Из монастыря верхом на лошади выехал вардапет Овасап. Его сопровождал, тоже на коне, один лишь монах Мовсес. Толпа завопила.

— Говори, святой отец, — потребовали люди, — правда ли, что турок на подходе?

— Известие не ложно, — глухо сказал вардапет. — Турки идут на нас. Крепитесь духом. Я еду в Ереван, к хану. Господь не оставит нас без помощи.

— Зачем ты едешь к хану? — крикнул молодой крестьянин с непокрытой головой. — Когда это персияне стояли за нас? Поезжай лучше к Давид-Беку или к русским, святой отец! Пусть они придут нам на помощь, возьмут под свое покровительство!

— Да, да, спеши к Давид-Беку! — просили со всех сторон.

Но вардапет уже не слышал криков. Он пустил коня вскачь и выехал из Вагаршапата. У родника Мовсес приметил Арусяк. Она спускалась с кувшином по воду. Неожиданно оглянулась и, увидев Мовсеса и вардапета, поспешила скрыться в тени инжирового дерева. «А вдруг больше не увидимся? — подумал Мовсес. — Ведь турок идет, и Арусяк могут пленить! Надо увезти ее! — решил он наконец. — И сейчас же! Усадить в седло и ускакать! — Но, взглянув на скачущего впереди Овасапа, содрогнулся: — О дьявол! Арусяк ведь крепостная монастыря… Проклянет. И это еще не все; пошлет за мной в горы людей. Не пощадит. Велит прирезать и меня и Арусяк. Так поступили с монахом Даниелом, который бежал в Апаран к дочери Огана и стал там крестьянствовать — пахал, завел быка, корову. В один прекрасный день Даниела нашли в поле убитым. Он был зарезан.

У вардапета Овасапа глаз острый и когти, как у барса… Эх, Арусяк…»

Не прошло и часа, добрались до Еревана. О наступлении турок здесь еще ничего не знали. Люди мирно занимались своими делами. Пчелы кружились над цветущими тутовниками и сиренью. В канавах, что тянутся вдоль улиц, неподвижно стояла покрытая ржавой плесенью вода. Изредка то из одной, то из другой калитки выходили женщины и, опустив в канаву деревянные черпаки, набирали воду.

Всюду царило запустение. Грязь и зловоние били в нос. В воздухе носились стаи желтых комаров, шмелей и мух.

Неподалеку от базара проходила свадебная толпа. Зурначи тянули протяжную мелодию. Впереди всех с подносами, на которых высились горы разных сладостей, шли молодки. Тут же толпились дети, и они, конечно, страшно шумели. Перед распорядителем свадьбы кружилась «лиса» — так называли сваху — с пестрыми платками в руках. Два старика подносили встречным нищим вино. Женщины доставали из карманов своих сборчатых платьев сушеные фрукты и раздавали их детям. Те стремглав бросались на добычу, вырывали фрукты друг у друга.

Всадники проехали мимо свадьбы.

— Бедные люди! — сказал Мовсес, смахнув навернувшуюся слезу.

Сердце его разрывалось при мысли о том, что ждет весь этот люд, что будет с ним…

Вардапет сделал вид, что не слышал его. Они проехали базар и направились по дороге, ведущей в крепость. Это очень удивило Мовсеса.

— Святой отец, куда мы едем? И почему ты не даешь ереванцам знать, что сюда приближается турок?

— Это не твое дело! — зло бросил Овасап.

— Значит, позабыв о несчастной пастве, ты торопишься к хану? — крикнул Мовсес и придержал лошадь. — Вернись, святой отец! Вернись к ереванцам, и вместе с ними подумаем, что нам делать. Не езди к хану, это… не принесет пользы…

Вардапет с гневом посмотрел на него и громовым голосом прогремел:

— Заткни свою непокорную глотку, нечестивый! Не то…

— Не пугай меня. Не ты заткнешь мой рот! — взорвался Мовсес. — Сотни людей пришли сегодня во двор монастыря. Почему ты не вооружил их, не подготовил к бою? Зачем это, бросив свой народ, спешишь к персу Мирали хану? Ищешь безопасного убежища? Для себя одного? Я понял тебя. Католикос покинул страну и народ, удрал ко двору шаха Тахмаза, спасая свою голову, а ты спешишь к Мирали? Не мне, а вам надо заткнуть глотку!

Вардапет в бешенстве поднял плеть:

— Я вырву твой язык с корнем, мятежник!

— Руки коротки, вардапет, — усмехнулся Мовсес. — Нет у вас совести перед богом и людьми, бездушные! Обрекаете народ армянский на гибель, да еще угрожаете его воину.

Вид у Мовсеса был таким гневным и угрожающим, что вардапет не решился хлестнуть его поднятой плетью, только раскрывал и закрывал рот. А как увидел, что Мовсес потянулся за спрятанным на груди оружием, жалобно взмолился:

— Удались от меня!

— Удалюсь, святой отец, а ты ступай к хану и спасай свою шкуру ценой сокровищ Эчмиадзина и крови народа. Только помни, вардапет Овасап, не будет тебе счастья! Ну, да поживем, увидим.

Мовсес повернул коня назад к базару. Овасап поспешил к крепости. На базаре Мовсес поднял коня, перемахнул через груды моркови и редьки и, врезавшись в толпу, крикнул, сколько хватало сил в голосе:

— Турки идут, эй, народ армянский! Подумайте о себе…

Шум и клокотание людской толпы смолкли тотчас. Но тишина длилась только мгновение.

Вдруг базар заголосил на тысячу ладов. Толпа бросилась на Мовсеса, и его лошадь оказалась в тесном кольце. Красильщик Карчик Ованес, который пришел сюда, чтобы купить дубленую кожу, схватился за кушак Мовсеса и попытался сорвать его с седла.

— Отрежу твой язык, если сказал неправду!

— Братья! — не обращая внимания на угрозы красильщика, крикнул Мовсес. — Клянусь ликом Христа, сегодня в Эчмиадзин прибыл вестник из города Лори! Турки идут, господь свидетель. Мирали хан и святые отцы Эчмиадзина скрывают это от вас. Вон вардапет Овасап полетел в крепость, чтобы спасти свою голову, а католикос бежал в Тавриз. Не будьте беспечными, подумайте, как вам быть. Спитакский перевал чернеет от турецких войск.

— Ворона, ворона! — закипел Карчик Ованес. — Накаркал-таки на землю Армянскую, о, чтоб его… А ну-ка, инок, следуй за мной!

Он взял лошадь Мовсеса под уздцы и с большим трудом вывел ее с базара.

Лавки тотчас позакрывались. Дубильщики кож и кузнецы погасили огонь в горнах. Коробейники собрали свою рухлядь. Женщины подняли вой. Скоро базар опустел.

Мовсес спешился. Карчик Ованес поставил его лошадь в свою конюшню, и они пошли в церковь святого Саркиса. Подойдя к звонарю, Карчик велел ему звонить в колокола. Первым на тревожный перезвон явился вардапет Григор. Двор церкви и соседние переулки наполнились людьми.

Мовсес выбился из сил, по сто раз повторяя то, что он знал, но заговорил снова, когда вместе с князем Ованесом Хундибекяном подошли городские вельможи.

Горестная весть мигом разнеслась по городу, дошла до последнего нищего. Тревожный звон колоколов походил на карканье коршуна. Даже дети, до того беспечно резвившиеся на улицах и во дворах, притихли. Помирились и те, кто сворачивал друг другу скулы из-за разбитой бабки. Дотоле гневавшиеся на невесток старухи свекровушки, сразу забыв о своих притязаниях, прижимали к глазам края фартуков и с сочувствием смотрели на молодух.

Все будничные заботы, раздоры, вражда, все отошло на задний план перед лицом страшной беды.

Вардапет Григор и Ованес Хундибекян направились к хану. К ним присоединились священнослужители города, богатейшие купцы, старшины ремесленных общин.

В крепости тоже было беспокойно. У казарм большими и малыми группами толпились персидские воины: чистили оружие, смазывали его жиром, чинили колчаны.

Персияне, как обычно, приветливо встретили армян.

Наиб сказал, что хан ждал их и скоро выйдет в приемную.

Армяне попросили провести их пока к вардапету Овасапу.

Словно бы обернувшийся статуей, Овасап ответил на приветствие горожан едва заметным движением губ.

Паронтэр Ованес упрекнул его:

— Ты слышал весть о бедствии и проехал мимо, не сообщил нам ни о чем, святой отец!..

— Всякий бережет свою голову! — зло буркнул вардапет.

— То-то и оно! — разгорячился паронтэр. — Выходит, в Эчмиадзине только так и думают! Ну, что же, ступайте, падите к ногам турка, примите магометанство! Спасайте свои головы!

— Будет нужда, и сам пойдешь, — процедил вардапет.

Скоро вышел Мирали хан. Он призвал армян к спокойствию. Поклялся на коране, что не оставит их в беде.