— Куда едете?

— В Монго.

— Зачем?

— По служебным делам.

В окно просунулась черная рука с узкой, неожиданно изящной для солдата кистью и ярко-белыми ногтями.

— Документы!

Антонов протянул удостоверение дипломата и водительские права. Капрал разглядывал документы с преувеличенным вниманием, словно искал подделки, дважды сверял цепким, недобрым взглядом схожесть физиономии Антонова с фотографией на удостоверении. Нехотя возвращая документы, коротко приказал:

— Откройте задний багажник!

— Зачем? — удивился Антонов.

— Посмотрим, что везете.

Антонов, чувствуя, что начинает заводиться, решительно вышел из машины, ткнул пальцем в синий номер на бампере:

— Машина дипломатическая. Видите? Осмотру не подлежит!

— Подлежит! — спокойно обронил капрал и, шагнув к заднему багажнику, сделал властный жест: открывай! И без разговоров!

В двух шагах от них у шлагбаума, сжимая в руках автомат, в напряженной позе, готовый к решительным действиям, стоял другой солдат с таким же казенно неподступным лицом, как у капрала. Полицейский сохранял нейтралитет. Он был худощав, с тонкой, как у девушки, талией, туго перетянутой широким черным ремнем, с которого свисал в черной кобуре массивный пистолет. Прохаживался вдоль шлагбаума туда-сюда, поскрипывал начищенными до блеска штиблетами, искоса наблюдая за происходящим и не проявляя желания вмешиваться. Когда Антонов спокойно, но решительно заявил, что открывать багажник не будет, что это нарушение дипломатического иммунитета приведет к крупным неприятностям, дело дойдет до правительства, полицейский, наконец, счел нужным вступить в действие.

— Из какого посольства? — спросил он.

— Советского.

Полицейский, сделав несколько шагов назад, взглянул на номер машины, потом еще раз на Антонова.

— Из советского? Почему же раньше не сказали?

Махнул рукой солдату у шлагбаума:

— Открывай! Пусть едет! Советские запрещенное не возят.

И, вдруг вытянувшись, картинно выпятив грудь и оттопырив зад, отдал Антонову честь.

— Новые строгости? — поинтересовался Антонов, садясь в машину.

Полицейский повел подбородком в ту сторону шоссе, где находилась Дагоса, многозначительно сообщил:

— Обстановка!

По тону, которым было произнесено это слово, стало ясно, что никаких служебных секретов он не выдаст, и не пытай! Из-под лакированного козырька его фуражки, оставляя неожиданно светлый след на антрацитно поблескивающей коже, сбежала быстрая струйка пота. Он лениво стер ее тыльной стороной ладони.

— Жарко?

— Сил нет! — признался полицейский. — А смена только через три часа.

Антонов вынул из дорожного холодильника три банки пива. Одну протянул полицейскому, а на две другие показал отступившим в сторонку солдатам: это вам! Солдат у шлагбаума сделал вид, что не заметил отсвечивающую синим лаком, в холодной испарине соблазнительную банку дорогого заморского пива, которого он никогда и не пробовал. Лишь машинально провел кончиком розового языка по сухим от зноя губам. А капрал, спасаясь от искушения, отвернулся и стал глядеть на дорогу так внимательно, будто на ней что-то происходило.

Полицейский, забрав у Антонова все три банки, весело подмигнул:

— Армия у нас неподкупна!

Антонов мог бы и открыть багажник — ничего, кроме запасного колеса, в нем не находилось. Но это было бы действительно нарушением дипломатического иммунитета. Этак на обратном пути придется показывать и дипломатическую почту, которую повезут курьеры!

Стойкими сказались эти ребята парашютисты — чтобы в Африке кто-нибудь отказался в разгар зноя от банки хорошего холодного пива! Должно быть, три года новой власти, провозгласившей революционную дисциплину, наложили свой отпечаток и на армию.

В последние месяцы правительство повело энергичную борьбу с контрабандой, давним бичом многих молодых африканских государств. Тайно провозят через границу дефицитные товары, золото, слоновую кость, какао-бобы, валюту. На борьбу с контрабандой теперь брошена армия, лучшие ее подразделения.

За мостом начиналась житница страны — чистые сухие пальмовые рощи сменялись полями, на которых мышиными хвостами торчали хворостины маниоки, шевелились широкие, как у фикусов, листья батата. Теперь автомобили встречались чаще. Оживилась и сама дорога. Запестрела неизменным своим украшением — идущими по ней женщинами. Много сотен километров сделал Антонов по африканским дорогам и давно привык к этому бесконечному женскому шествию, именно женскому — мужчины куда реже встречались, будто на этой земле они были в абсолютном меньшинстве.

Женщины идут и идут десятки километров от деревни к деревне, от городка к городку, полуголодные, оглушенные зноем, шлепая босыми ногами по обжигающему пятки асфальту магистралей, по пыли проселочных дорог. Ни одной в лохмотьях, как бы ни была бедна! Непременно обряжена в яркое цветастое платье, вернее, туго запеленута в длинный кусок ткани. Приятно глядеть на их неторопливую, размеренную походку, плавные движения тела, красиво выгнутый торс, маленькую голову на длинной шее, гордо откинутую назад. И каждая в тазу или корзине, водруженной на голову, несет на базар «дары природы» — гроздья бананов, пупырчатые ананасы, корневища ямса, бутылки с пальмовым вином, мешочки с земляными орехами, коротко рубленные стебли сахарного тростника. «Дары» эти весят изрядно, нелегко поднять такую ношу, а уж нести на голове десятки километров тем более. Смотришь на них, и кажется, будто на пышное торжество величественно плывут знатные дамы.

Антонов неизменно восхищался африканскими женщинами. Сколько тягот навалила судьба на их плечи — работа в поле, дома, воспитание детей, — и все-таки полны женственности эти бархатные черные плечи, стройны, изящны эти фигуры.

Скорость приходится сбавлять с каждым километром. Машина въезжает в мир, полный жизни и движения. Возле глинобитных деревушек под тростниковыми навесами маленькие базарчики у самой дороги: корзины с помидорами, чищеный и нечищеный ямс, сваленный прямо в кучи, сушеная рыба, разложенная на травяных циновках, гроздья желтых бананов, плоды авокадо, огромные глиняные горшки, замусоленные, залапанные, трижды перекупленные пачки дешевых сигарет… Шагнешь в гущу такого базара, отовсюду тянутся к тебе заскорузлые добрые руки: «Друг, да продлятся годы твои!..»

Иногда на дорогу выходят из зарослей охотники. Увидев приближающуюся машину, вытягивают руку, демонстрируя добычу: купи, проезжий! А в руке тушка карликовой антилопы или зверька, похожего на большую лесную крысу.

Скоро граница. Все чаще в хаосе тропических зарослей у дороги проступают квадраты тростниковых крыш. Население здесь густое, край плодородный. И отсталый удивительно. Сколько раз проезжал Антонов по этим местам после захода солнца — там, где сейчас мелькают крыши деревушек, вечером цепенеет беспросветный тропический мрак: ни одного огонька! Электричества здесь не знают, даже керосин для освещения — роскошь.

Антонов нагнал небольшой грузовичок с кузовом, прикрытым от солнца брезентом. Кузов битком набит телами, одно буквально втиснуто в другое. Наверное, грудные клетки трещат от тесноты, и все-таки эта густая масса тел на каждой выбоине, в момент, когда машину встряхивает, расцветает улыбками, как розовый куст, и кажется, будто улыбки эти осыпаются на асфальт белыми лепестками. Такие грузовички под тентами, предназначенные для перевозки людей, здесь называют «мамми-лорри». Они практически единственный общественный транспорт в стране. Принадлежат они «мамми», оборотистым рыночным торговкам, толстым, шумливым, рукастым. Шофер каждого такого грузовичка, получив его под свое управление, непременно намалюет на борту или кабине близкую его сердцу мудрость: «Все на свете суета сует», «Удача убегает, а ты догоняй», «Не верь женщине!» Это Африка с ее философским отношением к жизни. Одно время, разъезжая по стране, Антонов пытался коллекционировать бортовые мудрости, поначалу даже Ольгу увлек этим — завела специальный блокнот. Надумала написать статью о «мамми-лорри», например, для журнала. Но вскоре все это ей примелькалось, надоело, блокнот был заброшен.