На соседней кровати посапывала Ольга. В этот час ее сон самый отрешенный, никакими криками не разбудить. Поначалу, когда они только приехали сюда, Ольга вставала в шесть вместе с мужем, делала зарядку, готовила завтрак, по вечерам заставляла везти ее на пляж — окунуться. Сейчас все это забыто.

Внизу в холле спит Камов. Своеобразный человек. Характер сильный, это ясно, и в то же время угадывается в нем какая-то детская наивность, незащищенность, что ли. Должно быть, снится ему большеглазая, с печально опущенными уголками губ Тошка, наверняка такая же странная, как он сам. Вчера, слушая Камова, Антонов вдруг поймал себя на мысли, что он ему в чем-то завидует. В чем? Наверное, в том, что он откровенно счастлив, несмотря на какие-то сложности в отношениях с любимой женщиной. «Люблю, и больше ничего!» Ему бы, Антонову, такое!

Галдеж на улице становился все громче.

Спустившись в холл, он дернул за шнур, занавески мягко, с легким шумом раздвинулись, и просторный квадрат окна театрально вспыхнул всеми красками яркого африканского утра. Глянцевитые листья карликовой пальмы, растущей у окна, мешали рассмотреть, что происходит в саду.

Антонов вышел из дома, и первое, что ему бросилось в глаза, — лицо Асибе. Такие лица бывают у тех, кто, добившись нелегкого успеха, встает на пьедестал спортивного почета: гордое величие победы и выплескивающееся солнечными брызгами из глаз необозримое счастье. Асибе стоял недалеко от ворот на дорожке, а около него толпились незнакомые люди — женщины, несколько подростков, старик из соседнего дома. И все смотрели под ноги Асибе со страхом и почтением.

Антонов подошел, тоже взглянул на асфальт дорожки и вздрогнул: у ног сторожа лежала змея. Это был крупный экземпляр черной африканской кобры, почти в два метра длиной и толщиной в руку. Ее треугольная, будто расплющенная, голова мирно лежала на асфальте, и янтарные бусинки глаз поблескивали — казалось, кобра жива и только прилегла ненадолго отдохнуть.

— Откуда она, Асибе? — изумился Антонов.

— Я убил, мосье!

— Где?

— Около дома, мосье, недалеко от ваших дверей…

Рано утром Асибе пошел к сараю за шлангом — полить цветы — и вдруг увидел: ползет мимо дома чудовище. Кобра! Да еще плюющаяся! Дело нешуточное. Хорошо, что в двух шагах торчал из земли кол, на котором крепился садовый вьюнок. Змея успела доползти почти до ворот. И представьте себе, совсем не торопилась, будто была уверена, что на нее, королеву африканских змей, никто не отважится поднять руку. А он, Асибе, не испугался. Он поднял на кобру руку.

Собравшиеся у ворот ахали и вскрикивали в ужасе, когда Асибе в подробностях, наверное, не в первый раз, рассказывал об отважной схватке со змеей, о том, как бил ее колом, как отворачивал лицо и загораживал его ладонью, чтобы уберечься от яда, ведь кобра, защищаясь, норовит плюнуть прямо в глаза нападающему.

Ну и ну! Вот тебе и тихий, неприметный Асибе! Человек вроде бы существует где-то на задворках жизни. Никого у него нет, старый холостяк. И вся его жизнь связана вот с этим домом, где он служит ночным сторожем и садовником, со сторожкой при вилле, где он живет в компании с шелудивым добрым псом Бобби, который разделяет ночные бдения сторожа. Должно быть, главным творением жизни Асибе был английский газон, который простирался перед фронтоном виллы от стены здания до ограды, размером в два волейбольных поля. Ступаешь на это зеленое совершенство — и кажется, будто под ногами мягкий, изумрудного цвета палас, ласкающий подошвы, зовущий к покою, мудрой неторопливости, душевной тишине.

Газон был предметом особой гордости Асибе. Со всего богатого квартала Акеда, где расположена вилла, и даже из других кварталов садовники, сторожа, слуги и уборщики приходили смотреть на газон Асибе, снимали обувь и с осторожной почтительностью — как бы не повредить — прохаживались по нему, словно по дорогому старинному паркету в барской усадьбе.

Из года в год каждодневно, даже в праздники и в воскресенья, творил Асибе свое чудо — поливал, удобрял, подстригал, а натрудившись, часто подолгу стоял возле газона в неподвижности и смотрел на него мягкими ласкающими глазами, как мать смотрит на ребенка.

При этой вилле Асибе давно, служил ее прежним арендаторам — англичанам, потом шведскому коммерсанту, потом Чибову, начальнику Антонова, который уехал в Москву на леченье, теперь вот служит Антонову. Согласно контракту об аренде зарплату Асибе платил хозяин виллы, местный предприниматель, торговец пальмовым маслом. Зарплата была пустяковая, как и у всех ночных сторожей в этом богатом квартале вилл и особняков, и Антонов по собственному почину добавлял Асибе из своих денег.

Деньги эти сторож принимал неизменно с благодарностью, протягивая за ними руки, сложенные лодочкой, будто подставляя их под струю живительной влаги у придорожного фонтанчика, священной для каждого африканца. При этом кланялся и, получив деньги, пятился к двери задом, словно только что был у султанского трона.

Антонов пытался отучить сторожа от этих холопских привычек, демонстративно при других здоровался с ним за руку, в разговоре неизменно подчеркивал равенство, но переделать Асибе уже было невозможно.

Должно быть, во всей округе не найти столь надежной и дисциплинированной охраны, как Асибе. Антонову казалось, что сторож на территории дома присутствует круглосуточно. Когда его ни окликнешь, Асибе неизменно тут как тут. Лишь в воскресенье, свой свободный день, Асибе отправлялся в церковь. И непременно переодевался к важному для него выходу в свет. Повседневный наряд Асибе прост — вылинявшая на солнце солдатская рубашка-безрукавка цвета хаки да такого же цвета заношенные, слишком свободные для его тощего зада солдатские шорты. Но каждое воскресное утро с территории виллы уходил другой, неузнаваемый Асибе: темная широкополая соломенная шляпа, белая, хорошо отглаженная рубашка, туго схваченная на воротнике узеньким старомодным черным галстуком, черные же брюки, глухие, туго зашнурованные черные ботинки на толстой резиновой подошве. В руках Асибе держал черную коленкоровую папку, никто не понимал, зачем она ему нужна. Его всегда кроткие, озабоченные немудреными делами глаза вдруг становились строгими, согнутый садовнической работой позвоночник выпрямлялся, и Асибе становился похожим на благочестивого пастора.

В остальные же дни был незаметным.

Но сейчас, над телом убитой змеи все видели перед собой героя, достойного восхищения, Человека Убившего Кобру. Такие нечасто встречаются. На таких в Африке смотрят с почтением и даже с опаской, словно он имеет дело с потусторонними силами.

Подошли Ольга и Камов. Ольга вскрикнула, увидев змею.

— Асибе убил, — пояснил Антонов.

— В нашем саду?

— У самой нашей двери, — уточнил Антонов и тут же пожалел о сказанном. Лицо Ольги исказилось от ужаса. Больше всего на свете она боялась малярии и змей.

Асибе почитал Ольгу за доброту и щедрость и сейчас был горд, что оказал мадам столь великую услугу: у порога ее дома убил опасного гада. И уже специально для Ольги снова во всех подробностях рассказал о случившемся. Дабы показать всем собравшимся, что он, Асибе, теперь знает себе цену, вдруг проявил неожиданную для него вольность, попросив у Ольги сигарету, причем тоном самым свойским, будто так на равных обычно и разговаривает с хозяевами.

При Ольге сигарет не оказалось, она побежала в дом. Вернувшись с пачкой, подчеркнуто почтительно протянула ее Асибе. Заскорузлыми пальцами тот неловко извлек сигарету, сунул в рот, вытянул шею, склонившись над огоньком зажигалки, который ему предложила Ольга.

Не было сомнения, что в глазах соседей авторитет Человека Убившего Змею вырос в эти минуты еще больше. Смотрите, как он, Асибе, запросто с самой хозяйкой, с белой мадам!

Антонов где-то слышал, что за убийство змеи, особенно кобры, на территории виллы полагается премия от хозяина. Сходил домой за бумажником, извлек из него несколько купюр и при всех торжественно вручил герою дня. Эти деньги составляли половину месячной зарплаты сторожа.