Провожая Антонова до дверей, добавил сокрушенно:
— Непросто нам сейчас, камарад, ой, как непросто!
Этим «нам» приобщал себя к силам нового режима человек, который три месяца назад был простым крановщиком. Значит, что-то все-таки происходит в этой стране, в ее низах, чего раньше не было и не могло быть.
Вернувшись в номер, он радостно сообщил Ольге:
— Представляешь, директор оказался таким славным парнем! Шел к нему ругаться, а расстались как друзья.
В ее глазах мелькнула ирония:
— Это с тобой здесь частенько случается. У тебя в Африке каждый третий друг.
— Разве плохо? Наше старое профессиональное правило гласит: «Хорошая дипломатия не увеличивает число своих врагов».
— А кондиционер починят?
— Кондиционер? — он почувствовал, как улыбка стекла с его лица. — Видишь ли… сейчас они не могут…
Ольга и бровью не повела. Ольга честно исполняла роль покладистой, покорной, легкой в дороге жены-товарища. Но нетрудно было представить ее огорчение: провести ночь в тяжкой, влажной духоте грязного, неуютного номера! Жары Ольга не выносила, в жару спать не могла. Ничего себе будет ночка!
— Может быть, вернемся в Дагосу? — неуверенно предложил Антонов.
Она взглянула на него с удивлением.
— Бог с тобой! В Дагосу! Ближний путь! — махнула рукой. — Ты на меня не обращай внимания. Раз уж поехала…
У него чуть полегчало на сердце!
— Вот и молодец! В таком случае приглашаю тебя сегодня вечером в «Золотой дракон».
— Куда?
— В китайский ресторан. Ведь у нас же с тобой сегодня как-никак событие! Принимается?
— Принимается! — сказала она неожиданно с веселым задором. — Как говорят французы: пуркуа па?
Через полчаса они выехали в город. В двух кварталах от гостиницы в большом многоквартирном доме жила семья Хисматулиных, единственная советская семья во всей Алунде. Семен Хисматулин, молодой, полный энергии человек, представлял в Асибии объединение Экспортлес, закупал здесь для нашей мебельной промышленности цветную древесину — Алунда была главным портом вывоза из страны богатств африканских лесов. Вместе с Семеном участь Робинзонов в чужом мире делила его жена Настя и дочка, тоже Настя, или Настенька — ей всего шесть лет. У Семена была почти белая шевелюра, выгоревшая под солнцем африканских дорог, по которым он мотался каждодневно. Русоголовыми были и обе Насти, такими же, как отец, худенькими, светлоглазыми, улыбчивыми, даже в жестах, мимике, походке похожими друг на друга, словно все они — ростки от одного корня.
Приезд Антоновых был встречен с восторгом. Во-первых, соотечественники не так уж часто их навещают, во-вторых, семья Хисматулиных знала Антоновых давно, однажды даже ночевала в их доме в Дагосе, потому что номер в столичных гостиницах, как всегда, найти было невозможно. А в-третьих, Антонов привез для «алундских Робинзонов» почту, поступившую на их имя в последние две недели, а также продуктовую выписку, которую получил из-за границы посольский кооператив, — консервы, соки, соусы, сигареты, пиво в банках…
— Ну прямо как Дед Мороз! — восхищалась Настя-старшая.
Антонов оставил жену делить с хозяевами радость, а сам собрался в порт к тамошнему начальству — выяснять обстоятельства нападения на наше судно. Прежде чем уйти, извлек из бумажника листок.
— К тебе, Семен, просьба! Кажется, твой шофер — местный парень? Надежный ли человек?
— Камрон? — Настя-старшая всплеснула руками. — Да свой в доску, как с соседнего двора на Дерибасовской в нашей Одессе. Даром что черный!
— Главное, чтоб не болтал! — оказал Антонов и для убедительности приложил палец к губам. Протянул листок Хисматулину. — Вот тебе разведзадание!
— Что?! — вытаращил глаза Семен. — Разведзадание?
Он даже на шаг отступил.
Антонов расхохотался:
— Не трусь, Семен. Шпиона из тебя делать не собираюсь. Дело в том, что Асибии нужно оказать маленькую услугу…
Хисматулин неуверенно взял протянутый ему листок:
— Какую услугу?
— Пускай шофер съездит по этому адресу. Лучше не съездит, а сходит. Осторожненько, как бы невзначай. И узнает: жив ли, здоров ли местный джентльмен по фамилии Квеку Ободе. К самому Ободе пусть не обращается, потолкует с соседями, так, между прочим…
— Это для кого нужно? — почесал затылок Хисматулин. — Посольству?
— Нужно для дела! — Антонов почувствовал, что начинает раздражаться. — Для дела, понимаешь? Для пользы этого государства, этого народа… Ясно?
— Ясно, — кивнул Семен. — Если так, то будет выполнено. Мне этот народ нравится.
За все происходящее в порту отвечает прежде всего капитан порта. К нему и поехал Антонов. Капитана в управлении не оказалось, его секретарша, потная, разомлевшая от жары девица, положив мощную грудь на письменный стол и прикрыв набухшими веками глаза, пребывала в состоянии анабиоза.
— Я советский консул, — представился Антонов, когда она, услышав шум его шагов, попыталась разлепить веки. — Мне нужно повидать капитана порта.
Девица долго смотрела на Антонова подернутыми сонной пленкой глазами. Наконец сообразила:
— Капитана нет, мосье.
— Когда будет?
— Не знаю, мосье.
— Будет ли сегодня?
— Не знаю, мосье.
Ах, эта спящая в полдень Африка, не способная в сей час ни к каким действиям, даже к небольшому движению мысли! Ему захотелось высказать осоловелой девице что-то резкое: мчался двести километров ради дела срочного, необычного, чрезвычайного, а попал в сонное царство! Даже если земля будет сейчас раскалываться надвое, девица не шелохнется. Сиеста, и все тут! И, пожалуйста, не приставайте! Вы в Африке, а не в своей студеной Европе, где надо непрерывно двигаться, чтобы не замерзнуть.
Антонов вышел в коридор. Повсюду были распахнуты двери — чтоб продувало — и в комнатах среди пыльных, потемневших от жары и влаги папок, бумажных кип торчали застывшие в неподвижности, словно заколдованные, курчавые, не черные, а какие-то серые, будто тоже пыльные, головы чиновников. В ответ на появление в дверях Антонова ни одна из них не шевельнулась, лишь глазные яблоки с трудом поворачивались в широких лузах глазниц, фиксируя чуть приметными угольными пятнышками зрачков внезапное появление бледнолицего чужестранца, которому что-то нужно в такой неподходящий для всякого движения тела и мысли час. В ответ на свои вопросы Антонов получал лишь невнятное бормотание. И поделом! Пора привыкнуть. В каждом мире свои законы существования.
В конце коридора в просторной, уставленной аппаратурой комнате Антонов неожиданно обнаружил молодого человека, который не дремал, не пребывал в сонном обмороке, а довольно бодро говорил с кем-то по телефону. Это оказался диспетчер порта. У него было сухое, костистое лицо, высокий думающий лоб, умные, глубоко спрятанные глаза и, что большая редкость для африканца, тонкие губы. Он знал, где капитан порта. У одного из родственников капитана завтра свадьба, а свадьбы в Африке, как вам известно, — молодой человек при этом иронически улыбнулся, — событие великого, поистине государственного значения, вот капитан где-то что-то устраивает для торжества, поскольку он чин крупный и все может. Документы о происшедшем на борту советского судна у капитана. И еще в полиции. Может быть, мосье консул заглянет в портовое отделение полиции. Правда, он, диспетчер, не верит, что от этого визита будет толк — все там, как и здесь, в состоянии нерабочем и никто не только не захочет, а просто не сможет физически разговаривать с консулом — жара!
— А вот вы все-таки физически можете! — возразил Антонов. — Почему? Ведь вы тоже африканец.
Парень рассмеялся каким-то нервным, отрывистым смехом.
— Просто я в отличие от многих, мосье, уже успел перейти в другое измерение времени. А они еще остаются в прежней эпохе. Не могу себе позволить спать даже в самую тяжкую жару. А мои предки спали. В том отличие разных эпох, в которых мы живем.
Он волновался, говоря обо всем этом.
— Мой отец, мосье, талдычит: мол, когда у нас у власти стояли белые, все было по-другому, был порядок, была определенность. У белого, мол, слово надежно, он что сказал — делает. А черный человек не умеет держать слова. Когда черный дорывается до власти, он от алчности теряет голову, хочется ему побольше урвать для себя, для родственников, для соплеменников. А у кого урывает? Опять же у народа, и куда более беззастенчиво урывает, чем делали это белые. Власть черных богачей хуже власти белых богачей.
