Руми не заметила, как очутилась на тайной тропе, укрытой вечнозеленым самшитом. Уставшая и израненная, она стремительно продиралась через кусты к своим покоям. Резко открыла дверь. Нисколько не волнуясь, есть ли кто в комнате, Руми бросилась к мечу. Никого и не было. Она отодвинула секретную плиту и увидела своё сокровище на месте. Сердце немного оттаяло. Руми достала меч из укрытия и решила, что спать будет с ним. Завтра будь что будет, пусть Коуршан хоть убьет её. Плотно затворив дверь, она сбросила с себя дневную одежду и легла, надеясь наконец-то обрести покой.

Тишина тревожила Руми. В это время служители храма уже готовились ко сну, но неужели с начала дня её никто не искал, не караулил… уж мать Кимера дождалась бы, отдала заколку. Никакое одеяло не могло согреть Руми, когда она думала об этом. Ужас сковывал, не давал пошевелиться, и Руми никак не могла с ним справиться. Не было причин так бояться, не было…

«Что-то случилось!» — мелькнула мысль, и Руми, собрав всю волю, какая только была, вскочила с кровати и до онемения в пальцах сжала ножны. Кое-как оделась, и, даже не обувшись, отправилась выяснять, где все. Рука легла на рукоять меча. Руми верила, что не зря.

Покой кругом витал мертвый. Исчезли все сверчки-светлячки, птицы и грызуны. Небо затянуло тучами, темень стояла непроглядная. Мрачные залы храма пугали Руми, и сердце, и рассудок говорили, что идти туда не стоит.

Какой-то странный предмет оказался под ступней. Наклонившись, Руми подняла огромное перо, которое уже встречала. Стало совсем нехорошо. Голова закружилась, и, не удержавшись на ногах, Руми ползком добралась до священной части храма. Ощутив под собой холодный мраморный пол, она легла, плача от бессилия.

…— Руми, быстрее! Коуршан разозлится, если ты опоздаешь…

Голос матери Кимеры бил по ушам, хотя её нигде не было. В храме по-прежнему властвовала давящая тишина. Руми почувствовала, что сходит с ума. Не могло происходящее быть правдой. Хотелось позвать кого-нибудь, но не нашлось сил выдавить крик. «Если это просто безумие… Золотая Орхидея исцелит меня…» — подумала Руми, и вмиг ей стало легче, спал груз гнетущего мрака. Она доползла до ближайшей колонны и, опираясь на неё, поднялась и на ощупь двигалась к залу Силинджиума. «Анариот, рассей тьму, прогони ночь, Анариот, рассей…» — бормотала Руми молитву, хотя прежде всегда полагалась лишь на себя.

… – Ничего путного из твоей дочери не выйдет! Такого безобразного поведения я ещё не видел. Едва Орхидея исцелит её, вылетит из храма прочь! — сказал кто-то.

Голова Руми раскалывалась.

– Повежливее со мной, Коуршан! Я всё ещё советник царя,— ответил другой.

– Ты много требуешь от меня, Сингардилион, хотя я тебе ничем не обязан! И не смей мне говорить, что достраиваешь храм! Ты не для меня это делаешь, и не для Великих Духов, а для своей порченой дочери! Посмеешь мной понукать, мало не покажется! Только с моих слов все знают, что она — феникс!

– Забыл своё место?! Решил мне угрожать?! Орхидея — не твоя собственность, а лишь доверена тебе царем, что легко исправить! Смотри, как бы не вспомнили, кто изготавливал форму для Семилепесткового перстня!

Голоса стихли. Руми, тяжело дыша, брела вдоль стены. С трудом понимала, что слышала и почему. Кровь стучала в голове, ужас сковывал сердце. «Если это безумие… найду Орхидею… она исцелит меня…», — шептала Руми.

… – Я понимаю, тебе с ним непросто, но он спас тебя. Способом, который он узнал от Адзуны, он помог тебе родиться, а потом отнес к источнику с Орхидеей. Так это было, — произнёс кто-то, женщина. –Беги к папе. Мне нужно переговорить наедине с матушкой.

– Госпожа Мирами! Вы же знаете, что не следует называть это имя! — возразила другая женщина.

– Глупости. Мы лишь перечеркиваем свою память и не получаем должных уроков. Я царю об этом говорила, но он остался глух. Кимера, пока мой муж не слышит, я хочу, чтобы в моё отсутствие ты воспитывала Руми, не ограничиваясь правилами поведения фениксов. Пусть у неё будет возможность познать и испытать больше, чем мы. Быть может, это убережет её от наших ошибок.

– Да, госпожа, но…

– Вряд ли она, когда вырастет, захочет остаться в храме. Если ей суждено жить дальше, пусть она проживет полную жизнь, как хочет, среди тех, кого изберет сама.

– Конечно, госпожа, хоть я и не думаю, что это верный путь. Не просто так мы рождаемся теми, кто мы есть. К сожалению, ваша дочь всегда будет поврежденным фениксом, как бы мы на этот счёт не обманывались…

«Мама, что со мной?» Будто маленькую девочку наказали, оставили одну в тёмной комнате. Руми прислонилась к каменному барельефу. Слёзы душили. Зачем тяжёлые стены решили раскрыть свои тайны сейчас, напомнить о минувшем и рассказать новое? Руми не знала. Ей казалось, что она идет по храму уже несколько часов, так мучительно растягивались минуты.

Ещё один шаг, и что-то кольнуло ступню. От неожиданности Руми даже тихонько вскрикнула, но голос поглотил мрак. Наклонившись, она подобрала исчерченный узорами продолговатый предмет с выпирающим овалом посередине. Через пластину была продета спица. «Моя заколка!» — поняла Руми. Но что она делала здесь?

Ледяная волна ужаса захлестнула разум, а сердце чуть не выпрыгнуло из грудной клетки. Моля всех Духов о спасительном заблуждении, Руми наклонилась снова и стала ощупывать пол вокруг. Рука коснулась чьей-то остывшей ладони. По перстню с печатью отца Руми узнала мать Кимеру. Пульса у неё не было. Одежда оказалась мокрой насквозь. Кровь. Голова Руми налилась свинцовой тяжестью. Сознание едва-едва выдерживало случившееся. Мир рушился.

Рок настиг Кимеру, когда она спокойно шла к покоям Руми, чтобы занести родительский подарок. Добрая, заботливая матушка… Чем она заслужила это? Кто мог такое сделать?

Руми держала за руку наставницу. Кричать не могла, лишь горестно хрипела. Слёзы лились градом, а гул нарастал. Всё плохое, что говорили ей и о ней — от упреков до откровенной ненависти, похороненной во времени — всё обрушилось на Руми. Ей казалось, что она тоже скоро умрет. Такую пытку невозможно вынести. Водоворот отчаяния поглощал юную, не готовую к таким испытаниям Руми. Собственные воспоминания смешивались с событиями, свидетельницей которых она не могла быть, опутывали нитями зла. Будто цепкими лапами мрак храма вырывал всю боль из души Руми.

«Скверна вовне и Скверна внутри стремились друг к другу…» — вдруг всплыли в памяти слова Ханума. Страшная мысль захватила разум, но Руми не сомневалась в её истинности. Поцеловав в последний раз мать Кимеру, она положила заколку в карман, оставив в руке только острую спицу, закрепила ножны на поясе и обнажила меч. Внезапно вой утих. Остался лишь один голос, потусторонний и злой, речь которого ядом разливалась в сознании Руми:

– Все твои слуги мертвы. Никто тебя не защитит. Помолись своим каменным богам напоследок, мне некуда спешить, я подожду…

Руми пробиралась сквозь густую мглу к залу Силинджиума. Не сомневалась, что Коуршан там, но не знала, живой или уже мертвый.

– Твои руки в крови больше, чем мои. Долго тебе удавалось уходить от судьбы, но она тебя настигла…

Тёмному каменному коридору не было конца. Несколько раз Руми запиналась о чьи-то тела, но, боясь потерять разум, не проверяла, кто под ней. Мысли об утренних улыбках, которые померкли навсегда, могли накрыть новой волной безумия. Если Руми наступала в кровавые лужи, её сердце обрывалось, но она не переставала идти. Ещё оплачет каждого феникса, чей путь прервался сегодня по злой воле, а сейчас важно двигаться. «Кто бы это не устроил, я всё сделаю, чтобы он об этом пожалел», — осталось лишь одно, погибельное желание.

Жизнь заканчивалась. Руми знала, что убийца пришел за Орхидеей, и чем ближе подходила к залу, тем чаще ощущала под ногами огромные перья.

– Как я хочу, чтобы ты испытал ту же боль, тот же ужас, что и я. Если бы я смог достать поганый перстень из кузен Адзуны, ты бы понял, что натворил. Тьмой бы захлебнулся…