Все разбрелись. Кто-то лег на траву, под ярким солнцем, кто-то отошел к деревьям или кустам. Илзе сначала стоял на месте, не зная, куда идти, а потом медленно направился к стене. Эту стену он часто видел. Когда его привозили сюда эта стена возвысилась над ним пугающей горой, когда висел на столбе, видел острые пики, смоченные ядом. Множество раз видел стену и каждый раз понимал, что она для него непреодолимое препятствие. Территорию дворца он покинет лишь ногами вперед, а может, его похоронят где-то тут или пустят тело на опыты. У Господина всегда было хорошее воображение.

Разговоры затихли полностью, однако взгляд охранников чувствовался. Илзе стоял как всегда чуть поодаль, смотрел на старое дерево, которое было намного тоньше, когда его впервые вывели сюда, на спелые яблоки в траве. Он чувствовал легкий ветерок, долгожданную тишину и фантомное ощущение свободы.

– Ты никогда не меняешься.

Он вздрогнул от неожиданности и резко обернулся. Катарина. Прекрасная Катарина в легком платье с пышной юбкой, вышивкой на корсете и завитками каштановых волос на висках. Илзе смотрел на нее, на повзрослевшую сестру Господина и не понимал, как она так быстро выросла. От мысли о Господине Илзе передернул плечами и склонил голову в поклоне.

– Леди, – он поцеловал чужую мягкую кожу, незаметно вдохнул легкий аромат цветов и мыла. – Небезопасно ходить одной в таком месте. Как к этому отнесется ваш брат.

– Илзе, – с укором сказала она и погладила его по щеке невесомо. Еще одна отличительная особенность Катарины. Она единственная без страха и неприязни прикасалась к рабам. К таким как он. – Ты же знаешь, что мне ничего не угрожает. К тому же брат знает и поверь, он тебя не накажет – я не позволю.

– Вы очень добры ко мне.

Катарина на его слова лишь закатила глаза, а потом улыбнулась широко. Погладила его по щеке, убрала отросшие волосы за уши и невольно скривилась, когда увидела ошейник. Ей не нравились подобные меры предосторожности и украшения на людях. Они были чем-то плохим и постыдным, она знала. А еще из-за них натиралась кожа, появлялись синяки с ссадинами и дышалось тяжело. Такое украшение не подходило ее Илзе. Смотрелось на его шее инородно из-за чего от него хотелось избавиться.

Она подошла ближе. Настолько близко, как не позволяла себе до этого, настолько, что ощущала жар его тела и запах. Еще не такой яркий, но ощутимый с легкой примесью чего-то кислого.

– Я попрошу брата снять с тебя это уродство, – тихо сказала она, с ненавистью смотря на ошейник. Это умиляло и пугало одновременно. Этим поступком Катарина могла подставить не только его, но и себя. Такого Илзе не мог допустить. Он слишком дорожил этой прекрасной, почти неземной девушкой, которая с каждым годом становилась все краше.

– Не стоит, дорогая, – так же тихо попросил он и коснулся чужой руки. Сжал ее ладонь, а потом без страха переплел пальцы. – Я не хочу, чтобы у тебя были проблемы из-за меня.

Катарина в ответ сжала руку сильнее и вновь улыбнулась, посмотрела в его глаза открыто. Нервно осмотревшись по сторонам, она приподнялась на носочках и быстро поцеловала его, совсем по-детски невинно, но очень эмоционально. Поначалу появился страх, что их увидели, заметили и вскоре последует наказание. Но страх быстро испарился, когда она прижалась к нему, потерлась щекой о грубую ткань рубахи.

– Я так скучала по тебе, – зашептала Катарина и улыбнулась ему в шею. Было очень хорошо и приятно, его руки едва касаясь гладили спинку, накручивали локоны на пальцы. Он дышал в макушку и все это казалось таким правильным, нужным, что Катарина тихо млела. В тайне мечтала о том, что так будет всегда, что Илзе, ее дорогой, сильный, но кроткий Илзе будет рядом в качестве супруга. Как в книгах, которые она читала в тайне от нянечек.

Так скучала. Думала о нем, хранила в памяти их короткие встречи и легкие поцелуи. Единственное, что ее сильно расстраивало и напрягало, так это холодный, металлический ошейник. Доказательство того, что любимый не принадлежал всецело ей.

– Я тоже, милая. Но тебе лучше уйти. Если нас заметят, то будет много проблем.

Катарина недовольно поджала губы и обняла его сильнее. Но Илзе всегда был прав. Он заботился о ней и любил, терпел и ждал при расставании. Как бы не хотелось продлить это прекрасное ощущение, что рядом любимый человек, который гладил, всегда смотрел открыто и делал комплименты, которых защищал и смотрел на нее так, не стоило злить брата.

Коротко его поцеловав, погладила по щеке и тут же сжала ладонь, сохраняя тепло его кожи и призрачный аромат. Она ушла, немного спешно, из-за чего приподняла юбки, почти не оборачивалась, ведь это подозрительно. Ушла обратно во дворец, в свою комнату с множеством слуг и нянечек. Господин очень заботился об ее безопасности и всегда выставлял стражу у дверей, никого не пускал без особого распоряжения.

Илзе поправил рубаху, потер шею, где еще чувствовалось чужое дыхание и вернулся к остальным. Его долгое отсутствие могло быть подозрительным. Недоброжелатели наверняка будут жаловаться и его за это могут наказать.

***

После свита всегда следовала боль.

Этот урок Илзе усвоил, когда впервые попал в эту комнату. У Господина всегда была хорошая фантазия, он придумывал наказания одно хуже другого. После них уже никто не повторял своих ошибок. На высоком столбе, подвешенные за руки грубой веревкой без еды и воды висели все. Кто-то сутки, кто-то чуть больше. Половину отправляли в конюшни на десять дней. В эту комнату попадали единицы. Те, кто попал в немилость Господину и обычно не возвращался обратно.

Илзе был в этой комнате уж третий раз, поэтому сжимал губы от боли, дрожал всем телом и прислушивался. Понимал, что напрягаться не стоило, от этого было больнее, но не получалось. Каждого нового удара кожаной плетью он ждал, а Господин играл с ним. Делал перерывы, мочил плеть, иногда говорил что-то, бил неожиданно и вновь перерыв.

Обычно его отпускали после десяти ударов. Но сегодня Господин очень зол, потому что после десятого последовало одиннадцатый и двенадцатый.

– Ты меня разочаровал, милый Илзе, – неожиданно сказал Господин. Он провел ладонь в перчатке по его спине с глубокими бороздами, нажал на окровавленные участки еще целой кожи. Коленопреклонный Илзе ему нравился. Голый, со связанными руками и ошейником, доказательством того, что он всецело принадлежал Господину – он был прекрасен. А еще его сдерживаемые крики, соленые слезы и слюни, которые капали на каменный пол. – Я очень в тебе разочарован, малыш.

– Простите, Господин, – хрипло сказал он и тут же болезненно застонал. Господин с силой провел пальцами по пульсирующим ранам. – Я виноват. Господин. Простите.

Илзе не понимал, что за извинялся. Даже своего имени сейчас не помнил. В голове пульсировало, виски болели, и он думал лишь о боли. Пульсирующей, жгучей боли, которая сковывало тело. Болела спина от кнута, колени из-за долгого стояния на твердой поверхности, запястья натирала веревка. Было так больно, что он силой сдерживал рвоту.

Подобное Господину не понравиться.

– Маленький Илзе, я ведь доверял тебе больше остальных. Я думал, что могу положиться на тебя, а ты так со мной поступил, – нарочито разочарованно сказал Господин и вновь ударил. На этот раз Илзе вскрикнул и выгнулся дугой, избегая боли. Но не получилось и от досады, прострелившей все тело боли расплакался.

– Г-господин… Простите. П-простите, пож-алуйста, – сквозь всхлипы взмолился он и сжал зубы. Его грубо взяли за подбородок и вскинули голову.

Господин был слишком близко. Он смотрел на раба пристально, словно видел что-то на дне его заплаканных глаз, скривился, когда заметил искривленное лицо, искусанные в кровь губы. Дышал тепло, опаляя его щеки, крутил голову из стороны в сторону. Илзе не двигался, лишь смотрел на него в ответ, на своего любимого и прекрасного Господина, глотал слезы и всхлипы. Ему стало страшно, когда задумчивый до этого Господин вдруг нахмурился и с нескрываемы разочарованием посмотрел на него. Как на непригодную вещь. Как на испорченную игрушку.