— Русский доктор!

Их сразу же плотно обступили с трех сторон, почти прижав к воротам.

— Доктор, помогите! У меня там дочка, кость переломлена. На руке.

— Доктор, пожалуйста, посмотрите Яози Таму. В третьей палате. Ему очень плохо. Он умирает. Умоляю.

— Доктор, взгляните на мою ногу! На мою ногу взгляните. Вон как распухла. Ходить не могу. В лесу уколол. А меня не принимают…

Они еле пробились за ворота.

— Яози Таму! Посмотрите Яози Таму! Он умирает… — летело им вслед.

— Сволочи! — пробурчал Аревшатян, когда они оказались на территории больничного парка.

— Кого это ты так? — изумился Антонов.

— Забастовщиков! Врач бастовать не имеет права. Это преступление.

Пожилая мулатка в мятом, неопрятном халате вышла им навстречу с недовольной миной:

— Посетителей сегодня не пускаем! — но, узнав Аревшатяна, радостно всполошилась: — Как замечательно, что вы оказались у нас, доктор! Просто чудо! Сейчас так нужна ваша помощь.

— Что-нибудь случилось с той женщиной, которую вчера… — насторожился Антонов.

— Нет! Нет! У нее без изменений. Здесь другое. Один больной только что доставлен. — Она оглянулась и понизила голос: — Двоюродный брат президента. Сердечный приступ. А врачей нет!

— Где он? Ведите! — распорядился Аревшатян, вытаскивая из портфеля халат.

Сестра увела Аревшатяна куда-то в глубь здания, и Антонову с полчаса пришлось пробыть в одиночестве в пустой комнате для посетителей. Он выхаживал комнату от одной стены до другой, временами поглядывая из окна в сторону ворот: за прутьями железной решетки по-прежнему сверкали белки глаз и зубы негодующих, встревоженных родственников. И вдруг там, за оградой, среди черных лиц он увидел светлое скуластое лицо в очках. Камов!

— Не мог не прийти! — смущенно пояснил Камов, перешагивая порог приемной. — Пытался дозвониться до вас, да не повезло. Вот и решил сам. Пехом! Душа неспокойна… Как она?

— Сказали — без изменений. Подождем. Туда ушел Гурген…

Камов снял очки, тщательно протер стекла носовым платком:

— Пришел сегодня утром в министерство, а меня прямо к министру, то есть к комиссару, как здесь он называется. Яо Сураджу. Тип необычный. Усищи как у Бармалея, голос капральский, пистолет как у американского шерифа — не на боку, а на животе. Обрадовался мне. Так и сказал: вся надежда на вас. Недра нам нужно открывать, и побыстрее! Обещал, что немедленно выделит мне вездеход, солдат и рабочих — открывать недра!

Камов мелко засмеялся, словно рассказал неприличный анекдот.

— Я ему объясняю: до экспедиции еще далеко, нужно вначале ваш геологический архив изучить, посмотреть, что здесь, в Асибии, увидели мои предшественники. Комиссар даже разозлился: значит, будете сперва копаться в бумажках? Буду, говорю, без этого нельзя, наука требует. Словом, получил я у хмурого комиссара разрешение на работу в геологическом архиве. Если бы вы видели, что это за архив! Маленькая комнатушка, набитая трухлявыми папками, — пыль, плесень, сырость, в углу в грудах старых бумаг твари какие-то шуршат — то ли крысы, то ли еще кто. Отвечающий за архив старик чиновник встретил настороженно. Я прошу показать все документы последней французской экспедиции, а он качает своей антрацитной головой, мол, не знаю, не ведаю, где что находится, вот стеллажи, вот папки — ищите! И ушел, подлец! Я три часа ковырялся в бумажном хламе, глотал вековую пыль. И все-таки нашел то, что искал, — первую папку с документами французов. Я знал заранее, что французы не оставили здесь ни одного основного документа, никаких прямых данных о результатах исследований. Все давно во Франции и под замками, куда более надежными, чем в этой пыльной конуре. Но я зная также, что бумаги второстепенные оставить, вернее, бросить здесь, как не представляющие ценность, они вполне могли. А даже но второстепенным можно сделать кое-какие выводы. И вот я нашел первую папку… Камов хитро прищурил под стеклами очков глаза: — Французы и не представляли, что в отбросы их геологической канцелярии сунет нос настоящий специалист-аналитик.

— На таком уровне, как Камов! — подсказал Антонов.

— Да, на таком уровне, как Камов, — без всякой тени самодовольства подтвердил геолог.

— И что же вы обнаружили в этой первой папке?

Камов поднял руку с выставленной вперед ладонью, словно призывал к неторопливости:

— Рано! Рано пока об этом говорить. Мне еще нужно хорошенько в этой пыли поковыряться, а потом над найденным хорошенько поломать голову. Говорю чиновнику: «Эту папку положите в самое надежное место и берегите пуще всего». Он вдруг заинтересовался: «А что вы в ней нашли?» А я ему: «Что нашел, то уже не потеряем — оно в моей голове!»

Хлопнула дверь, и в приемную в сопровождении сестры-мулатки вошел Аревшатян. На лице Гургена застыло странное выражение: была в нем какая-то легкая, даже, пожалуй, веселая таинственность, а под усами угадывалась лукавая улыбка.

— Пойдемте! Сейчас для вас будет сюрприз…

— Сюрприз? — удивился Антонов. — От брата президента?

— Нет! — махнул рукой Аревшатян. — Я его осмотрел, сделал что нужно. Все с ним теперь в порядке. Сюрприз вас ждет в другом месте.

Больную иностранку поместили в отдельную палату, что было необычной роскошью в этом вовсе не привилегированном заведении. Видимо, сыграла роль белая кожа потерпевшей, а скорее всего визитная карточка Антонова.

На квадрате подушки четко выделялось узкое, бледное лицо в окладе густых темных волос. Губы женщины при появлении гостей медленно растянулись в улыбке, приветливой и покойной.

— Разрешите вам представить, — Аревшатян повел подбородком вначале в сторону стоящего рядом с ним Антонова, — наш консул Андрей Владимирович, затем в сторону Камова, — э…

— Доктор наук Алексей Илларионович Камов, — пришел ему на помощь Антонов и вдруг поймал себя на том, что и Аревшатян, и вслед за ним он, Антонов, обращаются к женщине по-русски.

— Здравствуйте, господа! — сказала женщина слабым голосом тоже по-русски. В ее голосе красиво перекатывалось старомодное «р». — Я рада с вами познакомиться. Меня зовут Екатерина Иннокентьевна. А фамилия Тавладская.

Она чуть приподняла руку и сделала легкий приглашающий жест.

— Садитесь, господа!

Рука у нее была худая и маленькая, длинные ногти на пальцах без маникюра. Антонова поразил ее голос, удивительный, редкого тембра, нежно звенящий.

Напротив кровати у стены стоял диван, и обескураженные Антонов и Камов под веселым взглядом Аревшатяна покорно опустились на него. У Гургена в этот момент был такой вид, будто он и выдумал всю эту шутку.

— Я вам безмерно благодарна, господа, за то, что вчера вы пришли мне на помощь и даже доставили сюда. — Женщина чуть прищурила в улыбке большие необычного зеленого оттенка глава. — И даже не знали, кто я такая…

— Это наш долг… — пробормотал Антонов. — В подобной ситуации национальность не имеет значения…

— А кто вы такая? — вдруг напрямик спросил Камов. — И фамилия и имя у вас русские…

— Я и есть русская! — подтвердила женщина. — Такая же, как и вы.

— Но… — начал Антонов и запнулся.

— Но… — пришла ему на помощь женщина, — но не советская, гражданка Канады. А мой родной дядя Николай Николаевич Литовцев, с которым я ехала вчера из Монго, русский по национальности, а по гражданству — француз. Сегодня с утра он меня здесь навестил. И с ним был консул Франции…

Тавладская рассказала о случившемся по дороге. Обычное дело: поломка переднего колеса, машину понесло в кювет, она сидела за рулем, удержать руль не смогла. Вот и результат. Дядя до Дагосы добрался только ночью после того, как машину вытащили из кювета и отправили на ремонт в соседний городок.

— Почему же ваш дядя там, на дороге, не сказал нам, что вы русские? — удивился Камов. — Мы с Андреем Владимировичем при нем переговаривались по-русски.

Она едва заметно повела бровью.

— Бог его знает! Думаю, опасался…

— Опасался? Чего же? — удивился Антонов.