Ослабевший от напряжения Бархудар снова зарыдал. Гоар удалилась. Палач подошел к мелику, сорвал с него одежду и, уложив навзничь, посмотрел на Мхитара. Спарапет подал знак.

Двадцать ударов смородинного прута мелик перенес безмолвно, сжав кулаки и прикусив язык. Когда палач поднял его, Бархудар сделал несколько шагов в сторону Мхитара и упал без сознания.

Затем палач уложил связанного Миграна. Этот начал стонать уже после десятка ударов и запросил пощады. От его криков Бархудар пришел в себя.

— Будь мужчиной, Мигран! — крикнул он, и вновь слабость одолела его.

Мхитар ушел. Слуги завернули Бархудара и его сына в войлок из козьей шерсти и принесли домой. Спарапет послал вдогонку своего лекаря лечить им раны. Затем велел приготовить жене и дочери мелика Бархудара дорогие дары.

А назавтра, когда сотник Паки пришел пожелать спарапету доброго утра, Мхитар спросил:

— Как чувствуют себя мой дорогой брат Бархудар и уважаемый сотник Мигран?

— Поправляются, тэр спарапет, — ответил Паки. — Ночью отца мучили боли, а утром он съел целую курицу.

Спарапет рассмеялся:

— Что ж, на здоровье! Приятного аппетита! — И снова взгляд его потемнел. — Пусть не забывает вчерашнее, никогда пусть не забывает! И всем вам пусть будет уроком. Кто не помнит о розгах, тот сам кладет свою голову на плаху…

Мхитар был доволен, что вошел в замок Бархудара без кровопролития. И волю Давид-Бека исполнил, и своего добился: занял замок, наказал мятежника. Одного он не мог взять в толк, как этот упрямец Бархудар согласился открыть перед ним ворота. Раскаялся в содеянном или была другая причина?.. Может, хитрость какая?

Мхитар распорядился держать войско наготове, на случай всяких непредвиденных событий. Шатер свой велел разбить перед домом Бархудара, под тутовыми деревьями. Строго-настрого наказал, чтобы и пальцем не тронули имущества мелика. Когда шатер был готов, Мхитар, не снимая оружия, прилег на войлоке, чтобы немного отвлечься от мыслей своих и нелегких событий дня. В ушах все еще не смолкали вскрикивания Миграна. Перед глазами стояла Гоар. И в гневе и в горе своем она была одинаково величественна и прекрасна. Как только удается этому хрупкому созданию преодолеть все напасти? Почему она не выходит замуж? Неужели столь велика ее любовь?.. Боже мой, да разве он меньше любит ее?

Целую неделю жил Мхитар среди своего войска в шатре. Ел за скромным столом воинов, спал на войлоке из козьей шерсти.

Владетели замка пребывали в трауре. Нет для армянина большего позора, чем то, когда гость остается за порогом дома и не принимает хлеба-соли хозяина.

В воскресное утро, после богослужения, уже оправившийся Бархудар попросил Гоар сходить и убедить Мхитара войти в дом. Хотя Гоар и обрадовалась возможности наедине встретиться с любимым, ей это было нелегко. Уж очень оскорбил поступок спарапета. Даже не то, что в присутствии всего войска и народа он велел высечь отца, человека, который всю жизнь провел в седле, человека, с чьих рук не сходят мозоли оттого, что всегда в них меч, разящий врага. Гоар была возмущена попранием достоинства рода, унижением чести их дома. Будь на месте Мхитара кто другой, пусть даже самый могущественный монарх, она после такого никогда не стала бы говорить с ним. Но просьба униженного отца, а главное, безумное желание в кои-то веки вновь увидеть любимого — заставили ее пойти к разгневанному спарапету и попытаться примирить его с отцом. Не хотела она и того, чтобы Мхитар нанес их дому еще более унизительное оскорбление.

Гоар оделась в одежды, которые были на ней при последней встрече с Мхитаром, и вышла из дома.

Весеннее солнце ярко заливало двор. Кое-кто из дзагедзорских воинов чистил коней, другие разводили огонь, готовили пищу. Всегда чистый двор сейчас был загрязнен, загажен. Гоар прошла мимо воинов, чувствуя на себе сотни восхищенных взглядов. Перед шатром Мхитара ее встретил сотник Товма; почтительно поклонившись, он спросил:

— Что угодно уважаемой Гоар?

Гордо, с подчеркнутым недовольством взглянула она на высокого, красивого Товму, которого видела впервые:

— А ты кто такой?

— Дневной страж, — поклонился сотник.

— Тогда веди меня к своему спарапету.

Товма снова поклонился. Гоар заметила, что делает он это явно непривычно, очень как-то неуклюже. Она едва не рассмеялась, но сдержалась и покосилась на своего спутника. Смущенный Товма, положив руку на саблю, почтительно сопровождал гостью. Он в первый раз так близко видел столь знатную девушку. От взгляда Гоар не ускользнуло, что сотник красив, хорошо сложен и лицо у него светится умом и добротой.

— Чей ты сын? — осведомилась Гоар.

— Мелика Туринджа, — словно чего-то стесняясь, ответил Товма. — Мое имя Товма, я сотник.

— Уже сотник? — усмехнулась Гоар. — Когда же мелик Туриндж успел вырастить себе сына-сотника?..

Товма густо покраснел. Он понял ее и был оскорблен. Но ответил с достоинством:

— На то была воля нашего спарапета. Если тебе угодно, я откажусь от чести и вновь стану простым воином.

— Однако, ты обидчив, — раскаиваясь в сказанном, поспешила сменить тон Гоар.

— Вот шатер спарапета — не отвечая на ее слова, сказал Товма и, слегка поклонившись, протянул руку, чтобы откинуть полог шатра.

Но в это мгновение из шатра вышел Мхитар. Увидев стоящих рядом Товму и Гоар, он внутренне вздрогнул и так посмотрел на них, словно видел впервые. Кровь прилила к вискам, в тревоге засверкали глаза. Как они оба красивы! Другой такой пары не сыщешь. Товма — здоровый, мужественный, Гоар — прекрасная, нежная, женственная, но истинно княжески гордая.

— Дочь мелика Бархудара ищет тебя, тэр спарапет, — поклонился Товма и поспешно удалился…

Мхитар отвел в сторону полог шатра и движением руки пригласил Гоар войти. Последовав за нею, он встал посреди шатра и, потупив взор, спросил:

— Чем я заслужил такую милость?

— Я пришла сказать, что ты без меры бесчестишь мой род и меня, — вздохнула Гоар. Ее тонкие ноздри раздулись, грудь вздымалась от волнения.

— Чем же? — нахмурился Мхитар.

— Тем, что, подобно дервишу, расположился у наших дверей и не входишь в дом, чтобы разделить нашу хлеб-соль, — ответила Гоар оскорбленным тоном.

— Я здесь не гость, а каратель и судья, завоеватель, — не глядя в лицо любимой, ответил Мхитар.

— Завоеватель!.. — повторила Гоар. — Ты вправе хвалиться, так как, прежде чем завоевать замок моего отца, ты завоевал куда более неприступную крепость…

Мхитар вздрогнул. Он посмотрел на нее и заметил в глазах слезы. Все в нем будто перевернулось.

— Моя Гоар!.. — ласково и как бы извиняясь прошептал он и вздохнул. — Из всех крепостей и замков, завоеванных мною, твое сердце, которое…

— Которое я открыла перед тобою, как открыла ворота отцовского замка!.. — прервала его Гоар. — Но я пришла к тебе не затем, чтобы вымаливать твою любовь. Я пришла сказать тебе горькую истину, Мхитар. Ты обесчестил моего отца…

— Не будь он твоим отцом, я повесил бы его.

— Возможно. Но выслушай меня. Я не могу допустить нового бесчестия. И остерегись!.. Не закрывай перед собой навеки двери моего дома. Предупреждаю: твой отказ я сочту сожжением последнего моста между нами…

Лоб Мхитара прорезала глубокая складка, нервно задергалась левая щека. У него было намерение на другой день, не прощаясь с Бархударом и так и не приняв его хлеба-соли, удалиться, подчеркнуто нанеся тем новое оскорбление дерзкому мелику. А теперь Гоар требует иного.

— Помирись с отцом, и навсегда! — сказала девушка.

— Ты требуешь невозможного, — с мольбой посмотрел на нее Мхитар.

— Или примирение, или!.. — Глаза Гоар наполнились гневом, и она уже было направилась вон из шатра.

— Подожди! — поднял руку Мхитар. В голове его возникла жестокая мысль, от которой что-то оборвалось в сердце. Он с тоской посмотрел на Гоар, как смотрят на самого дорогого человека, когда теряют его безвозвратно.