Военачальники османской армии видели это и не препятствовали ничему. Абдулла ведь обещал войску отдать город на разграбление, так он и сделал.
Паши остановились в садах квартала Анапат. Там уже были раскинуты шатры. Не успели они войти в остроконечный с золотыми кистями шатер сераскяра, как им сообщили, что со стороны крепости к лагерю направляется группа всадников.
— Люди хана едут припасть к ногам твоим, паша победителей! — сказал Абдулле вероотступник Мурад-Аслан.
— Пошли одного из самых презренных моих погонщиков верблюдов, пусть заставит посланцев спешиться и приведет их сюда! — приказал сераскяр.
Сказано — сделано. Ханского визиря сорвали с седла, сняли с него дорогое платье, приказали надеть завшивленный кафтан погонщика верблюдов и босым повели в палатку паши. Остальным персиянам не позволили приблизиться к дверям шатра сераскяра.
Высоко держа над головой серебряное блюдо с ключами от крепостных ворот, великий визирь на коленях вполз в шатер сераскяра, положил поднос к ногам Абдуллы и три раза ударил головой об пол.
— Кто ты, неверный? — спросил Абдулла, пожирая великого визиря кровавыми глазами.
— Я — великий визирь молящего тебя о милосердии Мирали хана, господин! — сказал персиянин и еще раз приложился головой к полу.
Паша схватил связку ключей и с силой ударил ими визиря по лбу.
— Почему вы не сдались в первый же день моего прибытия? — закричал он. — Почему стали причиной гибели такого множества подданных султана, шиитские псы? Почему?
Голос паши разносился далеко.
— Да увенчает аллах могуществом солнцеликого, дарующего блага земные, великого из великих — султана, о праведный паша! — воскликнул, простирая руки к небу, визирь. — Это не мы сопротивлялись! Мы давно хотели покориться единственному в этом мире наместнику аллаха — султану и сдать тебе Ереван. Но армяне… Гяуры-армяне не допустили. Они заперли нас в крепости, чтобы не дать встретить тебя. Великий вред нанесли они тебе, о милосердный паша!
Абдулла пожевал толстыми губами, бросил связку ключей на колени Реджеб паши, войска которого первыми вступили в Ереван, и, укоризненно посмотрев на великого визиря, прогремел:
— Отчего хан самолично не явился ко мне на поклон? Уж не хочет ли он быть повешенным в своей крепости?
— О всемилостивый паша! Хан прислал тебе ключи и теперь готовит для тебя и твоих пашей драгоценные…
Абдулла, не дослушав до конца, сделал знак, великого визиря поволокли и вышвырнули из шатра. Турки стали глумиться над ним. Кто-то пустил струю ему в лицо, кто-то рвал волосы на голове. Но убить не убили.
К вечеру на поклон к паше явился сам Мирали хан. Сорок вельмож несли дары — полные золота кошельки, серебряную утварь, шелка, изысканные восточные сладости. Двое персов вели в дар пашам юных дев. В знак покорности хан и его люди шли пешком, с непокрытой головой, с повешенными на шею саблями.
Дары тотчас приняли. Хана и его людей оставили в лагере. Но никто не заговаривал с ними, не накормил, даже воды не дали испить. Ночь они провели под открытым небом.
Утром Абдулла вскочил в седло и приказал Мирали хану взять коня под уздцы и вести его к крепости. Персияне не ожидали подобного бесчестия. В пути по приказу паши многих из персидских вельмож прикончили.
Великий визирь следил за всем и только ужасался. Улучив момент, он шепнул Шейх Уль Исламу:
— Не лучше ли было бы и нам, подобно армянам, пасть на поле боя, как подобает людям, нежели переносить это бесчестие?
— Замолчи, замолчи! — дрожащим голосом зашикал Шейх Уль Ислам. — Голова дороже чести.
Мирали хана, великого визиря и Шейх Уль Ислама привязали к воротам ханского дворца, поставили перед ними собачье корыто, из которого кормят собак, налили в него пойла и заставили лакать. На глазах хана ограбили его дворец, разворошили гарем, раздели всех жен и велели им стоять перед янычарами в чем мать родила.
В тот день турки повесили на стенах крепости больше двух тысяч персиян, а вместе с ними старика мелика Агавела Агамаляна и армян-парламентеров.
Из Высокой Порты вдруг пришел приказ. Султан писал Абдулла паше:
«Не лишай персидского хана чести, возьми у него знатных заложников, а самого с имуществом и гаремом отпусти, пусть едет в свою страну. Аллаху угодно, чтобы мы были милосердны к нашим единоверцам-персиянам».
Паша послал заложниками в Стамбул старшего сына Мирали и двух ханских братьев. Остатки войска персиян он рассеял мелкими отрядами в своей армии. А самому Мирали велел убираться из Еревана вместе с гаремом и всем, каким хочет, имуществом.
Хан ликовал. Дело кончилось так, как он того желал: спас свою шкуру ценою крови ереванцев.
— Итак, выходит, нечего теперь продолжать путь? — сказал спарапет Мхитар, обращаясь к собравшимся в его тесном шатре сотникам. — Турки взяли Ереван…
Прошла неделя, как спарапет выступил из Сюникских гор на помощь Еревану. Тяжкая весть о падении города застигла его на равнине Шарура. Им повстречались несколько беженцев-ереванцев, которым бог знает каким чудом удалось вырваться живыми.
Солнце уже погасило свои лучи. В небе засветилась луна. Ветер гнал с гор на Араратскую равнину дождевые облака. Полотно шатра колыхалось. Горги Младший зажег свечи. Ереванцы рассказывали обо всем, что видели, что испытали. Глаза у них были потухшие, полные неизбывного горя. Никто и ничем не мог помочь этим несчастным.
— Ереван разрушен, — говорили они. — Видеть бы вам, о господи, мучения мужчин, слышать бы, как голосили женщины, как разрывали грудь оставшиеся в живых, как кричали они под ударами турецких ятаганов…
Спарапет и мелик Бархудар не находили слов для утешения измученных страдальцев, глаза сотника Есаи были полны слез. Бархудар лихорадочно перебирал четки.
Ереванцы сообщили, что Абдулла паша оставил Мирали хана на свободе.
— Нагрузив все свое богатство на сотни верблюдов, это исчадие ада держит сейчас путь в Тавриз. Мы своими глазами видели его у Хор-Вирапа.
Спарапет потер обросшее лицо. Бархудар бросил четки в карман.
— Не зря же мы тряслись в седле! — сказал Есаи и многозначительно посмотрел на спарапета.
— Говори прямо, что у тебя на уме? — ответил тот.
— И скажу! — осмелел Есаи. — Неужто мы выпустим Мирали безнаказанным? Сам господь послал этого мерзавца к нам в руки. Поручи его мне, тэр спарапет, я живо расправлюсь с ним. А то ведь что вздумал, и шкуру хочет спасти, да богатств столько прет! Мне хватит одной моей сотни, тэр спарапет. Не откажи и, если завтра в полдень хан не будет у твоих ног, сними с меня голову!
Бархудар хоть и не любил сотника-рамика, на этот раз не мог не выразить своего удовольствия — он весь зажегся радостью. Согласился и спарапет.
— Ты прав, Есаи, — сказал он, — хорошая мысль. Пора наказать эту собаку. Возьмешь с собой еще две сотни и Горги Младшего в помощники.
Есаи подтянул пояс, глаза его заблестели.
Через полчаса он уже был на коне. Взяв с собою ереванских беженцев, он понесся в сторону Аракса наперерез Мирали хану. Еще до рассвета надо добраться до большой дороги…
— Сколько с ханом людей? — спросил Есаи.
— Очень мало. Абдулла кого перевешал, а кого оставил в своих войсках. С ханом всего только человек сто, не больше.
— Все вооружены?
— Нет, лишь немногие. Паша обезоружил персов.
Есаи не задал больше ни одного вопроса. Кони мчались, вздымая за собою тучи пыли.
Звезды, висевшие над зубцами гор, в последний раз мигнули и скрылись в молочном предрассветном тумане.
Светало, но мрак на равнине Шарура еще не рассеялся. Было свежо, дул легкий ветер, и капли росы осыпались с кустов.
Мирали хан откинул полог, протер глаза и сладко зевнул. Плохо ли ему: на душе покой. Ночь прошла хорошо — выспался на славу, хотя постель и была постлана на краю дороги, у какого-то развалившегося колодца. Верблюды ханского каравана расположились неподалеку. Закинув головы на хребтины, они лениво пережевывали пищу. Три дня шагали, бедняги, под палящим солнцем по Араратской долине. Остановились только этой ночью. Когда хан наконец отдал приказ сделать привал и передохнуть до рассвета, верблюды сами, не ожидая окриков погонщиков, осели на ногах, а люди, где стояли, там и повалились на выжженную землю.
