Оказывается, соизволил пожаловать Камов собственной персоной.

В холле были выключены кондиционеры, настежь распахнуты окна, и добрый, пахнущий солнцем ветер с океана трепал шторы на окнах, как флаги. Сегодняшний вечер оказался неожиданно прохладным, и это предвещало изменение погоды, должно быть, скоро придут с океана тучи.

Начинался короткий зимний сезон тропических дождей.

Ольга и Камов сидели в креслах перед кофейным столиком, перед ними стояли чашки для чая.

Ольга была в своих неизменных шортах — уж ради гостя могла бы переодеться в платье, но волосы, обычно распущенные, на этот раз оказались собранными на затылке в тугой пучок. Антонов любил такую прическу — она шла к тонким чертам ее лица.

Когда Ольга, направляясь на кухню, прошла мимо мужа, Антонов уловил легкий, нежный запах французских духов. В Африке духами Ольга почти не пользовалась, какие там духи, если мажешься всякой гадостью от комаров. Причина такого исключения могла быть только одна: Камов.

— Ничего себе погодка, а? Рай настоящий! — сказал Антонов, крепко пожимая руку геолога. — Какими судьбами, Алексей Илларионович?

— Да вот так… проезжал мимо, решил заглянуть на огонек.

Он стоял перед Антоновым громадный, улыбающийся, со спокойными, источающими силу и уверенность глазами, поблескивающими за стеклами очков.

— Я смотрю, у вас собственный лимузин появился?

— Выдали. Как побывал у комиссара, сразу отношение изменилось.

— Ты представляешь, — вмешалась в разговор Ольга, вернувшаяся из кухни с чайником в руке, — Алексея Илларионовича поначалу поместили в какую-то халупу для приезжих, без кондиционера, без душа, по ночам под кроватью крысы шуруют…

— Кто же это вас туда запихнул? — поразился Антонов. — Почему мне не сообщили?

Камов отмахнулся:

— Ничего, теперь все в порядке. Сегодня в «Тропикану» перебрался. В отдельное бунгало. Если бы не комиссар…

— Чиновники мудровали?

— Они! Сказали, что, мол, кроме той халупы, ничего в их распоряжении нет.

Антонов кивнул:

— Все понятно. Это неспроста. Вы для некоторых из местной контры человек опасный. Недра — будущее страны, а вы ключ к ним хотите подобрать.

— Хочу! — улыбнулся Камов. — Так ведь не для себя — для них же!

— Контра потому и недовольна вами, что вы стараетесь «для них», то есть для этой страны. А те, кто вам пакостит, защищают интересы не Дагосы, а Лондона, Парижа, Вашингтона…

Камов кивнул.

— Вы правы. Я это уже почувствовал. Не все, конечно, так. Молодежь в геологическом управлении отличная, во всем старается помочь: «камарад! камарад!» А вот некоторые из чиновников, кто проработал там десятки лет, еще при прежних режимах, те только холодно: «мосье», и даже намека на улыбку нет. Из архива стали пропадать отобранные мной папки. Рассказал об этом комиссару, и тот распорядился прислать в архив охрану.

Камов с комической торжественностью выпятил грудь:

— С сегодняшнего дня работаю под дулом автомата, а чиновники меня ненавидят еще больше. И все-таки…

Довольно потер большие шершавые ладони:

— И все-таки кое-что проясняется. Мне бы докопаться до некоторых бумажонок, тех, что остались после французской экспедиции. Французы здесь работали на совесть. И что-то важное подцепили. Это я понял сразу. Но из документации вывезли все. Сейчас где-нибудь в Париже в папочке лежит тихонько, придавленное коленкором обложки, экономическое будущее этой страны. И будет лежать неизвестно сколько, пока не сочтут, что папку им выгодно снова раскрыть. Они вывезли все. Почти все! И вот с этим «почти» я сейчас и имею дело. Подвергаю анализу обрывочки, клочочки. Такие-то дела…

Он отпил глоток чаю, весело сверкнул очками, обратив лицо к Ольге.

— У вас сегодня, дорогая Ольга Андреевна, снова превосходный чай. Только уже другой. Как называется?

— «Эрл Грей», английский. Нравится?

— Очень.

— Я с удовольствием дам вам целую банку! — Ольга приподнялась, чтобы бежать в кухню, но Камов остановил ее жестом.

— Потом, потом, Ольга Андреевна! От вашего подарка не откажусь — чай люблю. Но сейчас вон лучше Андрея Владимировича угощайте.

Ольга подняла глаза на мужа:

— Чаю выпьешь?

— Налей, пожалуй.

Антонов опустился в кресло напротив Камова.

— Вы говорили о любопытных вещах…

— Я говорил, что превратился из геолога в архивного червя, — рассмеялся Камов. — Сам комиссар на меня косится: разве это геолог! Канцелярист! Ему хочется, чтобы я немедленно с рюкзаком за плечами отправился в саванну на поиск кладов.

— Но ведь, насколько я знаю, предусмотрена экспедиция.

— Да, предусмотрена. Однако надо сперва посмотреть, что сделали здесь наши предшественники. Мне сейчас предстоит собрать нужный материал, чтобы доказать здешнему правительству необходимость затрат на такую экспедицию. И потом, хотя бы приблизительно знать, что ей искать.

— И вы полагаете, что сумеете выяснить это? — спросила Ольга. — Как только отыщете эти самые оброненные французами бумажки?

— Не только бумажки. Я попросил отыскать двух коллекторов, которые тогда работали с французами. Они тоже могут кое-что прояснить, хотя бы подсказать районы работ. Один из них живет в Дагосе, но его пока найти не сумели. И думается, не найдут. Другой в Алунде. Сообщили, будто бы дважды запрашивали, но, мол, есть сведения, — умер. Только мне не очень-то верится.

Антонов кивнул:

— Вполне возможно, что вас водят за нос. Есть ли адрес того, кто в Алунде?

— С собой, естественно, нет. Но завтра могу выяснить.

— Выясните! Может случиться оказия в Алунду. Не исключено.

Снова разлив по чашкам чай, Ольга облегченно опустилась в свое кресло, потянулась к лежащему на столике раскрытому блокноту с воткнутой в него шариковой ручкой. Взглянув на мужа, нетерпеливо прикусила губу:

— Ты можешь подождать несколько минут? Мы должны закончить. Видишь? — и показала глазами на блокнот. — Алексей Илларионович, продолжайте!

Камов развел руками: мол, ничего не поделаешь, приказ женщины!

— Так на чем я остановился?

— Вы остановились на том… — Ольга пристроила блокнот на своей обнаженной коленке, — на том, что от укусов мухи цеце в Африке уже погибли миллионы людей, и сейчас смертельная угроза сонной болезни нависла над тридцатью пятью миллионами…

Камов звякнул чайной ложечкой, положив ее на свое блюдце.

— Так вот… В крови укушенного млекопитающего или человека размножаются так называемые тропаносомы…

— Трипаносомы! — поправила его Ольга.

— Вот! Вот! — Геолог поблагодарил ее улыбкой. — Трипаносомы. Так называемые возбудители сонной болезни, несущие анемию, истощение, а затем и смерть. Вакцина против этого заболевания пока еще не создана. Есть, однако, способы…

Камов говорил медленно, с расстановкой, четко излагая каждое положение, видимо, чей-то текст ему запомнился дословно. Ольга старательно записывала.

— Послушай, а тебе-то зачем все это? — не выдержал удивленный Антонов.

— Интересно! — коротко ответила она, не отрывая глаз от блокнота.

Камов счел нужным пояснить!

— Я надеюсь, что геологическая экспедиция сюда все-таки приедет. Вот кое-что и почитываю заранее. Ведь эта самая цеце временами объявляется и в Асибии. А у меня будут люди…

— Понятно! Ну а Ольге это к чему? Вроде бы она Африкой никогда особенно не интересовалась, — подколол жену Антонов.

Ольга даже не сочла нужным ответить. Снова бросила нетерпеливый взгляд на собеседника:

— Продолжайте же, Алексей Илларионович!

Она была похожа сейчас на девочку, которой очень хочется показаться умненькой-разумненькой.

Антонов поднялся на второй этаж, чтобы принять душ и переодеться — рубашки здесь и в сухой, и во влажный сезон приходится менять дважды в день.

Вода текла слабенькой струйкой, была горяча и без подогрева, за два года жизни в Асибии водопровод ни разу не порадовал холодной водой — на метры пропечена эта земля солнцем. Через раскрытое окошко ванной была видна редкая цепочка слабых уличных огней. Кроны пальм, склоненных под фонарями, отбрасывали тени на асфальт, и они шевелились, мохнатые, черные, похожие на громадных бестелесных пауков. И, стоя под не приносящей успокоения струйкой воды, глядя на чужой неприютный заоконный мир, Антонов вдруг вспомнил милую его сердцу Студянку, тихую прохладную северную речушку, которая все течет и течет через всю его жизнь — с раннего детства до сегодняшнего дня. На берегу Студянки стоит бревенчатый дом, и в доме его мать, которая, пожалуй, вместе со Студянкой сейчас самое надежное, а может быть, и единственное достояние его жизни…