— Не бойтесь турок! — сказал хан посланцам армян. — Шах Тахмаз и ваш католикос с большим войском приближаются к берегам Аракса. Они будут в Ереване еще до того, как турки дойдут до Апарана. Возвращайтесь к себе и будьте готовы к приему шаха и католикоса.

Делать было нечего. Посланцы армян возвратились в город. Надо готовить народ, собирать ополченцев в отряды. Ясно, что им придется защищать свой город.

Мовсес решил вернуться в Вагаршапат за Арусяк. В душе у него все перевернулось после того, что он видел и слышал в Ереване. Все построено на лжи. Мирали хан обманул вардапета Овасапа, а Овасап в свою очередь обманул наивных ереванцев, что вот, мол, придет шах и защитит их. «Как только верят этим обманщикам? — мысленно удивлялся Мовсес. — И что это за мир, что за страна!»

Он не зашел в монастырь. Там все было ему ненавистно и отвратительно. К тому же не мешает поостеречься злых козней вардапета Овасапа.

Мовсес послал к монаху Вагану знакомого юношу с просьбой переслать ему медный крест и Нарек. Тот скоро вернулся, исполнив поручение.

Нарек Мовсес спрятал на груди, а крест долго держал в руках и думал: «Столько сотен и тысяч людей целовали эту холодную медь, с верой, что крест спасет их тело и душу. Прости меня, господи, но как же они заблуждались, как бесконечно заблуждались и заблуждаются доныне! Приди в себя, мой несчастный армянский народ, все-то тебя обманывают!»

Мовсес вспомнил, как верующие целовали руки и полы одежды вардапета Овасапа, а тот при этом с волчьей жадностью смотрел на молодых женщин и нещадно бил плетьми монастырских служек. Как-то даже облил крепостного, который пытался бежать из монастыря, кипятком.

В душе Мовсеса изо дня в день копилась неодолимая ненависть к монастырю, к тупоумной монастырской братии, ко всему, что освящалось веками. Страшные мысли будоражили его душу, потрясали все существо. А сейчас ярость инока дошла до предела. Особенно когда он вспоминал, как вардапет Овасап, со слов Арусяк, обещал ей три золотых, если она согласится остаться на ночь в его келье…

Вот и лачуга Арусяк. Ее нет дома. Пшатовые деревья утратили былое благоухание.

Нужно ждать. Арусяк непременно придет.

И она пришла. Мрак уже ложился на Араратскую долину. Мовсес вошел вслед за ней и обнял любимую, поцеловал ее в завитки на затылке.

— Я думала, ты уже не придешь, душа моя. Овасап еще не вернулся. Приедет — несдобровать мне, — сказала Арусяк и с тревогой посмотрела на Мовсеса. — Господи, как же мне тошно оставаться в монастыре. Не могу больше. Эконом сказал, что этой ночью будет большая стирка. Я не послушалась его, ушла. Как увидела тебя тогда скачущим вслед за вардапетом, голову потеряла, думала, уехал и никогда больше не увижу!..

Во дворе нежно шелестели пшатовые деревья. Свет звезд падал на ветки, освещенные листья словно свечки мерцали во мраке. Ночь была на исходе.

— Бежим! — сказал монах. — Я приехал за тобой!

— Прольется кровь, Мовсес. Беги один. Овасап не простит тебя. Не хочу, чтобы кровь твоя пала на меня! Так и быть, оставь меня в пасти волка, беги один…

— Мы должны быть вместе! И здесь, и на том свете.

Мовсес обнял ее. Арусяк прижалась к нему. Он поднял ее на руки, вышел из лачуги и перепрыгнул через канаву.

— Я боюсь, Мовсес. Страх перед дэвом Овасапом преследует меня. Надо торопиться, чтобы он не настиг нас. О господи, и почему человек не имеет крыльев? Почему?

— Имел когда-то! Человек имел крылья, но бог обрезал их.

Мрак поглотил влюбленных. Все вокруг было пустынно.

Зловещая тишина затаилась, словно дьявол в западне…

До Севана Тэр-Аветис и Горги ехали безлюдными горными тропами. Торопились добраться до места засветло. С седловины Гегамского хребта вдруг открылся вид на озеро. Тэр-Аветис облегченно вздохнул и спешился.

— А есть у нас счастье, Горги! — сказал он. — Лошади-то оказались стоящие. Слезай, промнемся немного. Круто здесь очень. Верхом не одолеешь.

Горги не шевельнулся. Он как завороженный смотрел на волшебные переливы севанских вод.

Солнце вынырнуло между двух вершин и окрасило облака. Засверкали они так, словно опаленные лиловатым пламенем, рвущимся из тонира.

Озеро каждый миг менялось в цвете. И путники не уставали любоваться им.

Когда солнце уже было в зените, Тэр-Аветис и Горги ступили на берег Севана. Тысяцкий тут же разделся до пояса.

— Полей-ка мне, Горги, на спину. Такой водой и Христос не крестился!

Горги пригоршнями стал обливать его крепкую, как обломок скалы, спину, а тысяцкий только отфыркивался с наслаждением.

Задали корм коням — благо еще от персов в хурджине остался, — а затем, устроившись на камнях, перекусили и сами, хлебом да сыром.

Дальше путь их лежал на восток, мимо безлюдных храмов и деревень. Временами Тэр-Аветис подгонял коня к какому-нибудь придорожному хачкару и, остановившись, долго внимательно вчитывался в письмена.

— Как здесь безлюдно, — сказал Горги, — одни развалины.

— А были некогда славные села, — вздохнул тысяцкий. — Проклятый шах Аббас все уничтожил и народ согнал с насиженных мест: кого в полон увели, кого поубивали. Больше ста сел имел гавар Гегаркуник, а сейчас и двух-трех не насчитаешь.

К Варденису доехали под вечер. Снег здесь сошел недавно, и потому трава еще не покрыла землю. Дул холодный ветер. Маленькая горная речка сияла прозрачностью и чистотой.

— Тут мы и заночуем, — сказал Тэр-Аветис, — а утром пораньше перемахнем через перевал…

В лучах заката вырисовывался купол полуразрушенной церкви, вокруг лепились дома — не дома, скорее нечто вроде землянок. Из одной к небу вилась тонкая струйка дыма. Путники двинулись на этот дымок.

— Эй, армяне-христиане, примите переночевать, — прямо с коня возгласил Тэр-Аветис и, не дожидаясь ответа, бросил уздечку Горги Младшему, спрыгнул и толкнул дверь землянки.

В помещении было дымно. Пламя в очаге поднималось к отверстию в крыше, к ердику. Дым ударил Тэр-Аветису в нос, в глаза. Он заморгал, зачихал. Но вот наконец пришел в себя и с приветствием обратился к людям, что сидели полукружием поближе к огню.

— Да будет благословен сей очаг! Доброго вам вечера, армяне!

— Пусть будет благословен, тэр священник! — сиплым голосом ответил один из сидящих.

Тэр-Аветис присмотрелся к людям и ужаснулся — они скорее напоминали призраки. Полунагие, бескровные, истощенные — кожа да кости. Одни глаза на лицах: испуганно бегают, словно беды ждут. И все до единого — дряхлые старики.

В немом ожидании они уставились на пришельцев. Над очагом дымился котел. «Обед варят, — не без удовольствия отметил Тэр-Аветис, — не мешает горяченького поесть».

— Присаживайся, тэр священник, — предложил старец с черной повязкой на глазу, — грейся.

Он подтолкнул рядом сидящего и освободил гостю место. Тэр-Аветис присел на корточки и протянул руки к огню.

— А где же ваша молодежь? Дети где?..

— Все там, — подняв костлявую руку к небу, ответил одноглазый. — Только кости остались!.. Кости. И от них, и от нас. А зачем остались, наши-то? Вот ты пока еще человек, зверем не стал, а к тому и священник. Скажи, зачем мы остались жить? Всех собак перебили, а нас оставили… Из ружей стреляли. Целая сотня с рассветом нагрянула — люди Мирали хана. А через час все было кончено… Хоть бы собак с нами оставили, мы бы ели их, божьи твари ведь, рты имеем… И людей все больше на месте кончали, а кое-кого в полон погнали.

Старцы заохали, завздыхали, а кто и заголосил.

— Зима была лютая, — продолжал одноглазый. — Снегу по колено. В пути небось все наши и сгинули. Говорят, вся дорога до Котайка усеяна трупами… Все погибли. Одно воронье вот еще дышит. Не воронье, а волки или, может, скорее совы. Совы на развалинах…

У Тэр-Аветиса от горя и сострадания все внутри сжалось. А старцы уже голосили во всю свою малую силу и рвали волосы на голове. Что-то звериное было в облике этих изголодавшихся людей.