Помни, несмотря ни на что, ты — настоящий феникс и всегда им будешь.

Твои любящие родители, чета Сингардилион.

Дочитав, Руми заплакала. Так долго она ждала встречи, дня рождения с семьей, но мечты стали прахом. «Мама, папа, — Руми роняла слезы на бумагу, — я хочу, чтобы вы были рядом, даже если мне придется умереть». Солнечный день посерел, вторя настроению Руми. Накинув халат и вытерев лицо широким рукавом, она бесцельно бродила по храму, пока Коуршан не лишит её свободного времени. Каждый встречный пытался поздравить, но Руми не обращала внимание. Даже на оклик Кимеры не повернула голову. Руми поглотил мрак. В руке она зажала заколку с изумрудом, но до того погрузилась в себя, что забыла о подарке.

По рассеянности она забрела в зал богини Аэлун — полководца небес и одной из Великих. Святилище построили так, что на каменную богиню и днем, и ночью должен падать свет. В центре зала на постаменте из белого мрамора стояла её двухметровая статуя из горного хрусталя. Скульптор, как мог, пытался передать несравненную красоту Аэлун. Руки она прижимала к сердцу, преисполненному любовью к миру и всем Живущим на Земле. Сияла серебряная корона богини, украшенная лунными камнями. Ступала Аэлун босыми ногами по россыпи кристаллов кварца, сверкающих как звезды. Среди кварцевого великолепия лежал серебряный меч. Мраморные барельефы зала рассказывали о славных делах Аэлун: установлении мирового порядка, битвах с существами Скверны и создании Аберона. Она — свет и тьма ночи, луна и звезды, мать и воительница. Не счесть её воплощений. Властвовала она над всей вселенной, и лишь Великий Дух Силинджиум считался не менее могучим. Эльфы больше других чтили Аэлун. Их богиня одарила многими колдовскими благами и радела над своим народом больше, чем кто-либо из Великих Духов — над своим. Фениксы уважали её, но не принимали её воинственную природу и противоборство с Анариотом. День прогонял ночь, а ночь поглощала день. Они сменяли друг друга — любящие и ненавидящие.

В зал Аэлун Руми приходила часто. Всё детство тайно пробиралась, чтобы взглянуть на лик прекрасной богини. Прямой серебряный меч поглощал звездный свет и манил прикоснуться к холодному металлу. Так у Руми пробудилась страсть к оружию. Сначала она брала меч с постамента и неуклюже размахивала им, рискуя пораниться или сбить кристаллы. В эти часы она чувствовала себя свободной, живой. Родители привозили богато иллюстрированные учебники драконов и эльфов, радуясь, какой интерес дочь проявляет к истории и культуре других народов, а Руми по книгам постигала искусство владеть оружием. День за днём продолжались тайные тренировки. Движения становились быстрыми и отточенными, однако для настоящего навыка одной теории недостаточно. Руми сбегала из храма в поисках приезжих драконов, способных её обучить. Те очень удивлялись, когда девушка-феникс обращалась с подобными предложениями, но обычно не отказывали. Более того, соглашались задержаться в долине, чтобы дать Руми ещё одну ночь для тренировки.

Однажды она одолела в бою одного из купцов, опытного фехтовальщика. Он преклонил колено и отдал в знак почтения своё оружие в ножнах из сливы со стальным наконечником. Рукоять идеально подходила для ладони Руми. У меча была узкая и короткая гарда, а навершие в форме распустившегося цветка. Клинок, тонкий и изящный, обоюдоостро заточили настолько, что он рассекал перо на лету. На клинке мастера выгравировали чернением с одной стороны надпись: «Стойкость и выносливость», а с другой — «Дивные цветы сливы». Руми полюбила новый меч, тайно принесла его в храм и спрятала под плитой в комнате.

Послышались шаги, и Руми укрылась за постаментом. Не хотела, чтобы кто-то её видел, хотя ей разрешали ходить во все залы. Дверь отворилась. Руми поняла по тяжелым шагам, что в святилище богини заявился Коуршан. Его ладони коснулись холодного мрамора у ног Аэлун. Сердце Руми бешено колотилось, но, видимо, Коуршан настолько погрузился в себя, что не услышал этого. Следом вошел ещё кто-то.

— Долго будешь прятаться? — узнав голос Кимеры, Руми едва не выглянула из-за постамента, но, к счастью, сразу сообразила, что обращаются не к ней. — Тебе не уйти от этого разговора.

— Оставь меня в покое, — ответил Коуршан. — Я ей всё передал.

–В своей обычной манере. Я уже догадалась. Ты с ней откровенно жесток, все это видят!

Руми ощутила, как мраморный постамент, прежде холодный, стал заметно теплее. Коуршан злился.

— Ты… считаешь… я… сделал… для неё… недостаточно? — цедя каждое слово, выдавил он.

Воцарилась тишина. Жар, исходящий от мрамора, заставлял Руми тихо пятиться назад, но Коуршан упорно её не замечал.

— Я бежал тогда… Золотая Орхидея… мой единственный шанс, хоть отчасти, искупить вину… я отдал его ей… и вынужден вновь отдать, — продолжил он так же медленно, прикладывая усилие, чтобы выговорить каждую фразу.

— Коуршан, Руна сделала такой выбор ради всех Живущих. Ты бы не смог ничего изменить, — спокойно сказала Кимера.

Священник тяжело вздохнул. Жар спадал. Пережив волну удушающего гнева, он ответил:

— Я многое мог. Просто ты не знаешь. Приведи ко мне Руми. Если так хочешь, я поговорю с ней.

Кимера удалилась, и тогда Руми вышла из укрытия. На руке остался след от горячего камня. Коуршан вновь смерил Руми ледяным взглядом, нисколько не выказав удивления её присутствию.

— Если так меня ненавидите, то прогоните! Родители больше не заплатят за меня, вас теперь ничего не сдерживает! — крикнула она.

Коуршан молчал. Руми, захлебываясь от злости, продолжала:

— Чего ждете?! Я вам мешаю, стою между вами и Орхидеей! Не будет меня, великая Руна вернется! Зачем размениваться на мою жизнь!

И тут она зарыдала, оценив тяжесть своих слов. Истинно, что её судьба — мелочь в сравнении со спасением Руны. Осознавать свою ничтожность, питаемую ненавистью Коуршана — пытка. Он ещё молчал, но тень сочувствия проскользнула по его лицу.

— Руми, Руми, что с тобой? Успокойся, всё не так, — мать Кимера бросилась к ней, пытаясь утешить. На крики стянулись и остальные служители.

— Я часто хожу к Аэлун и преклоняюсь перед её силой и воинственностью! — глядя прямо в глаза Коуршану, произнесла Руми. — Я брала её серебряный меч и тренировалась с ним! И у меня давно есть свой!

Служители замерли в немом ужасе, не зная, что делать. Кимера, опустив голову, отошла от воспитанницы. Руми же не сомневалась, что признание во всеуслышание вынудит Коуршана прогнать её. В этот миг ей стала безразлична её участь. Пусть она умрет, когда силы её пробудятся, но не останется здесь — брошенная и ненавидимая.

Они стояли друг напротив друга — пылкая наивная юность против мрачной зрелости, полной тягот и лишений. Горячий гнев против холодной ненависти. Никто не смел касаться напряжения, что царило между Руми и Коуршаном. Годы скрываемой боли наконец хлынули мутным потоком, не оставляя места пониманию и привязанности.

— Все прочь, — сказал, наконец, Коуршан. — Ты тоже, — обратившись лично к Кимере.

Желающих перечить не нашлось. Зал опустел. Коуршан словно сам устал от чувств, тяготивших его душу столь долго. Чтобы оставить их позади, сказал:

— Меч у тебя заберут. Ты же остаешься в храме до дня пробуждения своей силы, а после исцеления иди, куда хочешь. Ты ведешь себя недостойно ни служителей храма, ни своей семьи, ни нашего народа. Твои родители всё отдали, чтобы спасти тебя, и их стараниями Орхидея зацвела.

Руми не поверила. Столько лет ожидания, домыслов и пересудов, и вот она расцвела, таинственная Орхидея, шанс на продолжение жизни. «Я отдал его ей… и вынужден вновь отдать», — эти слова ядом разливались в сердце Руми, не давая смирить гнев. Она быстро покинула зал. «Неблагодарная богохульница», — услышала вслед. Священники расплавят её меч — доказательство того, что Руми что-то из себя представляет. Этого нельзя допустить. Руми бежала всё быстрее, пока не оказалась перед заветными дверьми. В комнате уже поджидала мать Кимера.