— Ну как вы?

— Живу! — усмехнулась она, и в голосе ее снова прозвучал вызов. — Тропические леса осваиваю. Скоро стану бабой-ягой…

Когда всех гостей проводили в кинозал, посол сказал Антонову:

— Что ж, можно поздравить! Хотя и первый блин, но вроде бы не комом.

Кузовкин редко кого хвалил, и это замечание можно было расценивать как исключительное.

К ним подошел Дед Мороз — Малюта.

— Вы, Роман Митрофанович, настоящий артист! — похвалила Анна Ивановна. — Дети от вас в восторге.

— Правда? — Малюта снял с головы дедморозовскую шапку — волосы у него были мокрые. Отстегнул ватную бороду, вздохнул: — Тяжело работать Дедом Морозом в тропиках!

Все засмеялись.

— Хорошо получилось, — продолжала Анна Ивановна. — И Дед Мороз почти настоящий, и елка самая настоящая…

— Елка — чудо! — согласился Малюта.

— Сколько елок прислали? — вдруг спросил посол. — Три?

— Три, Василий Гаврилович! — подтвердил Малюта. — Как всегда.

— Мне-то привез на виллу? А то я сегодня гостей жду, и днем и вечером.

Малюта бросил быстрый растерянный взгляд на Антонова.

— Да понимаете, Василий Гаврилович… дело в том, что Мусабаев…

— Ну!

— Непорядочек получился, Василий Гаврилович. Непорядочек. Так ведь нельзя… Мусабаев взял и отправил вашу елку морякам на «Арктику». И ни с кем не согласовывал. Представляете, Василий Гаврилович, — ни с кем! — По щекам Малюты, как слезы, текли струйки пота, размывая нанесенный гримом алый «морозный румянец». — Сам решил, и все!

Посол насупился: он не терпел в подчиненных никакого самоуправства.

— Как это сам решил?

— Да так. Ему говорят: елка в резиденцию посла! А он в ответ: плевать я хотел! Морякам, мол, елка обещана.

Антонов возмутился:

— Не болтай лишнее, Роман Митрофанович. Не так все это было. Мусабаев только предположил: мол, новогодняя ночь миновала, елка вроде бы и не нужна. Хорошо бы одну на «Арктику» отвезти. Ребята уходят в океан надолго…

— Ну! — снова рыкнул Кузовкин.

— Ну… и я… сказал: вези, мол, чего добру пропадать!

— Понятно! — Посол закинул руки за спину и, набычившись, прошелся по дорожке, что было верным признаком назревавшей бури. — Значит, лично распорядились? А?

Вплотную подошел к Антонову, почти упираясь в него животом:

— Я что-то никак не уразумею, товарищ Антонов, какие у вас в посольстве функции? Кто вы? Консульский работник? Или еще кто? Вы, должно быть, не очень хорошо представляете круг своих обязанностей и прав…

Лицо посла пошло пятнами, значит, сейчас заведется и утихомирится не скоро.

— Я исходил, Василий Гаврилович, не из прав, а из логики, из интересов дела, — спокойно ответил Антонов.

— Из интересов дела? Ах вот как! Разумеется, вы лучше других в посольстве знаете, где они, эти интересы?

У Малюты на губах застыл зародыш улыбки, колкие, хитрые глазки поблескивали.

Но Анна Ивановна решительно пресекла развитие конфликта, взяла мужа под руку, наклонилась к нему, вроде бы на ухо шепнула, но так, что услышали все:

— Не кипятись, Василий Гаврилович! Зачем нам елка сейчас? Все позади. И стоит ли из-за пустяка спорить? В такой-то день! Праздник ведь!

Посол поднял упрямую голову, помолчал.

— Если только ради праздника… — пробурчал сдаваясь.

Искоса взглянул на Антонова:

— Сам дисциплину не признаешь и подчиненных своих воспитываешь в неповиновении. А?

Раз посол переходил на «ты», значит, буря миновала.

— Поедем, Василий Гаврилович, домой! — Анна Ивановна легонько потянула мужа за руку. — Пора уже.

В этот момент к ним подошла Клава с подносом, на котором возвышалась горка румяных пирожков:

— Угощайтесь! Остатки сладки!

Все отказались от предложенного, Антонову тоже стоило бы ради приличия отказаться, но пересилить себя он не мог: давно эти пирожки будоражили его голодный желудок, но в зале подойти к ним не решался. Взял с подноса пирожок, проглотил его одним махом. Потянулся за другим.

И в этот момент почувствовал на себе чей-то внимательный взгляд. Анна Ивановна смотрела на него, улыбаясь, и улыбка ее была печальной.

— Голодный? Ах, бедняга, — вздохнула она. — Брошенный, без жены, да еще в праздник! Да еще посол отчитывает! Не позавидуешь… Ну-ка поехали к нам! Накормлю, голубчик, досыта. Кстати, на обеде будет интересный для тебя человек. — Она обернулась к мужу. — Не возражаешь?

— Приглашаю! — буркнул посол.

Когда они уходили, Антонов взглянул на застывшего Малюту. Его потное лицо вытянулось и выражало полное недоумение.

«Интересным человеком» оказалась молодая африканка. Она произнесла при знакомстве несколько фраз, и Антонов ушам своим не поверил: африканка говорила по-русски, как москвичка! Больше того, голос ее, внешность, свободная, непринужденная манера держаться, — все в ней было удивительно похоже на Ольгину старшую сестру Настю. Антонов не раз поражался: в лице типично африканском вдруг находишь аналог кому-то из соотечественников. Природа в своем массовом производстве гомо сапиенс не так уж стремится к индивидуальным проектам, чаще действует по шаблону: белые и черные у природы сходят с разных конвейеров, но штампы общие. И вот, пожалуйста: эта худенькая, элегантная, кокетливая Эси — почти точный стереотип Насти.

Антонов любил Настю, они были друзьями, и, может быть, поэтому молодая африканка ему сразу же понравилась. Уже через полчаса Антонову казалось, что знает он Эси давным-давно, не раз встречался с ней в домах московских знакомых.

Эси прожила в Москве восемь лет, ее отец был первым послом республики Куагон в Советском Союзе, она закончила в Москве среднюю школу, потом балетное училище. Кузовкин работал в те годы в аппарате МИДа, дружил с ее отцом, и Эси росла на глазах у Кузовкиных. Диплом московского балетного училища в Куагоне был скорее экзотическим русским сувениром, чем путевкой в жизнь, и Эси уехала в Америку, чтобы там создать небольшую балетную школу для негров. В Дагосе сейчас была проездом — по пути из Монго в Дакар. И, конечно, первый визит — к Кузовкиным.

— Вот так я попала на праздничный русский обед, — весело сообщила Антонову Эси.

Антонов оказался впервые в столь интимной обстановке на вилле посла. Василий Гаврилович держался просто, естественно, в обращении его к Антонову и к Эси звучало отеческое снисхождение, легкое подтрунивание над молодостью. Два часа, проведенные за обедом, прошли незаметно.

После обеда Эси осталась помочь Анне Ивановне убрать посуду и приготовить кофе, а посол решил размяться на дорожках сада и пригласил Антонова. Довольный добрым обедом, спокойным, непринужденным застольным разговором, присутствием в гостях Эси, Василий Гаврилович был настроен благодушно.

Он рассказал Антонову об отце Эси, мудром и высокообразованном человеке. Ему, послу одного из первых прогрессивных правительств в этом регионе Африки, пришлось много пережить, когда правительство смел реакционный военный переворот. Были преследования, была тюрьма, но от своих стойких симпатий к Советскому Союзу он не отказался, навсегда остался нашим другом. В том же духе воспитал и дочь.

— Понравилась она тебе? — спросил Кузовкин с ворчливыми нотками в голосе, будто опасался, что. Антонов со всей своей прямотой ляпнет то, что послу будет не по душе.

— По-моему, она замечательная девушка, — искренне отозвался Антонов.

Они молча прошлись до конца дорожки, которая упиралась в зеленую ограду, повернули обратно. Вдруг посол сказал:

— У меня к тебе, Антонов, вопрос. Уж извини, что вторгаюсь в личное. Но ты знаешь, здесь, за границей, у нашего брата личное часто сходится со служебным. Ты мне вот что скажи… У тебя с Ольгой Андреевной разрыв? — Он покосился на Антонова. — Если не хочешь, не отвечай. А?

Антонов давно ждал подобного вопроса и даже удивлялся, почему посол не задал его раньше, сразу после неожиданного для многих отлета Ольги в Москву.

— Разрыв, Василий Гаврилович.