к себе домой или в гости.

Знакомые Гургена оказались в самом деле парой интересной. По внешнему виду самые что ни на есть заурядные, похожи друг на друга, как близнецы, небольшого роста, худые, с продубленными солнцем широкими крестьянскими лицами. И фамилия невыразительная, почти из чеховского блокнота — Морошкины. Странно было видеть эту пару в роскошном номере «Глории».

Когда Аревшатян встретил Морошкиных на аэродроме и сообщил, что московского самолета не будет и придется торчать в Дагосе несколько дней, Василий Васильевич попросил: в таком случае везите нас в хороший отель.

— В самый лучший! — поддержала Нина Антоновна.

В «Глории» Аревшатян пошел прямо к администратору и заявил, что проездом из Куагона прибыл советский доктор с женой, тоже доктором. И через минуту держал в руке ключ от резервного «люкса». Другим бы отказали, а врачу нельзя. Через час в номер явился администратор с просьбой: не могла бы мадам Морошкина взглянуть на его жену по женской части? Пришлось взглянуть, дело привычное — где бы ни остановились, идут с просьбами. Еще и потому, что знают: русские врачи денег не берут.

— Разве откажешь? — словно оправдывался Морошкин. — Здесь один врач на десять тысяч!

— На пятнадцать! — поправила Нина Антоновна.

У Морошкиных было твердое намерение пригласить Аревшатяна и Антонова поужинать в ресторане.

— В «Глории» ресторан дорогой! — предупредил Антонов. — Лучше выбрать какой-нибудь подешевле.

— Нет! Нет! — решительно возразила Нина Антоновна. — Хотим именно в дорогом! Гулять так гулять! Мы с Васей заслужили.

А ведь в самом деле заслужили, подумал Антонов, а не только «Глорию». Три года в самой африканской глубинке, в небольшой провинциальной больнице. Он хирург, она гинеколог и акушер. Но работали как земские врачи — от пломбирования зубов до черепной операции. Единственные врачи на территории размером с Московскую область. Глушь отчаянная, за три года в кино не были ни разу. Трижды болели малярией и еще бог знает чей. Зато дело делали. И, кажется, неплохо делали.

Василий Васильевич достал из портфеля потрепанный экземпляр газеты, судя по формату, провинциальной, протянул Антонову:

— Вот, взгляните!

На первой полосе бросался в глаза крупно набранный заголовок: «Нужно ли нам отпускать русских врачей?» Статья вызывала улыбку своей категоричностью: русская медицинская чета принесла много пользы, полюбилась населению, в нее верят, в таком случае зачем ее отпускать домой, пускай останется у нас навсегда, надо добиться их согласия.

— Вот видите! — В голосе Морошкина звучала гордость: — Ценили!

— Сам губернатор приезжал провожать, — добавила жена.

— А сколько вы за эти годы приняли людей? — поинтересовался Антонов.

Морошкин наморщил сухонький лоб.

— Сколько, спрашиваете? Ну, примерно получалось тысяч пять в год… вот и считайте за три года. Конечно, в это число входят и операции. По ним цифра точная: две тысячи пятьсот пятьдесят две. Из них шесть сложных. Да Нина Антоновна приняла за эти годы…

— Семь тысяч, — подсказала Морошкина, и на лицо ее проступила профессорская важность: — Были, надо сказать, весьма интересные случаи…

Она оживилась и стала рассказывать о работе:

— Интересно было, слов нет! Столько узнали нового — будто еще один медфак окончили. Без ложной скромности можно сказать, что стали специалистами по африканским болезням. С такими сталкивались, о каких раньше и не слыхивали.

Я, например, до приезда сюда и не знала, что африканские дети рождаются почти белокожими, — рассказывала Нина Антоновна. — А через несколько часов темнеют, как фотобумага при проявлении.

— А мне приходилось спасать укушенных змеями, — вспоминал Василий Васильевич. — Боролся с солитерами, подкожными червяками, разными лихорадками, с инфекционным гепатитом… Однажды, представьте себе, столкнулся с натуральной, чистопородной холерой. Представляете? Повезло-то как! Классическая! И вылечил. Живым человек от меня отбыл. Живым!

Когда они выходили из номера, чтобы спуститься в ресторан, в коридоре у дверей увидели девушку-африканку из обслуживающего персонала отеля. Она сделала навстречу Морошкиной несколько робких шагов, залепетала:

— Мадам, я из прачечной отеля. Могу ли, мадам, с вами посоветоваться? Пожалуйста, мадам, не откажите…

Морошкина вздохнула, постояла в нерешительности и распорядилась: