Каменкович рассмеялся, и его лицо сморщилось, как печеное яблоко.
— Прохладненько там в ноябре. Осень! Не то, что здесь. В ноябре у нас и снег может случиться…
— Неужели снег? — И Готи то ли в удивлении, то ли в ужасе баранкой округлил свои мощные губы.
— Я надеюсь, вы с собой прихватили что-нибудь теплое? — поинтересовался Антонов. — Пальто, свитера?
В ответ докер бросил беспомощный взгляд на Антонова, потом на свой белый костюм:
— Вот все… что на мне…
— Разве вас заранее не предупредили?
У Каменковича вдруг покраснели уши и засуетились маленькие бесцветные глазки.
— Донат Петрович! Как же так? — в упор взглянул на него Антонов. — Это же ваши подопечные, В российский холод посылаете!
Каменкович бессильно развел руками:
— Я полагал, полагал… что сами подумают. Люди бывалые. В Европу летят. К тому же их там, в Москве, будут встречать. Мы телеграммку дали заранее. Догадаются, привезут что-нибудь…
— А если не догадаются? — зло усмехнулся Ермек. — Если и там окажутся вот такие, как вы, недогадливые?
Растерянно вскинутые ко лбу рыжеватые брови Каменковича вдруг сдвинулись к переносице и почти сошлись.
— Нечего меня учить! Я не школьник! — Он перевел трепещущий обидой взгляд с Ермека на Антонова. — Занимайтесь своим и не лезьте в чужое! К консульским делам это не относится.
Почувствовав, что вспышка явно не к месту сейчас, во время проводов высокопоставленных особ, Каменкович овладел собой, вымученно улыбнулся и по-французски пояснил профсоюзникам:
— Это мы беседовали о… погоде в Москве. Не волнуйтесь, с вами все будет в порядке. — И добавил с наигранным пафосом: — В нашей Москве для добрых гостей всегда тепло!
Профсоюзники удовлетворенно закивали.
Каменкович в Дагосе пятый год — дольше всех. Все ему здесь надоело до чертиков, говорят, в первые два года проявлял активность, был озарен идеями интересных дипломатических акций, потом попривык, к тому же долбанули его три приступа тропической малярии, обмяк, смирился с неодолимостью здешних негативных обстоятельств, которых так много. И теперь ждет не дождется, когда из Союза прибудет ему замена.
За стеклянной стеной здания аэропорта взвыл на реверсе турбинами только что приземлившийся реактивный самолет, стекла в стене отозвались лихорадочным жестяным звоном, из-под металлических стропил вдруг выпорхнула стайка постоянно обитавших там воробьев, с писком ринулась в другой конец огромного зала.
— Андрей Владимирович! — Ермек коснулся руки Антонова. — Идея! Дайте мне ключ от машины. Мотану домой. Сестра связала мне два свитера из хорошей казахской шерсти. Лежат в чемодане без дела. А им как раз!
Антонов усмехнулся:
— Ты что! Свитера-то на тебя. Разве на них влезут!
— Ничего! — весело отозвался Ермек. — Растянут. Шерсть в Казахстане мягкая.
Антонов с сомнением покачал головой:
— Не успеешь. Сейчас самый пик в уличном движении.
— А я верхними улочками!
У Ермека даже ноздри дрожали от азарта, как у молодого скакуна.
— Разрешите?! А?
Антонов вытащил из кармана пиджака ключи и бросил Ермеку на ладонь:
— Жми! Только учти: в твоем распоряжении полчаса. Ни минуты больше! Понял?
Зажав в руке ключи, Ермек ринулся к дверям. Ничего не понимая, профсоюзники проводили его удивленными взглядами.
— Глупость затеяли! Не успеет! — мрачно заметил подошедший Кротов. Закинув руки за спину, он нервно прошелся по холлу. — А самолет задерживать я не буду. Ни на минуту!
Вдруг он осекся, взглянув в сторону дверей, ведущих в главный зал. Оттуда неторопливо двигался поверенный в делах Советского Союза в Асибии Демушкин, приветствуя отъезжающих отработанной любезной улыбкой.
Через полчаса динамики объявили посадку на самолет, отбывающий в Москву. Объявление касалось всех, кроме тех, кто шел по категории «very important person»[5], летящих, разумеется, по первому классу, их сажали в последнюю очередь, чтобы не держать в душном салоне в ожидании старта самолета.
Прошло еще десять минут. Ермека не было. Антонов, извинившись перед отъезжающими, вышел служебным проходом на летное поле и направился к серебристой туше огромного лайнера, возле которого суетились рабочие и техники из обслуживающей бригады. Недалеко от самолета, на ветерке, в расслабленных позах стояли трое из экипажа, одетые в темно-синюю униформу. По лычкам на погонах Антонов выделил командира — человека с сухим, аскетическим, неулыбчивым лицом. Сочувствия от такого лица не жди, и все же Антонов высказал в серые неприветливые глаза свою просьбу. Глаза командира накоротко прикрылись веками в размышлении.
— В Москве сегодня плюс пять… — подкрепил слова Антонова один из стоявших рядом членов экипажа.
Командир кивнул:
— Убедили! Жду лишних пятнадцать минут. Ни минуты больше.
Вскоре у самолета затормозил сверкающий черным лаком «мерседес» под красным флагом. Из кабины вышли поверенный, Каменкович и двое отъезжающих асибийцев. Вслед за «мерседесом» подкатил на своем синем аэрофлотовском «Жигуленке» встревоженный Кротов.
Командир скептически оглядел белые, просвечивающие на солнце костюмы профсоюзных лидеров, покачал головой и, обращаясь к стоявшему рядом члену экипажа, обронил:
— Шутники!
К нему подошел Кротов:
— Можно трогаться. У нас все.
Командир покосился на наручные часы, не глядя на Кротова, объявил:
— Ждем еще десять минут!
— Почему? — удивился Кротов.
— Надо! Официальный представитель посольства просит. Придется уважить!
Кротов метнул в сторону Антонова недовольный взгляд.
— Задержка получается, — объявил поверенному. — Минут на десять.
— На десять! — нахмурился Демушкин. — Почему?
— У командира есть соображения… — пришел на помощь Кротову Антонов.
— А… — Демушкин знал, что даже ему, поверенному, не стоит лезть в поднебесную службу.
Повернувшись к Сусану Готи, продолжил:
— Так что я говорил? Ах да… Значит, советую вам в Москве непременно прокатиться в метро. У нас лучшее метро в мире…
Прошло десять минут. Ермека не было. Из двери салона выглянул механик, отыскал глазами стоявшего внизу в толпе провожающих Антонова, выразительно развел руками, мол, больше ждать не можем, крикнул Кротову:
— Сажай!
Через несколько минут отъезжающие гости были уже в салоне самолета, дверь захлопнулась, и трап стал медленно откатываться в сторону.
Именно в это мгновение на огромной скорости выскочил на летное поле белый «пежо», резко затормозил в недопустимой близости от самолета, из машины выскочил Ермек и, размахивая над головой, как флагом, двумя свитерами, синим и белым, бросился к самолету.
Его сразу же заметили из пилотской кабины, дверь салона распахнулась, из черного проема высунулась голова стюардессы:
— Бросайте!
Связав свитера рукавами, Ермек ловко швырнул их прямо к ногам стюардессы. Дверь снова мягко вошла в пазы, огромное тело лайнера вздрогнуло от торжествующего грохота — завели первую турбину.
Стоящие внизу вдруг увидели в круглом проеме одного из иллюминаторов седовласую голову Сусана Готи. Над синей полоской свитера сверкнули в улыбке зубы и мелькнула белая, в темной окантовке ладонь — Готи благодарил.
Когда самолет, сотрясая воем аэродромные плиты, укатил к взлетной полосе, унося с собой в далекий конец поля тяжелый шлейф грохота, поверенный обернулся к Кротову:
— Что произошло? Почему задержали самолет на целых двадцать минут?
Кротов искательно взглянул на Антонова.
— Задержался самолет не на двадцать, а на двенадцать минут, — спокойно заметил Антонов и коротко объяснил причину задержки.
Поверенный в ответ недовольно поморщился:
— О таких вещах нужно думать заранее, товарищ Антонов. Заранее! Это входит в ваши служебные обязанности.
И направился к своему «мерседесу». Шофер открыл перед ним дверцу машины, Демушкин, по-стариковски согнувшись, нахохленный, раздраженный затянувшимися проводами, оглушающим воем турбин, липкой жарой, медленно влез в кабину машины, и «мерседес» рванулся в сторону аэровокзала. Каменковича захватить забыли.
