Мясоедовское «Земство обедает» (1872, ГТГ) — это политический анекдот. Маскарад здесь выглядит как специальный политический театр с костюмированными депутатами в лаптях, придуманный господами для собственного развлечения. Спектакль земства, то есть равенства сословий, принятого в просвещенной Европе, — с заседанием в одном зале (на одной сцене) депутатов от дворянства и от крестьянства — продолжается ровно до обеда. Для всех его участников (и господ, и мужиков) равно очевидна невозможность и ненужность приглашения мужика за господский стол. Его исчезновение за кулисами после исполнения роли в любительском спектакле предполагается по умолчанию с самого начала.

Политическая демократия по Мясоедову — это скорее даже разговорный театр, чем театр костюмированных церемоний. Мы будто слышим через открытое окно вдохновенные и страстные речи благородных депутатов, сидящих за невидимым столом; произносимые с пафосом и даже со слезой (если предобеденная водка в хрустальной стопке уже выпита) «лживые» французские слова — liberté, fraternité. Это, в сущности, политическая версия «Охотников на привале». Мужики, холопы, слуги, в ситуации скрытого крепостного права привычно исполняющие еще одну — земскую — натуральную повинность, уже привыкшие к новой форме господских развлечений, даже не ухмыляются, слыша эти слова. Они вообще не понимают, о чем идет речь, поскольку не знают этих слов даже по-русски; им не смешно; политика, в отличие от охоты, не является общей для всех игрой. Остается поесть на завалинке из развернутой тряпочки, отдохнуть — и домой (а может, будет еще и второе действие).

Все это означает, по Мясоедову, не только невозможность, но и ненужность демократии и вообще «политики» в стране Странника и Фомушки-сыча; в силу невозможности изменения внутренней структуры социальных отношений все реформы все равно будут носить внешний, маскарадный характер. Картина впечатляет именно спокойствием, выраженным в том числе и композиционно (фронтальностью и господством горизонталей); отсутствием указующего перста сатирика. Для Мясоедова это не просто нормальное состояние вещей — это гармония русской жизни.

Валерия Якоби можно считать создателем нового исторического анекдота (учитывая, конечно, некоторый оттенок анекдотизма в картинах Шварца). Его «Шуты при дворе Анны Иоанновны» (1872, ГТГ; вариант «Утро Анны Иоанновны», 1872, Мордовский республиканский музей изобразительных искусств им. С. Д. Эрьзи) с последующим продолжением в виде «Ледяного дома» (1878, ГРМ) представляют придворный маскарад русской жизни: мир заимствованных костюмов, не меняющий привычных нравов русской жизни. По Якоби, любая русская барыня, включая придворную даму и саму императрицу, даже наряженная в западные наряды, все равно остается дикой степной помещицей, вздорной дурой. Мир Анны Иоанновны — это не начинающийся век Просвещения, а продолжение теремной культуры Московского царства: мамки и няньки, приживалки, чесальщицы пяток, шуты и дураки, скачущие верхом друг на друге; грубые развлечения, бессмысленный хохот. Здесь — как и у Мясоедова — нет никаких обличений, а есть понимание скрытой азиатской сущности русской жизни; понимание невозможности европейской культуры отношений в России и, следовательно, бессмысленности любых реформ.

Любопытен стиль Якоби, первым отказавшегося от строгого тонального колорита 60-х ради «анекдотической» пестроты цвета (своеобразного — светлого, яркого и холодного — карамельного оттенка).

Лежащее в основе анекдота как жанра «материалистическое» и слегка циническое отношение к жизни, к истории негласно предполагает, что поведение любого человека, в том числе и правителя, полностью определено не «идеями», а возрастными особенностями психики и, в сущности, гормональными факторами пубертатного периода или, наоборот, старческой деменции. Перебесится-женится-нарожает детей — вот несложная философия возраста в анекдоте, в том числе и историческом. Все люди ведут себя так, как им «полагается» в этом возрасте: юный Петр демонстрирует анекдотический подростковый энтузиазм, старый и совсем не страшный Иван Грозный — анекдотическое старческое тщеславие или анекдотическую же старческую похоть.

Одна из самых популярных картин Первой передвижной выставки «Дедушка русского флота» (1871) Мясоедова показывает царя Петра, впервые увидевшего ботик. Петр здесь представлен как мальчишка, получивший в подарок заводную игрушку, а переяславский (а затем и русский) флот, родившийся из этого ботика, — как «потешная» игра в кораблики. За этим допущением с неизбежностью следует все остальное: и все прочие реформы Петра — не более чем мальчишество и глупость, затянувшаяся подростковая игра. Спустя несколько десятилетий Неврев — художник поколения Перова, Якоби и Мясоедова — напишет (как бы закрывая тему) картину «Петр I в иноземном наряде перед матерью своей царицей Натальей, патриархом Адрианом и учителем Зотовым» (1903, Ставропольский краевой музей изобразительных искусств). В ней соединятся идея возраста (подростковой дурости) и идея маскарада, переодевания, театра.

В картине Александра Литовченко «Иван Грозный показывает свои сокровища английскому послу Горсею» (1875, ГРМ) Горсей выглядит как заезжий иностранный модник, а Иван Грозный, ранее выступавший в искусстве почти исключительно в роли кровавого злодея, — как комический тщеславный старик. Желание провинциального помещика (скупца и домашнего тирана, почти выжившего из ума) похвастаться перед столичным гостем накопленными сокровищами, не показываемыми больше никому, — сюжет совершенно анекдотический, гоголевский.

Некоторые москвичи под влиянием петербургского анекдотизма тоже обращаются к истории. Например, Григорий Седов (некогда автор разоблачительной — в смысле показа исподнего — антиклерикальной сатиры «В жаркий день») пишет картину «Иван Грозный любуется на Василису Мелентьеву» (1875, ГРМ), где Иван Грозный предстает как комический похотливый старик, пускающий слюни над спящей молодой женщиной.

Анекдотический народнический сентиментализм с оттенком умиления порожден очередной волной руссоистской моды на восхищение чистотой простых людей — и особенно детей; он не имеет ничего общего с поисками Перова или Саврасова, хотя это тоже часть раннего передвижничества — может быть, более всего демонстрирующая его коммерческую природу.

В салонном варианте бытового и «народного» жанра есть, конечно, элементы эстетики натуральной школы, есть и сентиментальная умильность. Но анекдот, пожалуй, преобладает над сантиментами; идиллические «крестьянские» темы Артели Крамского даны здесь с каким-то скрыто комическим оттенком, иногда даже с каким-то не вполне приличным подмигиванием («шаловливостью»). В сюжетах преобладают хорошенькие (очаровательно пухлые) крестьянские дети, наряженные в аккуратные лохмотья — мальчики-самоделкины, девочки-резвушки; какие-нибудь детские игры (в подражание взрослым). Собственно, сам жанр правильнее было бы назвать не крестьянским, а именно детским.

Среди скульпторов (а здесь преобладают как раз скульпторы), специализирующихся на этом, в общем, чисто статуэточном жанре позднениколаевской эпохи, наиболее известен Матвей Чижов (участник выставок ТПХВ в 1872–1874). У него есть и сентиментальный «Крестьянин в беде» (1872, бронза, ГРМ; 1873, мрамор, ГТГ), построенный на контрасте взрослого горя и детской наивности, этого горя еще не понимающей; и вроде бы чисто анекдотические, но с оттенком сентиментального умиления «Игра в жмурки» (1872), «Первая любовь (Сцена у колодца)» (1872), «Резвушка» (1872, ГРМ). Последняя в свое время пользовалась огромной популярностью — существуют десятки ее повторений. Невероятной популярностью в свое время пользовался и «Первый шаг» (1872) Федора Каменского — чисто детский (без «народности») сюжет. Николай Лаверецкий (дебютировавший группой под названием «Мальчик и девочка, кормящие птичку») — автор еще одной очень популярной группы «Маленькие кокетки» (1872, ГРМ). Здесь за юмористическим сюжетом присутствует вполне невинная детская эротика (оголенное колено и плечо одной из девочек). В живописи главный образец такого крестьянского (детского) жанра, столь же популярный, как скульптурные группы Чижова и Лаверецкого, — «Дети, бегущие от грозы» (1872, ГТГ) Константина Маковского.