В этот миг все потонуло в шуме ужасающего грохота. В рядах штурмовиков Ялгуз Гасан паши случилось нечто чудовищное — взорвался густой дым и, оседая, стал сползать вниз по каменистому склону. В задних рядах штурмующих произошло смятение. Воины, давя друг друга, грудами покатились к реке. Плотовщики, чтобы остановить отступление, отогнали плоты в глубь реки. Но, несмотря на это, сотни людей кидались в реку и, борясь с волнами, бросались к плотам.

Дым рассеялся, и Абдулла ясно увидел бегущую армию. Царили хаос и паника. В бессильной ярости паша разорвал ворот шитой золотом рубахи. Но ярость его сменилась ужасом, когда он увидел, как армяне, выскочив из того самого узкого прохода, с криками преследовали бегущих в страхе воинов Ялгуз Гасана.

Завязалась беспорядочная бойня.

— Шайтан, шайтан!.. — бессильно восклицал Абдулла паша.

Река почернела от теснившихся в ней аскяров. Многие тонули в водоворотах. Люди хватали друг друга за ноги, за волосы, за полы одежды, старались как-нибудь выбраться на правый берег.

Ялгуз Гасан паша, свистя саблей, сумел вернуть часть воинов на берег и попытался обороняться, но бежавшие сверху новые толпы захватили его в свою волну и увлекли в реку…

Над головой Абдуллы пролетели пули. Телохранители, бледные от стыда и страха, робко попросили:

— Здесь опасно, паша, удались отсюда!

Но Абдулла пренебрег советом. И только когда пуля сорвала с него шапку, он едва сдержался, чтобы не бежать к своему шатру…

На левом берегу реки не оставалось больше ни одного аскяра.

Ялгуз Гасан паша в мокрой одежде лежал распростертый у ног Абдуллы и колотил кулаками свою голову…

Писец-мулла бормотал над ухом сераскира:

— Одиннадцать тысяч убитых и утонувших. Три паши, пятьсот…

— Перестань каркать, — взревел сераскяр. — Бабы! Трусы!

Армяне подобрали брошенное противником оружие, сняли с убитых сабли, пороховницы и с большой добычей вернулись в город.

Главнокомандующий Ованес Хундибекян сидел под скалой на камне и ел мацун, часто утирая пот с лица. Перед ним покорно стоял Давид Мирзеджанян и с удивлением смотрел, как паронтэр большими кусками кусал хлеб и, не разжевывая, целиком глотал его.

— Всех накормил? — спросил паронтэр.

— Всех, — ответил Давид.

— Дай людям Карчик Ованеса вина. По кружке каждому. Вели взять из моих погребов. У меня хорошее вино. Для остальных возьми бесплатно у виноторговцев. Скажи, я приказал выдать. Кто пожалеет для воинов, повешу. Так и передай! Ступай.

Подошел Карчик Ованес, усталый, но сияющий от счастья. Главнокомандующий обнял его и погрозил кулаком в сторону турок:

— Выкусил, Абдулла паша! Погоди, еще не то будет. Ну и хорошо же ты придумал, Карчик! И как тебе пришло в голову поджечь бочки с порохом да бросить их в этих сучьих сынов?

— Они подумали, наверно, что, на них обрушилось божье наказание! Ведь как орали! А? — расхохотался Карчик.

Сражение возобновилось только через три дня. На этот раз армяне не дали туркам приблизиться к реке. Устроили засаду на левом берегу, в камнях и в ямах, и из двадцати камнеметательных машин беспрерывно били по реке. Турки не могли подвести к ней ни одного плота. Они вынуждены были отойти к своему лагерю и теперь только палили из пушек.

Совет пашей решил послать в обход Еревана двадцатитысячную армию. Под начальством трех пашей эта армия спустилась у Егварда в ущелье Зангу и на плотах переплыла реку. Со стороны Канакера сошли во впадину, где скопилось много воды. Вода цвела гнилью, и потому над ней кружились тучи комаров. За этим водным бассейном ереванцы возвели искусственные плотины. Преодолеть их не было никакой возможности. Оставалось только зажать город в тесном кольце осады и предать его обитателей голодной смерти.

Сераскяр отправил в Баязет гонца. Через неделю оттуда на подкрепление прибыла тридцатипятитысячная армия. Она расположилась лагерем в Багреванде и стала ждать падения Еревана, чтобы затем, соединившись с Абдуллой, направиться через Тавриз к русским границам.

— Ереван в вашей власти, храбрецы! — сказал паша, встречая эту армию. — Возьмите его и поступите с городом как пожелаете.

Баязетцы, наслышанные о богатствах Еревана, о красе его женщин и девушек, возгорелись желанием. После суточного отдыха на трехстах плотах они спустились на реку. Но ни один из плотов не достиг противоположного берега. Река скоро окрасилась кровью. В водовороте у старого моста сгрудилось множество убитых и тяжелораненых.

Турки снова отступили.

Сераскяр созвал военный совет. Паши впали в отчаяние. Разгром баязетской армии порадовал только Ялгуз Гасана. Теперь он высмеял ее командующего, который намеревался одним приступом взять Ереван.

— Раздан перейти невозможно, — сказал Ялгуз Гасан паша. — Мы все будем уничтожены, до последнего человека. Надо просить у султана новых и новых подкреплений!

— Но разве у нас мало войска! — недовольно буркнул Абдулла паша.

— У армян очень выгодная позиция, наш господин. Только голодом мы сможем измотать их и подавить.

Решили написать султану письмо. Пусть пришлет вспомогательное войско или же разрешит оставить Ереван в осаде и двинуться на Сюник и Тавриз.

Штурмы прекратились. Войско теперь только и делало, что пожирало захваченную в пути добычу. Загадили нечистотами весь лагерь. Скоро продовольствие было на исходе.

Окрестные села уже ограблены. У поселян отнято все до зернышка. В войске зароптали. Уже тридцать три дня сидят под открытым небом. Кони отощали. Из камышников Аракса и из болот Раздана подымались тучи комаров и облепляли шатры. Воинов стала валить лихорадка. От цвелой воды многие маялись животами. А тут еще жара. Со второй недели мая все вокруг выжигало огнем. И не заметили, как весну сменил летний зной с комарами, змеями и бесчисленными роями оводов…

Абдулла паша послал в Эчмиадзин один полк с требованием предоставить им (под угрозой уничтожения) денег, продовольствия и кормов для коней. Но пока его люди достигли Эчмиадзина, от султана пришло повеление сохранить Эчмиадзин невредимым и не сметь наносить ему никакого ущерба. Пашу очень удивил этот странный приказ. Он спросил у своего советника, отступника-армянина Мурад-Аслана:

— Как ты думаешь, кто из смертных мог убедить величественного султана повелеть мне, чтобы я не трогал Эчмиадзин?

— Армянин Сегбос, высокопревосходительный паша, — с готовностью ответил отступник. — Этот гяур — любимец султана. Я опасаюсь, как бы он не убедил султана не трогать также и Ереван. О! Он очень силен своей казною! И ловок этот гяур Сегбос.

— К черту его! — обозлился паша. — А чем я тогда буду кормить войско, где возьму денег на жалованье?

— Одолей Ереван, великий благодетель! Продовольствия, добытого в Ереване, с лихвой хватит твоей армии на целый год.

— Легко сказать, одолей. Они сопротивляются, город укреплен!

— Прикажи привести из Гандзака войска Сари Мустафа паши и Реджеб паши, мой повелитель. Пусть они идут через Казах и Гокчу. Не отчаивайся, приведи новые войска. Город и со стороны впадины доступен, укрепления там не сильны. Поспеши, светлейший господин, не то придет Давид-Бек с сюникскими и арцахскими войсками, и тогда действительно станет трудно…

«Ох и змея!» — глядя в глаза своему верному советнику, подумал паша. Истинный воин не мог примириться с мыслью, как это человек может так необузданно ненавидеть свой народ. Бывали моменты, когда паше хотелось плюнуть в лицо предателю, вонзить ему в сердце свой меч. Но он сдерживался: никто из мусульман не оказывал ему столько услуг, как этот вероотступник. А какой охотник убьет собаку, если она безошибочно находит спящего козленка и день и ночь верно охраняет хозяина от всякой напасти…

Абдулла паша решил последовать совету Мурад-Аслана.

В эти тяжелые дни, когда Ереван героически отражал штурм турецких полчищ, в Сюнике и Арцахе произошли новые события. Турецкая армия, следовавшая из Баязета по течению реки Тгмут, перешла Аракс и после непродолжительного сражения, обратив в бегство собранное наспех Асламаз Кули ханом персидское войско, вошла в Нахичеван.