Дух мужества в людях иссяк. Малочисленных защитников вдруг обуял страх. Некоторые стали роптать. Иные откровенно выражали недовольство самому Карчик Ованесу. «Что это вы натворили? — смело кидали они ему в лицо. — Враги изо дня в день увеличиваются в своей численности, а нас все меньше и меньше. Чего упорствовать? Не лучше ли сдаться паше, вымолить у него милосердие для нас и для нашего несчастного города?»

И Карчик Ованес с вардапетом Григором наконец уступили: решили послать человека к Абдулла паше, заявить о своей покорности и просить мира. Объявили об этом людям: все молча согласились с решением. Но никто не вызвался идти парламентером. Вардапет снял и отбросил в сторону свою саблю.

— Пойду я, — сказал он.

— Нет! — воскликнул тогда паракарец Арутюн, смуглый пучеглазый парень. — Я хорошо владею турецким, да и вообще мне проще. Давайте белый флаг.

К концу палки привязали белую тряпицу и подали Арутюну. Вардапет Григор благословил парня, затем его по канату спустили со скалы на берег реки. Держа белый флаг над головой, он перешел реку и поднялся вверх. Сгрудившиеся на том берегу турки радостно замахали ему руками.

Арутюн подошел к ним. Из толпы выступил турецкий десятник, выхватил у Арутюна флаг, бросил себе под ноги и спросил:

— Что тебе надо, гяур-эрмени?

— Проводите меня к вашему паше, я парламентер. Старейшины Еревана просят мира. Мы покоряемся султану.

— Ха-ха-ха!.. — засмеялся десятник. Ему вторили и остальные. — Хитрые же вы лисы, гяуры-эрмени! Ха-ха-ха… Теперь вы просите мира, хотите лишить нас добычи, всего, что по праву принадлежит нам?

— Отведите меня к паше, пусть он все решит, — попросил Арутюн.

— Нам нужен ваш город, ваши жены, ваши сокровища, ваше имущество — все! Никакого мира быть не может! — Десятник выхватил у стоявшего рядом аскяра топор и со всего маху ударил им по голове Арутюна…

Карчик Ованес наблюдал со скалы за всем происходящим и поневоле съежился, видя, что сделал турок с Арутюном. Удар этот будто пришелся по его собственной голове.

— Не отчаивайся, Ованес! — сказал спокойно известный в городе хлебопек Мирза Ахиджанян. — Теперь пойду я. Убьют и меня, умру с миром, а коли останусь жив, брошусь в ноги паше и буду молить о милосердии к нашему городу.

Мирза обнялся и расцеловался со всеми, взял с собою своего подмастерья, и по канату они спустились с утеса. Армяне снова с надеждой следили за ним.

Вот оба парламентера пересекли реку и подошли к передовым отрядам турок. Мирза шел впереди, подмастерье за ним. Как только они добрались до турок, те набросились на них с топорами. Мирзу растерзали на месте же, паренек рванулся и побежал к реке. Турки кинулись за ним, но ловкий юноша ринулся со скалы в реку, на мгновение скрылся под водой, а затем, выйдя на берег, добрался до Дзорагюха.

— Горе нам, христиане! — крикнул он. — Велик наш грех, бог почитает нас недостойными своего милосердия!

— Прекрати карканье! — закричал Карчик Ованес и, повернувшись к оставшимся с ним людям, их было три-четыре сотни человек, спросил: — Готовы, братья?..

— Готовы ответить смертью на смерть!

Показались две женщины, они несли тело вардапета Григора. Святой отец устремился на помощь к боша, которые вели бой в квартале Анапат, и был убит. Вражеская пуля разорвала его левую лопатку. Лицо выражало полное успокоение.

Карчик Ованес приказал похоронить вардапета во дворе церкви. Но именно в этот момент огромная толпа турок поперла в сторону церкви. Оставив убитого непохороненным, все бросились на врага…

Бились не на жизнь, а на смерть. За каждую улочку, за каждый дом.

Перед Ованесом вдруг вырос какой-то юноша. С головы его струйкой стекала кровь.

— Боша Казар убит! — сказал парень и тут же растянулся перед Ованесом — ноги не держали беднягу. — Турки взяли квартал Цирани, — добавил он и испустил дух.

Ованес хотел было оттащить тело юноши к подножью ближайшего хачкара, но в эту минуту увидел прямо перед собою трех аскяров, отбросил ружье и обнажил саблю.

Сражение шло теперь лишь в квартале Дзорагюх. Ворвавшись со всех сторон в квартал, турки рубили отчаянно сопротивлявшихся женщин и детей.

Карчик Ованес видел, что все уже кончено и что ему и горстке уцелевших людей осталось жить еще несколько мгновений. Преодолевая сопротивление своры янычаров, они отошли к церкви святого Саркиса.

Со стороны квартала Хнкен раздался мощный взрыв. На миг это обрадовало Ованеса. «Кузнецы взорвали пороховой погреб!» — подумал он про себя и завернул в низенькую часовню. Зарядил пистолет, стер ладонью кровь с сабли и вышел. Выстрелил в живот встречному турку, ударил другого саблей и перескочил через низенькую стену.

С ним больше никого не было.

Через дворы и тупики Карчик Ованес добрался до дому. Хотел в последний раз посмотреть, что там делается, живы ли свои. Неужто угнали в плен? Нет, не может этого быть! Его жена, юная дочь, сыновья! Неужто они попали в руки турок, пусть лучше погибнут, подобно сотням, тысячам других!..

Карчик легко вскарабкался на стену и прыгнул в сад. Первое, что он увидел, была большая толпа турок, человек сорок — пятьдесят. Они рвали друг у друга столовое серебро, безжалостно топтали ковры, на которых росли и играли деды Карчика, он сам, его дети. Увлеченные захватом добычи, турки не заметили Ованеса.

— Эх, храбрецы! — бесстрашно крикнул он. — Вот, я, добровольно сдаюсь вам!

Янычары удивленно посмотрели на него. Ованес бросил им под ноги пистолет и саблю.

— Это мой дом! Здесь у меня спрятано от глаз людских большое богатство. Обещайте сохранить жизнь моей семье, и я покажу вам, где тайник. Не исполните просьбы, без меня его не найдет и сам сатана.

Турки окружили Ованеса.

— А если врешь, гяур?

— В таком случае вы меня прикончите. Видите, я уже безоружен.

— Показывай, где твои клады.

— Клянитесь именем аллаха, что не обманете. Я верю вашей клятве.

— Клянемся! — крикнули сразу в несколько голосов. — Пусть аллах иссушит чрево наших жен, если мы не пощадим твоих детей и всю твою семью.

— Идемте! — сказал Ованес и зашагал к низким сводам подвалов своего дома. — Отец мой был большой ходжа. Мы из рода в род ходжи. Добра у меня много, пусть оно будет вашим, только, во имя бога, не нарушайте вашей клятвы…

Ованес постучал в дверь подвала и сказал:

— Бабушка, это я! Открой!

Дверь открылась. Увидев турок, бабушка попятилась. Дети вскрикнули. Ованес на мгновение закрыл глаза, зашатался, но, собравшись с силами, вошел. Янычары последовали за ним.

— Зажги свет, бабушка, и молись за спасение наших душ.

Засветили лампу. Ованес не взглянул на детей, жену, дочь, которые в страхе жались в одном из углов подвала.

— Теперь мы все спасемся! Все!.. — твердо и четко проговорил он, зажег у огня пропитанный нефтью фитиль и добавил, обращаясь уже к туркам: — Клад вот в этом углу. Сейчас я его открою. Только потише. Видите, дети испуганы.

Он медленно подошел к тониру, нагнулся, поднял тяжелую деревянную крышку. Тонир был полон пороха. Ованес перекрестился и бросил на порох зажженный фитиль…

Взгляд его только на миг ослепило пламенем. В следующее мгновение все обрушилось и скрылось под обломками.

Случилось это седьмого июня тысяча семьсот двадцать четвертого года.

Так закончился шестидесятый день мужественной защиты Еревана. Город пал.

Сераскяр Абдулла паша торжественно вступил в Ереван. Его сопровождали паши Сари Мустафа, Коч Али, Ялгуз Гасан и Реджеб, все на конях, в праздничных одеждах, с цветистыми знаменами. Ехали под грохот барабанов. Впереди всех шествовал Мурад-Аслан. Высоко подняв, он нес султанскую хоругвь. За ним следовал полк телохранителей паши.

Копыта у коней окрасились кровью.

Разрушенный город полнился запахом разлагающихся трупов. Их здесь было видимо-невидимо. Кони шагали прямо по телам.

Абдулла мрачно взирал на все: тяжелой ценой достался им Ереван. За шестьдесят дней потеряно двадцать семь тысяч убитыми. А в награду вот только горы трупов и пепла. Паши самолично лицезрели, как воины их армии отрывали у убитых пальцы и мочки ушей, чтобы завладеть кольцом или серьгами. Хватали друг у друга ковры, паласы, посуду, одеяла и подушки, все, что попадалось под руки.