Некоторые из шинаканов отвернулись. Гусан Етум поспешно удалился. Зарманд застонала. Поставив турка на краю скалы, Есаи пронзил его копьем. Турок упал. Побледнев, Есаи отвернулся, посмотрел на своих.

— Жалеете, да?.. — крикнул он, задыхаясь. — Ненавидеть врага — и того вы не умеете. А видели серьги в его мешке? Почему не сжалился он, когда насиловал девушек, резал детей, вырывал с мясом серьги? Отпустить надо было, так, что ли? Отпустить, чтобы потом вонзил меч в мою грудь? Чтобы наполнил кровью колыбель моего внука? Да? Кто жалеет врага, тот собственными руками перерезает горло своему сыну.

Он сбросил в бездну распластавшегося на краю скалы турка.

— Ступай! — гневно и как будто рассерженный на кого-то закричал Есаи. — Убиваю тебя не на пороге твоего дома, не у твоего очага, не у края твоей нивы. Ты принес смерть, смерть и получай.

Он отвернулся, сел рядом с онемевшими товарищами, руки его дрожали, глаза были полны жалости. «Мы не убийцы, — говорил он себе. — Будь мы ими, мы не дошли бы до такого состояния!» Долго не мог успокоиться. То и дело поглядывал на скалу, где только что лежал сраженный им турок. «Кто сделал меня его убийцей, кто? Зачем? Был тружеником, мирным человеком. Стал зверем. О господи боже…»

Перед заходом солнца на багровом горизонте показались клубы пыли. Первым заметил Есаи. «Идут, вот они. Идут, чтобы отнять у нас эти оставшиеся скалы. Идут, чтобы зарезать моего внука, вырвать мочки ушей моей невестки. Убить меня, Семеона, Зарманд! Ну, если так, тогда идите… Посмотрим…» Ему показалось, что он высказал свои мысли вслух. Удивленно взглянул на Цатура. Слышал ли он? Что скажет? Но Цатур приник к камню и, раскрыв рот, смотрел на медленно приближавшееся облако пыли. Казалось, он слился с замшелым камнем, превратился в скалу. Недавно жалел пленного, а теперь сам готов броситься на турок. Жалко стало Есаи старого друга. Пожалел от всего сердца. «Станет ли когда-нибудь на ноги этот полуголый, всегда одинокий и голодный Цатур? Будет ли иметь свой дом или уже в эту ночь падет под ударом турецкого ятагана и не найдется никого, кто бы насыпал на его могилу горсточку земли? Вот он идет, всепожирающий враг, безжалостный, разоряющий, жаждущий крови».

— Приготовьтесь! — крикнул он.

Подобно гигантской морской волне, грозно надвигалась черная масса иноязычной, иноплеменной армии. Паргев спросил удивленно:

— Что это, дядя Есаи?

— Турок идет, — ответил Есаи.

— Турок? — глотнул слюну Паргев. — Турок крылатый?

— Нет, ползущий, как и мы. А кружат над ним хищные птицы. Земля, по которой проходит турецкая армия, опустошается. Падали ждут. Как увидишь на небе стаи ворон, знай — идут турки.

— Вах, вах, — удивился парень, которому впервые приходилось видеть столько войска. — Как саранча!

— Саранчу тоже можно уничтожить, — мрачно сказал Есаи.

— Страшно, — пробормотал Паргев.

Из засады армяне напряженно следили за ползущим по ущелью войском.

Наступила ночь. Турецкая армия скучилась в узкой долине.

Воины принялись пожирать награбленную по дороге пищу. Затем армия, самодовольная и самоуверенная, кичащаяся своей силой и тем страхом, который она распространила вокруг себя, постепенно отошла ко сну. Дым бесчисленных костров, запах пота и навоза засмрадили воздух. Помутнели, стали кровавыми воды горной речки от брошенных в нее внутренностей забитых животных. Бездомные, одичавшие собаки, волки и шакалы осторожно подбирались к своей наживе.

И вот уже выползли из засады ополченцы. Двинулись полки князя Баяндура, мелика Бархудара, военачальника Бали, мелика Егана.

Есаи повел своих людей по берегу реки, между кустами и камнями. Где-то в вышине вспыхнул огонь и потух. Это князь Баяндур давал сигнал для общего нападения…

— С богом! — крикнул Есаи и бросился вперед. Он опустил тяжелый меч на голову полусонного, вскочившего из-под бурки турка. Тот упал, издав блеющий вскрик. Поднялась суматоха. В лагере затрубили. Но не успел враг опомниться и понять, откуда нанесен удар, как ополченцы отошли, чтобы напасть с другой стороны. В темноте турки не могли разобраться, где чужие и где свои.

Всю ночь ущелье грохотало от криков нападающих, ржанья лошадей и стона раненых. А когда рассвело, армяне исчезли бесследно…

— Откуда появляются они? Куда исчезают? Шайтаны это или люди? — кричал от ярости Абдулла паша.

Мелик Муси пытался успокоить его.

— Это последние вздохи умирающего, могучий паша, — говорил он, склонив голову и скрестив на животе руки. — Скоро их силы растают, как весенний снег.

— Тает моя армия, — бесновался паша. — Посмотри на трупы.

— Нужно спешить, солнцеликий паша. Возьми Алидзор, и все усмирится.

Как мог паша спешить в этой горной стране, где нет ни дорог, ни мостов, ни равнин? Громоздкая армия в узких ущельях, растянувшись как нитка по краям стремнин, проходит едва четверть пути, который она должна была пройти за день. А тут еще неуловимые армяне устраивали засады в каждом ущелье, за каждой скалой. Турки несли большие потери от неожиданных ударов легких, подвижных частей Мхитара.

Но тем не менее турецкая армия тяжело и медленно продвигалась к Алидзору, оставляя за собою груды обглоданных костей и трупы.

Дни Бекир паши проходили в беззаботных пиршествах. Его десятитысячная армия, с трех сторон обложив Мегри (с четвертой стороны были отвесные непроходимые скалы), засела в садах и огородах. Осажденные мегринцы почти не беспокоили его. Только иногда выстрелят раз-другой из пушек. Берегли боеприпасы. Ниоткуда паше не грозила опасность. Сераскяр с главными силами застрял в глубине Сюника. Армяне вели там против него тяжелые и неравные бои, и, по-видимому, им было не до осажденного Мегри.

Аскяры Бекир паши днем обжирались в мегринских садах тутой и абрикосами, купались в Араксе, а ночью спали как убитые. От безделья и жадности у них раздувались животы. Занимались перепродажей приведенных из Агулиса пленных женщин. Многие из них, не выдержав мук, умирали. Но тем сильнее вцеплялись аскяры друг в друга из-за оставшихся в живых.

Вскоре в лагере появились перешедшие Аракс со стороны Персии распутные женщины. Наведывались коробейники продавать разную мелочь, приходили скупщики пленных детей, чтобы продать их в Стамбуле.

Бекир паша оставался безразличен ко всему этому. Рассиживая в своем роскошном шатре с молоденькой девушкой на коленях, он, по обыкновению, пил холодный шербет и слушал песни дервиша, стоявшего на коленях у входа в шатер.

Войско не испытывало недостатка в пище. Палатки были полны добычи, вокруг лагеря паслись захваченные стада овец и крупного рогатого скота, и кони были сыты.

Турки ожидали, пока сераскяр возьмет столицу армян, чтобы двинуться затем к Каспийскому морю, во владения земли Российской.

— В стране рыжего московского царя возьмете столько сокровищ и пленных, что потомки семи ваших поколений, возлежа на боку, будут вкушать и не исчерпают всего, — уверяли солдат муллы.

Сильная августовская жара не смягчалась, даже когда солнце склонялось к западу. Зной стоял и по ночам, не было ветра, деревья не шелестели.

Этот день также прошел в знойной духоте. Только солнце село, как вся утомленная жарой армия уснула. Аскяры то и дело бегали к реке, пили теплую воду и не могли утолить жажды.

Наступила полночь. Сытые, откормленные лошади, спокойно дремавшие рядом с лагерем, вдруг забеспокоились, стали ржать, рыть передними ногами землю, дергаться на привязи. Даже старые жеребцы не удержались… Часовые насторожились. Они заметили какие-то черные массы, спускающиеся по склону ущелья. Топот и ржание взбесившихся лошадей разбудили аскяров. На шум вышел из шатра и Бекир паша.

— Что за шум? — спросил он сгрудившихся в темноте воинов.

— Вроде с горы спускается стадо, — ответили ему.

Паша внимательно всматривался в темноту. Несколько аскяров побежали в ту сторону, откуда надвигалась черная масса, и скоро вернулись.