«Верховный властитель, а балует рамиков и каких-то беглецов, — с негодованием думал он. — А я ведь — владетель медных рудников и плавилен Кафана; богаче меня нет человека в стране. Другие готовы на коленях пробираться ко мне. А этот… О боже мой! Всем прощает, всех балует, а со мной разговаривает, как с последним слугой. Сотники полка „Опора страны“ пьют с простыми воинами, этого он не видит. Пьяные воины разнесли в Шнгере ворота женского монастыря… Когда пожаловались спарапету, он только улыбнулся. Как повесил святого отца Гарегина, стал преследовать духовных отцов. Даже не поехал на похороны епископа Овакима. Клялся купец, побывавший в доме Мхитара, что видел, как тот целовался с язычником…

Конец света, — продолжал размышлять со страхом Артин. — Цурцы и тондракийцы[76] разрушат церкви, а меликов и купцов сожгут в кипящей смоле. Ну почему все так изменилось? Этот бес Мхитар угадывает даже мысли людей», — с ужасом думал Пхиндз-Артин…

После короткого отдыха, оставив тифлисцев в доме оружейников, Мхитар в сопровождении Мовсеса и нескольких сотников покинул замок Пхиндз-Артина. Ехали всю ночь. Рассвет застал их в ущелье Каварта. Здесь воздух был пропитан запахом жженой серы, а вода в речушках и лужах отливала ржавчиной, всюду на камнях виднелись следы красной извести.

— Все эти горы насквозь из меди, — произнес ехавший рядом с Мхитаром Мовсес. — Какое богатство! Если бы в каждом ущелье устроить рудники и плавильни, можно было бы добывать сто тысяч пудов меди в год. Тогда могли бы содержать даже пятьдесят тысяч постоянного войска…

— Сделаем, — вздохнул Мхитар. — Минует турецкая опасность, сделаем и это.

— Медь наша отменная. В Венеции из нее отливают памятники.

С тоской и горьким сожалением глядел Мхитар на меденосные скалы. Под ногами лежало беспредельное богатство, а пользоваться им не могли. Когда же получим возможность жить спокойно? О господи…

Вдруг лошади шарахнулись. Мовсес едва удержался в седле.

— Какой там черт пугает коней? — спросил он тревожно.

— А ты посмотри, — усмирив своего коня, ответил спарапет.

В дорожной пыли ползло какое-то странное существо.

— Иисусе… господь милостивый, — прошептал Мовсес испуганно.

Мхитар сошел с коня. Спешились и остальные. По каменистой дороге, кряхтя и фыркая, полз обезображенный человек, скорее бесформенный комок мяса. Когда подошли ближе, все остолбенели. Комок оказался безногим мужчиной. Застарелые рубцы чернели подобно черепашьему панцирю. На култышках образовались наросты с палец толщиной, как на спине буйвола, годами таскавшего ярмо. Измазанное грязью тело покрыто ссадинами и шрамами. Пальцы на одной руке неподвижно согнуты. Волосы на голове походили на войлок, и невозможно было установить, какого они цвета — пепельного, белого или желтого. Опухший живот и нижнюю часть тела еле укрывала рваная тряпка — единственная одежда несчастного.

— Избавь, господи! — вновь воскликнул испуганный Мовсес. — Эй, человече, остановись!

Но комок мяса продолжал ползти. Мовсес нагнулся и осторожно тронул его за плечо.

— Брат, остановись и выслушай меня, — попросил он.

— У-у-у-у-йди, — зарычал увечный.

— Куда же ты идешь? — отстраняясь, спросил Мовсес.

— Убить… утопить…

— Кого?

— Зло, зверя, который сожрал мои ноги и сердце… Отойди! Съем, укушу. Нету, нет его, нет человека божьего. Есть зверь. И господь — его попечитель. — Он остановился, сел на обрубки ног, затем, отбросив упавшие на лоб волосы, уставился узкими, едва видимыми глазами на стоящих перед ним людей. — Идете туда, терзать оставшихся? Идите. Да, там еще есть, не всех растерзали. В плавильнях Каварта есть покойники, которые еще движутся. Пхиндз-Артин не сожрал, не прикончил всех, достанется и вам, идите…

— Юродивый? — спросил Мхитар.

— Нет, — шепотом ответил Мовсес. — Я, кажется, догадываюсь. Эй, человек, ты из рудников Каварта?

Человек, выпучив глаза, змеем посмотрел на него.

— Хи-хи-хи, — скривил он опухшие губы. — Из рудников? Там ад, преисподняя. Из ада нет выхода. Говорят, спасение принесет только сын рамика Мхитар. Но где он? Кто убил утешителя[77] нашего? Мелик Муси и Пхиндз-Артин убили солнце, луну, лишили рудокопов воды, оставили только медную жилу, чтобы сосать, пить вместе с нашей кровью… Это они убили Мхитара, чтобы мы не нашли выхода из рудников, сгнили бы там. Иду задушить Пхиндз-Артина. Посторонись, дай дорогу. Задушу… задушу… — И он попытался ползти дальше, но Мовсес снова остановил его:

— Постон, брат, кто сказал, что Мхитара убили?

— Садаэл[78]. Да, Садаэл с палящим бичом в руках. Бич… У-у… Не вкушали вы его? О, о… Он распух от крови, от нашей крови, Садаэл кормит нас кнутом. Это он сказал, что нет Мхитара. А мы ждали его, сына рамика. Убили… Зарезали нашу надежду.

Он зарыдал. Воины с ужасом смотрели на этого несчастного человека. Он заговорил снова, ударяя в грудь кулаком.

Мхитар нагнулся над ним:

— Я Мхитар, брат мой, опомнись, скажи, кто ты?

— Врешь! — замахал калека здоровой рукой. — Мхитара нет. Его, как Рушана, распяли на скале Хуступ. Не то взошло бы солнце, взошло бы… Не то нас не пожирали бы Пхиндз-Артин и Садаэл. Всевышний, дай место возле себя надежде армян Мхитару.

Долго, терпеливо уверял спарапет, что он и есть Мхитар. Подтвердили это Мовсес и воины. Наконец калека, широко раскрыв глаза, посмотрел на Мхитара и, с трудом выпрямившись, прильнул головой к его груди.

— Постой, я слышал когда-то сердце Мхитара. Я узнаю его по сердцу. Молчи, сейчас… — сказал он и, подняв руку, приложил ухо к груди Мхитара. На его заросшем лице вскоре появилась улыбка.

— Он! — крикнул увечный и здоровой рукой обнял Мхитара. — Да, это ты, спаситель наш!.. Я узнал тебя, ждал, что придешь и вызволишь нас из могилы. Эй, люди, это он… пришел… Берегите, защищайте нашего Мхитара! — хриплым от рыдания голосом не переставал кричать он и ударил кулаком о камень. — Рушан не распят, он не умер, нет… Раздвинется гора Хуступ, вырвется из нее пламя, и выйдет Ваагн в облике Рушана. Выйдет и скажет мне, рабу Ованесу: «Будь свободен, по желанию своему».

Воины завернули его в бурку и посадили на коня. Искалеченный человек то рыдал, то громко и странно смеялся, то, успокоившись, рассказывал страшные были о жизни рудокопов Каварта.

— Без света они, во мраке кромешном! — кричал он как сумасшедший. — Тринадцать лет назад продал меня мелик Пхиндз-Артину. Загнали под землю, и больше не видел я солнца. Добывал медь, чтобы из нее изготовили подсвечники, а сам, лишенный света, тосковал по нему. Рудники Артина отняли у меня ноги…

Приехали в Кавартские рудники.

Там и здесь, у подножья скал, покрытых хилыми кустами шиповника и высохшей травой, виднелись зияющие пасти подземных проходов к медным рудникам.

Из домика, построенного на скорую руку, у одного из проходов, доносился душераздирающий крик. Подъехав к домику, спарапет быстро сошел с коня и открыл дверь. В полумраке, спиной к двери, стоял, раздвинув ноги, быкоподобный мужчина. Кряхтя и ругаясь, он избивал бичом распростертого человека.

— Ослиное отродье… Сукин сын… Куда девался ползун? Где ты был, подох, что ли, когда увели его, а? Получай, твою мать… Получай!..

На тахте сидела молодая женщина. Она спокойно ела сушеный инжир и посмеивалась, слушая неистовые крики лежащего на сырой земле несчастного. Увидев входящего Мхитара, женщина удивленно заморгала своими красивыми глазами, а затем ощетинилась и, сжавшись в углу, завизжала. Быкоподобный верзила, почувствовав неладное, обернулся. Мхитару показалось, что перед ним стоит не человек, а сатанинское отродье с огромной головой, кривым, свернутым к уху красным носом и с налитыми кровью глазами.

Секунды две он гневно смотрел на незваного гостя и не то в сердцах, не то от страха заревел: