На холме стоял чернее тучи сераскяр Абдулла. Он был в полном вооружении, над головой развевалось знамя султана. Жезл слегка дрожал в его руке.

— Опростоволосились? — не глядя на пашей, бросил он насмешливо.

— Прикажи, сераскяр, и я сам поведу на штурм слуг султана! — опустившись на колени, попросил Коч Али паша.

Абдулла, вскинув рыжую бровь, заскрежетал зубами и посмотрел вверх по течению реки. Там скалы были еще выше, и вскарабкаться на них не смог бы сам дьявол.

— Прикажи, господин сераскяр!.. Я молю тебя! Полки убывают! — снова взмолился Коч Али.

Паша махнул рукою в знак согласия. Коч Али обнажил саблю и сбежал вниз. Воины едва успели подать ему коня, и он бросился через реку. За ним последовали три тысячи камнелазов в панцирях и шлемах. У каждого из них были длинные копья.

Перешли реку и стали тяжело карабкаться вверх. Впереди шел Коч Али. Каждые три воина несли на плечах одну лестницу. Коч Али кинулся к одной из них, но в этот момент на плечо ему сверху грохнулся большой камень. Паша опустился на колени… Два аскяра потащили его к реке.

Камнелазы тоже не смогли достичь вершины. Их лестницы рушились. Аскяры в панцирях то и дело падали на камни. Между тем осажденные беспрерывно палили сверху…

Пришедший в себя Коч Али паша стоял перед сераскяром и, склонив голову, ждал его слов. Но сераскяр словно онемел.

Левый берег реки почернел от трупов. Штурмующие в отчаянии кидались на новые и новые лестницы. Но тщетно. Поток пуль, камней и горящих предметов не давал им опомниться.

Уже темнело. Абдулла паша отдал приказ прекратить штурм.

Мовсес сидел у полуразрушенного дома. Жена Карчик Ованеса перевязывала ему рану на левом плече. Обезумевший мулла с налитыми кровью глазами обрушил на него страшный удар, но, к счастью, сабля только скользнула по плечу Мовсеса, не то лежать бы ему сейчас, подобно сотням других, в церковной ограде. Мовсесу помогла сабля Карчик Ованеса — второго удара мулла уже не сделал: Мовсес вспорол ему живот.

— Болит, брат? — спросила жена Ованеса.

— Болит, только не эта рана, сестра, — тихо ответил Мовсес. — Есть другая. Ее не залечишь.

Он прикрыл глаза, и перед ним встала Арусяк. Как бы он был счастлив, если бы сейчас она врачевала его раны…

Две девочки-подростка принесли воды в кувшинах. Мовсес с жадностью выпил. Все нутро горело от жажды, целый день он не покидал позиций, а дочь Ованеса едва успевала набивать порохом ружье и подавать ему на стену. И он палил. После каждого выстрела падал сраженный турок. Но Мовсесу казалось, что это еще не тот, не убийца Арусяк…

Мовсес поднялся, попробовал пошевелить раненой рукой, но сморщился от боли. Сделал несколько шагов и вдруг увидел у ног поверженного муллу. Мовсес долго всматривался в остекленевшие глаза. Впервые в жизни он изрубил саблей человека. Человека или врага? Не пришел бы с мечом, не подох бы. И что им нужно? Неужели не могут иной ценой добывать себе блага жизни?

Мовсес с ненавистью в глазах переступил через убитого.

Вокруг царила радость. Женщины раздавали мужчинам завернутые в лаваш куски вареной курятины и разные соленья. И как они осмелели, эти женщины. Без умолку болтают, с нежностью смотрят даже на незнакомых.

Вороной конь воинственно раздувал ноздри, словно бы исторгая пламя. Его нагрудная броня, стальное забрало и края чепрака дымились от пота. Потягивая удила, он с трудом шагал по виноградной лозе.

Кёпурлу Абдулла паша оглядывал раскинувшееся вокруг войско. У палаток готовили пищу. Верблюды, повернув головы к востоку, жевали траву. Тут же толпилось много женщин и девушек. При виде паши все они падали ниц. То были армянские пленницы.

Паша мрачнее тучи. Штурм первого дня окончился позорной неудачей. Под стенами Карби стоит десятитысячное войско — все, что осталось после битвы. Этот непокорный город надо держать в осаде.

Из Лори нет никаких вестей. Взяли его, или, может, и там понапрасну тупятся османские сабли и течет кровь правоверных, как текла она сегодня под скалами Еревана?

Если Лори, Карби и однодневный штурм Еревана стоили стольких жертв, что ждет их в Сюнике, Арцахе? Чем сломить силу Давид-Бека, чтобы затем изгнать русских из Баку и Дербента и углубиться в Персию?.. Теперь недруги паши, наверно, чернят его перед султаном. Все ведь думали, что он с такой огромной армией без труда пройдет через Ширак, Лори и после отдыха в Ереване отрежет Сюник и Арцах, подойдет к русскому лагерю. А он, уже давно выступив из Эрзерума, все еще топчется под стенами Еревана. Последние бои показали, что армяне долго будут сопротивляться и задержат его в своей проклятой стране. И откуда в этих гяурах такая стойкость! Они, выходит, и оружием владеют!..

Осажденные ереванцы, поняв, что Мирали хан держит взаперти в крепости мелика Агавела Агамаляна и других посланцев, и без того полные ненависти к хитрому персу, были взбешены до предела.

— Змея засела в нашем сердце и жалит! — говорили они.

— Виноваты сами! — выходил из себя Карчик. — Мы должны были захватить крепость и прикончить Мирали!

Ругали хана на чем свет стоит, но было уже поздно. Крепость, где засел Мирали, столь крепка, что при сложившейся обстановке ее не одолеть. Поневоле пришлось смириться. Нужно беречь силы для борьбы с турками.

Мастера-плотники соорудили камнеметательную машину. Несуразную эту громадину прикатили в Дзорагюх и установили на скале. Навезли пяти-шестипудовые камни.

Всю ночь на радость ереванцам шел проливной дождь. Раздан к утру настолько поднялся, что теперь уж ни один смельчак и никакой конь не решится войти в мутные воды взбушевавшейся реки.

Может, именно по этой причине турки в тот день не возобновили штурма, только били из пушек.

Ядра попадали в дома и рушили их. Были жертвы, но, соблюдая видимость спокойствия, люди безмолвствовали. Даже матери, оплакивая своих детей, только беззвучно проливали слезы и утирали глаза концами головного платка.

Спустя три дня турки подвели к реке небольшие плоты. Усадив на каждый из них по десять — двенадцать воинов, двинулись пересекать реку.

Из камнеметательной машины выпустили первый камень. Пролетев дугой, он упал в реку несколько выше плотов. Второй камень потопил плот. Это воодушевило осажденных — есть еще одно оружие против врага.

Но плотов было много. А с затопленных всплывали уцелевшие аскяры и, преодолев течение, выходили на берег, заливали осажденных ружейным огнем. Тем временем на новых плотах приплывали отряды копьеносцев. Закрывая щитами свои головы, они с удивительной скоростью поднимались вверх по склону.

В этот день турки бросили на Ереван тридцать тысяч аскяров.

Сераскяр Абдулла паша стоял на скале. Он топтал ногами молодые побеги винограда. Их зеленый сок струился, как слезы. Паша был обеспокоен. Хотя в этот день он бросил на штурм лучшую свою пехоту, но понимал, что, карабкаясь по столь крутым скалам, огромная масса людей вряд ли сумеет добраться до высот. Вместе с тем паша удивлялся спокойствию армян, которые только и делали, что бросали вниз потоки камней и пуль…

Абдулла паша в бешенстве кусал губы, не зная, что же предпринять. Но тут он вдруг заметил, что смыкающиеся правая и левая скалы в одном месте чуть отходят друг от друга, оставляя узкий, но доступный проход в город. И как это случилось, что до сих пор не обнаружили такого слабого места? Взяв у телохранителя подзорную трубу, паша долго смотрел на проход, затем сказал одному из стоявших рядом сипаев:

— Видишь тот узенький проход? Лети к Ялгуз Гасан паше. Отругай этого глупца от моего имени и вели всем войском штурмовать брешь! Да спеши!

Сипай рванулся и через минуту исчез с глаз.

Но Ялгуз Гасан паша и без сераскяра уже увидел обетованный проход и повел туда два своих полка. И скоро они достигли высоты. Скачок был смелый, рискованный. На солнце заискрились бесчисленные сабли. Абдулла загоготал от радости. Еще один такой скачок, еще одно дерзание — и оборона армян даст трещину!