— Бери полк «Опора страны» в подмогу своим воинам и лети в Ереван. Возьми с собой и мелика Бархудара с его войском, дай знать ереванцам, что вы идете на помощь. Прорви ночью кольцо осады, выведи народ из города и спасай его любой ценой! Все понял?!

— Повеление будет исполнено! — вытянулся Мхитар.

Мелик Бархудар опять был польщен столь высоким доверием.

Кёпурлу Абдулла паша рвал и метал. Неудачи следовали одна за другой. Уже пятьдесят один день сидит он под Ереваном. Потерял под стенами этого злосчастного города несколько тысяч воинов. На каждое орудие у него оставалось не больше десяти ядер. Обоз застрял в горах Ширака, и кто знает, когда прибудет на место. На исходе мука, нет и риса. От постоянного употребления мяса люди болели цингой. Аскяры мучились от боли, жевали траву и желтую глину. Изнуряла и невыносимая жара. Сотни воинов болели желудком, умирали от лихорадки.

А Ереван все держался. Паша ума не мог приложить: на что надеются эти армяне, зачем сопротивляются, не сдаются? Бессильную свою злобу Абдулла сорвал на беззащитных селах, уцелевших в отрогах Арагаца, в гаварах Ниг и Цахкотн. Он приказал ограбить их и сжечь дотла, а людей угнать в плен.

Сераскяру не давали покоя вести, доходившие до него из Высокой Порты.

«Султан недоволен тобою, любимый мой Абдулла, — писала ему сестра — перл султанского гарема. — Поскорее кончай с этим проклятым Ереваном и иди на урусов. Великий визирь ропщет, послы Франции и Англии недовольны. Твое промедление на руку московскому царю. Поспеши, брат мой!»

«Поспеши! — повторил про себя паша. — А разве я не спешу? Ох уж эти мне европейцы. Взяли в тиски слабовольного султана и вертят им как хотят».

Такими тяжкими думами полнилась голова сераскяра, когда однажды на рассвете в его лагерь явились паша Сари Мустафа и паша Реджеб. Узнав об их прибытии, Абдулла вскочил на коня и поскакал навстречу.

Сомнений и огорчений как не бывало, едва сераскир увидел, с каким войском пришли к нему на помощь Сари Мустафа и Реджеб. Крепкие и сытые, довольные доставшейся им в грузинской стране добычей, воины эти готовы были броситься в огонь и в воду. Лагерь ликовал по случаю прибытия подкрепления. Глаза Абдулла паши увлажнились. Он обнял и поцеловал соленые губы Сари Мустафа паши, прижал к груди молодого, высокорослого, чуть косившего Реджеба — его сераскяр видел в первый раз.

— Кто остался в Гяндже? — спросил Абдулла паша.

— Там десять тысяч вооруженных воинов, — ответил Сари Мустафа. — А что же это у тебя ничего не получается, сераскяр ага?

— Плохи дела, дорогой, — вздохнул Абдулла, — аллах свидетель, эти армяне сошли с ума! Они жаждут смерти, и только!

— Да, орех попался крепкий. К сигнахам Арцаха и вовсе невозможно подступиться, в Варанде уничтожен корпус Шахин паши.

Паши объехали расположившихся новым лагерем прибывших воинов. Здесь же грудами лежали награбленные вещи: серебряные чаши, имеретинские ковры, узлы с парчой и шелками из Тифлиса. Кишмя кишели куры, овцы и прочая живность. Тут же стояли двухколесные арбы с впряженными в них быками, на которых, как затравленные зверьки, жались большеглазые юные грузинки, отроки и совсем еще малые дети.

Абдулла паша остановил лошадь перед большим отрядом янычаров. Черноволосые, рыжие и совсем светлые, бородатые янычары угрюмо смотрели на сераскяра. Глаза у них были как у барсов, жаждущих крови, — глянуть страшно. Не одного султана повесили они на площади Ат-Майдан в Стамбуле!

— Салям храбрейшим сынам Магомета! — приветствовал их сераскяр.

Войско рявкнуло в ответ что-то неопределенное, глухо и недружно.

— Ереван падет перед вами! — продолжал Абдулла. — Клянусь пятой пророка, что никому не позволю взять и сотую долю из вашей добычи.

— Иншалла! — на этот раз единодушно ответили янычары.

— Пусть сам аллах ведет вас.

Абдулла паша остался на ночь в шатре Сари Мустафа паши и Реджеб паши. Штурм решено было начать ранним утром. Войску роздали жалованье. Пленных увезли в сторону Аштарака. Наставили пушки на город. А пока, в ожидании рассвета, прирезали не одну сотню барашков и стали пировать. Сари Мустафа подарил Абдулла паше двух прекрасных грузинок. Липкими от вина и от жира губами мерзкий сластолюбец стал лобызать нежные лица затравленных пленниц.

В беззвездной ночи из-за Гарнийских гор поднялся необычный кровавый серп луны и зловеще повис над раскинувшимся на скалах Ереваном.

Скоро османский лагерь, распластавшись подобно тигру, уложившему голову на лапы, погрузился в короткий тревожный сон.

Впереди снова был бой.

Карчик Ованес пребывал в большой тревоге. Не было никаких вестей от посланного в Сюник Мовсеса.

В оружейной мастерской при свете лучины кузнецы чинили захваченное у турок оружие, а Карчик раздавал его всем, кто еще не потерял способности передвигаться: старикам, женщинам и детям. Каждый понимал, что турок не пощадит никого. Так уж лучше умереть с честью…

Разделавшись с оружием, Карчик Ованес пошел на позиции в Дзорагюх. Шел по темным улицам, ноги ныли, голова трещала от бессонных ночей. Сердце полнилось горем. Шел, будто в ад. Каковы изверги? Обрекли на гибель целый город!

Навстречу ему вышел вардапет Григор.

— Турки снова получили большое подкрепление, — сообщил он.

— Тем хуже для них! Погибнут и эти, как собаки! — ответил Карчик.

На рассвете началу новые атаки. На этот раз турки штурмовали город с четырех сторон…

Через час-другой Карчик Ованесу сообщили, что войска Сари Мустафа паши преодолели водную преграду и вошли в квартал Анапат. Карчик послал туда горсточку молодых аванцев и несколько женщин. Им удалось приостановить наступление турок, но отбросить врага из квартала Анапат они уже не смогли — слишком малы были силы…

Уличные бои в Ереване длились три дня.

Скоро турки заняли также кварталы Дзорагюх и Еркуерес. Никто из армян не бежал, не бросил своей позиции. Люди погибали с оружием в руках.

Оставшиеся в живых сгрудились на улицах и во дворах домов, лепившихся окрест церкви святого Саркиса. Спасти их могло лишь чудо. Но в чудо уже никто не верил, никто не ждал его.

В портале церкви ночью собрались уцелевшие сотники и десятники. Не снимая с себя оружия, вардапет Григор наскоро отслужил обедню и причастил всех.

— Умрем с оружием в руках! — возгласил он осипшим голосом. — Господь бог примет нас в свои объятия, дети мои…

Выйдя из церкви, вардапет в сопровождении небольшой группы стариков и женщин направился с крестом и хоругвями в Конд, где жили сто семейств боша — армянских цыган. Вардапет разулся, разорвал на груди рубаху и с крестом в руке вошел во двор старшины цыган Казара Бабурина. На шум высыпали из своих домов все окрестные жители.

Заметив вардапета Григора, боша Казар, сухопарый человек с козлиной бородкой, склонился и поцеловал служителю церкви руку.

— Приди нам на помощь! — обратился к нему вардапет. — Не забывай хлеб-соль, которую не год и не два делим между собой. Детям нашим грозит смерть. Во имя Христа, помоги. По наущению господню я пришел к вам.

Боша немного опешил от замогильного голоса вардапета, от его страшного вида, от воплей армянских женщин и детей. Сердце больно сжалось. Из глаз полились слезы.

— Мы готовы! — проговорил он. — У меня двести храбрых молодых людей, они вооружены и искусны в обращении с мечом и в стрельбе. Все пойдут к вам и станут вместе сражаться против турок.

Вардапет зарыдал. Женщины громко благословляли судьбу.

Боша Казар разделил своих людей на пять отрядов, назначил старшин и передал всех под командование Карчик Ованеса. Под покровом ночи эти маленькие отряды ходами, известными лишь им одним, подступили к кварталам, занятым турками.

Рассвет не заставил себя ждать. Пришел день новых горьких испытаний.

Солнце поднималось все выше и выше, но ереванцы не видели ничего — ни солнечного дня, ни дождя, ни облаков. Никто, конечно, не видел и того, что давно уже созрела белая тута, что, лишившись хозяев, городские кошки одичали, а собаки, питаясь падалью, взбесились.