— Поверьте, мосье… мы к этому не… имеем… отношения! — Он выдавливал из себя слова, они будто застревали у него в горле. — Поверьте, мосье… прошу вас!

Хмурый и озабоченный Малюта, неприязненно покосившись на директора, обронил:

— Раз так пугается, значит, рыльце в пушку. Это уж как пить дать. Я его насквозь вижу!

И по-русски приказал директору:

— Хватит болтать! Давай ключи от его номера!

И надо же, тот сразу понял. Дивное дело: Малюта по-французски знал всего пять слов, но повсюду ездил без переводчика — в компании, в ремонтные мастерские, на почту, в муниципалитет и делал там то, что нужно, его везде понимали. Каким образом — можно было только догадываться. То ли мимикой сухонького подвижного личика, то ли энергичными жестами всегда озабоченных делом рук.

Бунгало Камова стояло крайним в ряду гостиничных блоков, примыкало к забору, за которым простирался пустырь. Малюта тотчас это отметил:

— Специально поселили Камова подальше. Легче паскудство сделать.

В бунгало руководство действиями Малюта взял на себя. Он заявил, что с подобными делами уже сталкивался, знает, как положено поступать в таких случаях. Вытащил из черного портфеля, с которым приехал, стопку бумаги, положил на стол, уважительно расправил ладонью лист, лежащий сверху.

— Значит, так… — Взглянул на Ермека: — Ты будешь секретарем комиссии.

Потом обратил директивный взор к Антонову:

— А ты, Андрей Владимирович, членом комиссии.

Председателем, естественно, он назначил себя, что Антонова вполне устраивало. Он пребывал в каком-то странном состоянии, словно все происходящее сейчас не имело никакого отношения ни к Камову, ни к нему. Какой-то частью сознания Антонов вроде бы ощущал беду, но только частью — мысль о гибели друга его ум еще не принял, потому-то он и противился внутренне визиту в отель, нелепой описи имущества, все это казалось преждевременным до тех пор, пока он не слетал в Ратаул и сам лично не убедился в подлинности свершившегося.

В дверь бунгало постучали, и тотчас в комнату робко вошел молодой парнишка с ведром. Поставил ведро на пол, застыл в нерешительности.

— Явление Христа народу! — Малюта строго взглянул на уборщика и широко развел руками. — Ты-то зачем сейчас нужен? Кто тебя-то звал? Нашел тоже время! Видишь — комиссия!

— Уи, уи! — понимающе закивал головой паренек и поспешно ретировался.

— Значит, так… — Малюта прикусил карандаш и обвел взглядом комнату. — Начнем с объектов второстепенной важности, с ванной и туалета.

Он пошел в ванную и стал оттуда выкрикивать сидящему за столом Ермеку:

— Пиши: мыльница и в ней мыло. Мыло бэ у.

— Что значит бэ у? — не понял Ермек.

— Бывшее в употреблении, — разъяснил Малюта, выглянув из ванной. — Такие вещи положено знать.

— Ладно, давай жми дальше! — огрызнулся Ермек.

— Одеколон марки «Шипр». Полпузырька. — И Малюта, высунув руку из-за двери, продемонстрировал членам комиссии флакон с одеколоном: мол, сами извольте убедиться.

Ермек возмутился:

— На кой черт все это нужно? Полпузырька! Что ты мелочишься?

— Пиши! Пиши! — донесся из ванной спокойно-назидательный голос. — Закон требует. Мы по закону.

Несмотря на протесты Ермека, Малюта внес в опись все до последней пустяковины, даже комплект старых шнурков к ботинкам. Каждый записанный предмет клался в большой чемодан, который был найден в шкафу.

Антонов отчужденно сидел в стороне и в операции не участвовал — она ему представлялась кощунственной. Стал он действовать только тогда, когда дело дошло до письменного стола. На столе в бронзовой рамке стоял женский портрет. Так вот она, его Тошка! Он уже видел ее на той фотографии, которая выпала из паспорта Камова на границе, но тогда фотографию не рассматривал. Не красавица, но лицо милое — в нем и мягкость, и тишина души, и цельность натуры, и покорность перед обстоятельствами жизни. Чем-то на Катю похожа, подумал Антонов.

— Пиши! — скомандовал Малюта, подходя к столу. — Бронзовая рамка старинной работы с вставленной в нее фотографией неизвестной женщины…

Антонов вдруг почувствовал, что освобождается от недавнего расслабляющего оцепенения. Подошел к Малюте:

— Ну-ка дай мне это. И в опись не включай.

Рамку с фотографией положил в карман пиджака под недоуменным взглядом Малюты.

— И вообще в личных бумагах Камова я разберусь сам.

— Как так? — обиженно выпятил губу Малюта.

— А вот так!

Антонов выдвинул ящик письменного стола. В нем стопкой были сложены конверты с письмами, которые приходили на имя Камова. Антонов их тоже сунул в карман пиджака.

Малюта в бессилии опустил свои жаждущие деятельности руки:

— Как же так, Андрей Владимирович? Непорядочек получается. Не положено! В опись следует включать все. Прямая наследница Камова его законная супруга. Она должна получить все до последней бумажки. По списку. Такой, извини, Андрей Владимирович, порядочек. Особенно за границей — ух, как строго!

Он бросил ревнивый взгляд на оттопырившийся карман пиджака Антонова.

— Рамочка, например, ценная… Вдруг законная супруга вспомнит: где, мол, рамочка? Мол, была…

Ермек, двинув стулом, вдруг вскочил из-за стола, вплотную подошел к Малюте и, взглянув в его чистые, как у младенца, глаза, спокойно произнес:

— Заткнись!

— Что?

— Заткнись, говорю. А то я сейчас всю твою бухгалтерию порву на мелкие кусочки. — И потряс перед обескураженным Малютой листами описи.

Антонов не поверил своим глазам, когда в посольском саду на скамейке увидел Ольгу.

— Как ты здесь очутилась?

— Пришла к тебе, — глухо пробормотала Ольга. Лицо ее было мятым, веки покраснели от слез.

— Пришла?! Пешком пришла? — изумился он.

— Пешком.

— Четыре километра! По такой жаре!

— Какое это имеет значение! — Глаза ее были тусклыми и странно неподвижными. Она смотрела на Антонова, но ему казалось, что не видит его.

— Извини, ты поступил по-свински, когда бросил сразу трубку. Не подумал обо мне. Как это произошло?

Голос ее был каким-то заторможенным, словно она говорила в полусне.

Он коротко рассказал о случившемся.

Ольга долго молчала.

— По-моему, он сам жаждал риска… — Она не спрашивала, а утверждала.

— Ты права. Ему не очень везло в личной жизни.

— Я догадывалась.

— Но в этом случае он вовсе не намеревался сломать себе шею. У него было дело, которым он жил.

Они сидели на скамейке рядом, и временами проходившие по саду посольские с удивлением таращили на них глаза: в самый разгар рабочего дня и в самый разгар жары чета Антоновых — Веснянских воркует на лавочке!

Антонов никогда не рассказывал Ольге о том, что доверял ему Камов. Но женская интуиция подсказывала ей иногда больше, чем могли выразить слова. Она права! Камов действительно искал рискованные ситуации. Наверное, ему казалось, что где-то на самой кромке жизни легче будет переносить свое одиночество, несправедливость судьбы, безысходное стечение обстоятельств. Вдруг вспомнилось о письме. Письмо, которое так ждал Камов, лежало в кармане. Что с ним делать? Разорвать? Вернуть — обратного адреса на конверте нет…

— Когда ты улетаешь?

Он взглянул на часы:

— В пять.

— Я все тебе собрала…

В ее голосе Антонову послышалась печальная покорность.

— Я поеду тебя провожать.

Он с удивлением взглянул на нее, пробормотал со сдержанной радостью:

— Спасибо!

И это «спасибо» прозвучало так, будто посторонний человек, которого совестно беспокоить, вдруг заявил о своем желании ему помочь. Их глаза встретились.

На аэродром ехали в компании Ермека.

— Почему ты летишь на самолете именно «Меркурия»? — спросила Ольга. — Разве на Ратаул нет самолетов других компаний?

Антонов усмехнулся:

— Хочу испытать судьбу!

Ольга внимательно посмотрела на мужа, но промолчала.

К самолету идти она отказалась: не любила долгих расставаний. У барьера пограничного контроля, прощаясь, вдруг положила руку ему на плечо и коротко поцеловала в губы.