Разрабатывались планы ограничения деятельности иностранных компаний, и даже национализации некоторых ключевых для экономики республики предприятий. Планы эти не пытались скрыть, поскольку они отвечали политическим концепциям президента Кенума Абеоти и его правительства.

Понятно, кое-кто насторожился: назревала угроза их благополучию. И не только насторожились, стали действовать, и с каждым месяцем все откровеннее и злее.

Забастовки, которые возникали одна за другой, объяснялись не только обострением социальных проблем, но прежде всего подстрекательством агентуры оппозиции.

Бензин на станции оказался. Антонов до самого края наполнил объемистый бак своего «пежо». Пока полусонный служащий выписывал квитанцию на проданное горючее, к заправочной подъехала еще одна машина — вишневого цвета стремительных самолетных очертаний полуспортивный «ягуар». Кто-то из большого бизнеса, подумал Антонов. И действительно, вылез из машины седовласый, с пышными бакенбардами, круглолицый, по-утреннему румяный джентльмен, настоящий Джон Буль со старинного шаржа. Подошел к Антонову с высоко вскинутой для дружеского пожатия рукой.

— Мистер Антонов?! Как поживаете?

И Антонов почувствовал энергичное пожатие крепких сухих пальцев англичанина.

С Джеком Прайсом они познакомились месяца три назад. Жилин, работник нашего торгпредства, эксперт по закупке какао-бобов, однажды предложил Андрею и Ольге в воскресный день совершить стокилометровую поездку в район плантаций какао. «Узнаешь, откуда берется шоколад», — посулил Антонов жене. Шоколад Ольга любила, и ее не пришлось уговаривать. Познакомить русского консула и его жену с плантациями охотно взялся мистер Прайс, с которым Жилин имел давние коммерческие дела. Поездка оказалась увлекательной и легкой, Прайс — человеком доброжелательным, остроумным, а главное, хорошо знающим свое дело. В Асибии он представлял старинную английскую фирму по производству какао-порошка, прожил здесь лет двадцать, женат был на нигерийке, которую вывез из Лагоса, имеет от нее двоих шоколадных, под цвет какао, дочерей, к шестидесяти пяти — через четыре года — намеревается уйти на пенсию и воссоединиться окончательно с милой своей Англией, но уже имея капиталец.

Ольга была в хорошем настроении и с первых же минут очаровала Прайса, он заявил, что счастлив оказаться в компании такой неотразимой женщины, что восхищен ее превосходным английским языком, старался быть занимательным и всю дорогу рассказывал удивительные вещи о том, как было завезено из Южной Америки в Африку дерево какао, как оно нелегко здесь утверждало себя и какое огромное значение для экономики этой страны имеет сейчас.

При очередном приеме в посольстве Антонов послал Прайсу с супругой приглашение — в благодарность за поездку и в надежде на укрепление полезной связи со столь осведомленным в делах экономики человеком. Прайс пришел на прием один, без супруги, за бокалом шампанского, которое специально припас для него Антонов, откровенно признался, что решился прийти не сразу. «Видите ли, я сугубый коммерсант, от политики предпочитаю держаться подальше, иначе в этих странах, где чуть ли не каждый год перевороты, не прожил бы и недели». Он отхлебнул маленький глоток шампанского, подержал вино на языке, как кот, зажмурившись от удовольствия, улыбнулся, пошевелив бакенбардами: «Я пришел к вам на прием лишь для того, чтобы увидеть вашу жену и в надежде выпить советского шампанского».

— По делам мотаюсь, дорогой мой, по делам, — говорил сейчас Прайс, пожимая руку Антонову. — По всему континенту. — Он вздохнул. — Непросто теперь в Африке нам, коммерсантам-иностранцам. Прижимают. Африканцы сами научились делать бизнес.

Антонов шутливо погрозил пальцем:

— Рассказывайте! Голыми руками таких, как вы, не возьмешь! Вон какую заварушку в городе устроили две недели назад!

— Вы о забастовке? Наша фирма здесь ни при чем. Даю вам слово.

Две недели назад забастовка была действительно похожа на заварушку. Сперва забастовали врачи, обладатели одной из самых обеспеченных профессий в этой стране. Требовали для себя снижения недавно увеличенных налогов. В это время на нефтеперегонном заводе одному из рабочих оторвало руку. Его привезли в городскую больницу, а хирургов нет — бастуют. «Ах так? — возмутились на заводе. — Тогда и мы вам покажем!» И объявили стачку. Город лишился бензина. Одно тянуло за собой другое. Отключили подачу электроэнергии, воды, перестали работать пекарни, в городе распространились слухи о предстоящем новом государственном перевороте.

— Повторяю, наша фирма ни при чем! — Прайс говорил об этом так, будто знал о закулисной стороне случившегося больше, чем может сказать.

— Не поверю, чтобы вся эта заварушка была без участия западного бизнеса, — продолжал Антонов непринужденным тоном. — Весь город остался без света, воды, продуктов. В больницах несколько человек умерло, потому что не было врачей. Разве это по-человечески?

Прайс покосился на стоящего в сторонке со шлангом в руке парня, терпеливо ожидавшего, когда ему позволят заправить роскошный «ягуар». Понизив голос, спросил:

— Вы далеко собрались, мистер Антонов? Уж не в Монго ли?

— В Монго.

Прайс задумчиво взглянул на колесо машины Антонова, помолчал. Казалось, его подмывало что-то сказать, но он колебался.

— Видите ли… Обстановка в Асибии не очень… Словом, всякое может быть…

— А что именно?

— Да так… — Прайс оторвал взгляд от автомобильного колеса и уперся им в подбородок Антонова. — Вы надолго в Монго?

— Дня на два.

На этот раз Прайс взглянул ему прямо в глаза:

— Надеюсь, миссис Ольга будет под надежной опекой?

— Да… — насторожился Антонов. — А что вы имеете в виду?

Англичанин осторожно улыбнулся и смешно шевельнул клочкастыми бакенбардами:

— Да так… Просто стариковские тревоги. Не обращайте внимания.

Антонов подошел к нему так близко, что почувствовал его дыхание:

— Говорите, что?

Наверное, это звучало как приказ. Но пробить осторожность Прайса было невозможно.

— Я все понимаю, вы, мистер Антонов, работник посольства, у вас своя служба, — сказал он тихо, делая несколько шагов в сторону и увлекая за собой Антонова подальше от стоящего в ожидании служащего станции. — Я лично к вам отношусь с большим уважением, но полностью откровенным быть не могу. Надеюсь, вы понимаете? Скажу немного. Видите ли… Для настоящего бизнеса нужна стабильность и уверенность. Мне и нам, — он выделил интонацией это «нам», — надоели бесконечные перевороты, когда одни любители легкой поживы сменяют других. Страна все время на грани банкротства. Мне думается, что те, кто у власти теперь, люди серьезные. Из того, что они сделали, лично мне, я подчеркиваю — лично мне, а не моим боссам — многое представляется разумным для этой страны. Ведет это к стабильности. Вы же знаете, еще много лет какао-бобы останутся твердой валютой в мировом обращении, а для твердой валюты нужна стабильность.

По губам Прайса скользнула эластичная улыбка.

— Так вот, я за стабильность в этой стране. — Он взял Антонова под руку и повел обратно к машинам. — И еще потому, что моя жена африканка. А африканцам я желаю добра…

Сделал знак заправщику:

— Тридцать литров супера.

До границы езды не менее четырех часов. Первый час он проскочил по скоростной дороге в хорошем режиме — «пежо-504» бегун отличный. Машина одинаково уверенна и на магистрали, и на «гребенке» — бугристом африканском проселке.

Шоссе широкой, матово отсвечивающей в лучах утреннего солнца лентой легко и плавно стелилось по пологим склонам холмов, казалось, будто не сама машина летела вперед, а мощный бетонный поток стремительно уносил ее, как река лодку, к неведомым далям.

Антонов включил приемник, стал крутить ручку настройки. Эфир предлагал целый набор мелодий — от грохота тамтамов до державных бетховенских аккордов, которыми сотрясал мир какой-то далекий симфонический оркестр. Кто-то густым баритоном, с легкой лирической хрипотцой, словно не для микрофона или зала, а для себя самого, негромко, неторопливо, с раздумчивой грустью пел по-французски об опавших листьях, об утраченных надеждах, об осени любви…